Эдуард Хруцкий - Истина
О них сведения в справке менее подробные, но у всех боевые награды и опыт работы во вражеском тылу. Карасев был даже одно время врачом в партизанском отряде.
Но тем не менее о них можно рассказать очень много. О недописанной докторской диссертации Карасева, которая должна была сказать нечто новое в микробиологии, о детях Ильина Андрюше и Оле, которых воспитывала его сестра. Только о Колесникове я знал немного.
Он четырежды выполнял опасные задания в тылу, был награжден и после войны собирался стать артистом.
В общем, я знал о них и много и мало. Много для того, чтобы написать о них, и мало, чтобы понять, какими они были на самом деле…"
***Казаринов закрыл рукопись. Бурмин много узнал о группе Ковалева. Как жаль, что повесть не закончена и не увидит свет.
Он специально достал рукопись, потому что именно в ней нашел некую скрытую пружину дела, которым занимался. Бурмин, скрупулезно и точно исследуя факты, сам не зная того, составил логическую цепь. Объединив материал, он провел огромную работу.
Казаринов с сожалением спрятал папку с повестью в сейф. Чтение рукописи Бурмина было одной из наиболее приятных обязанностей.
В распоряжении Казаринова было всего одно неоспоримое доказательство — показания Наумова.
Казаринов приехал к нему в госпиталь. Его проводили на третий этаж, где в одноместной палате лежал Наумов. Казаринов помнил его совершенно беспомощным, укутанным бинтами. Теперь же в палате сидел крепкий паренек в тренировочном костюме.
Они поздоровались, и Казаринов сказал:
— Олег Сергеевич, мне придется допросить вас по всей форме.
— Допрашивайте, — Наумов улыбнулся и удобнее уселся на кровати.
— Я очень внимательно ознакомился с розыскным делом, которое вы вели, и, знаете, не нашел в нем ни одной ошибки.
— Была ошибка, — Наумов улыбнулся, — надо было его сразу вам передать. Как только пистолет «Намбу» обозначился.
— А мы бы не приняли, — Казаринов усмехнулся, — система оружия еще не показатель политической направленности преступления.
— Да я знаю…
Олег встал, взял палочку, сделал по палате несколько неуверенных шагов. Потом прислонил палку к стене, сделал шаг, потом второй.
— Вы извините меня, Евгений Николаевич. Меня по новой прогрессивной системе лечат. Согласно ей я обязан давать ноге нагрузку в определенное время. Даже ночью. Вот и прыгаю так третий день.
И тут только Казаринов обратил внимание на график, висящий над кроватью Наумова, усмехнулся:
— Вам помогает нагрузка вообще или нагрузка по часам?
— По-моему, нагрузка вообще.
— Так бросьте себя мучить, занимайтесь, когда есть силы и настроение.
— Не могу, я врачу слово дал. Никто не хотел принять участие в этом эксперименте, а у парня работа горит. Да и потом вроде бы занят чем-то, а то здесь со скуки умрешь.
— Ладно, Олег Сергеевич, вернемся к делу.
— Знаете, Евгений Николаевич, конечно, в отношении пистолета я пошутил. Сейчас в нашей практике не только с пистолетом можно встретиться. Дело в другом. Я начал читать рукопись Бурмина и понял, что он о чем-то недоговаривает, главное оставляет для самого конца.
— Ни на одну секунду я не сомневался в честности Брозуля и Лунева. А вот Субботин внушал мне некоторое опасение. Уж больно настойчиво расспрашивал меня о том, где я живу, когда домой вернусь и во сколько. Я, когда из Химок ехал, патрон в ствол загнал, поставил пистолет на предохранитель, а в переулке своем отстегнул ремешок кобуры. Только я, конечно, машины не ожидал. Думал, он меня в подъезде встретит.
— Вы четко увидели лицо Лунева?
— Да. Когда на капот машины прыгнул, свет фонаря падал прямо на лобовое стекло. И я заметил, что он усмехнулся снисходительно. Мол, зачем дергаешься, все равно конец…
— Давайте все это запишем.
— Давайте, только пообещайте мне одну вещь.
— Какую?
— Разрешите мне поговорить с Луневым.
— Вас безусловно вызовут на очную ставку.
— Нет, мне другое надо, а сейчас записывайте.
Показания Наумова были единственными, которые впрямую отмечали Лунева. Все остальное пока оставалось недоказанным. Да, он сказал Граджине Явич о том, что ждет группу. Она передала это Рискевичу. И о появлении группы узнали немцы. Но Лунев принимал участие в бою, раненный, приполз к Брозулю. Именно к Брозулю. Группу выдал, а резидента нет. Странно.
Казаринов вновь взял дело, начал тщательно перечитывать каждую бумажку.
Вот старые документы из архива Советского РК ВЛКСМ г. Москвы. Два заявления Лунева Бориса Дмитриевича: добровольно просит отправить в Мадрид, потом, тоже добровольно, на войну с белофиннами.
Да, трус и потенциальный предатель не будет писать такие заявления.
Это в актив Лунева. Далее документы из института внешней торговли. Лунев направлен туда по комсомольской путевке как человек, хорошо владеющий немецким и польским языками. А вот справка РО НКВД. Она гласит, что отец Лунева работал в торгпредстве в Варшаве и Борис учился в польской школе.
Немецкий Лунев изучил в кружке, после фашистского путча в Испании.
А вот еще одно заявление в РК ВЛКСМ. В нем Борис просит не посылать его в институт внешней торговли, а отправить в военное училище.
Итак, судя по документам, молодость этого молодого человека была безупречной.
Далее уже выписка из автобиографии, заполненной Б. Д. Луневым собственноручно.
«10 июня 1941 года я в составе студенческой сборной по стрельбе выехал на соревнование в г. Гродно… Там нас и застала война».
А вот показания генерал-майора в отставке Антонова Якова Павловича:
"…После ранения на финской я был направлен для работы в институт внешней торговли преподавателем военного дела. Одновременно стал работать тренером по стрельбе из мелкокалиберной винтовки и спортивного пистолета. Лучшим стрелком в моей команде был Борис Лунев. У людей есть разнообразные таланты, у него был талант — стрельба. Мне никогда не приходилось видеть человека, так владеющего оружием. Я повторяю — это талант. Редчайший дар. Мне вообще Лунев очень нравился, и я точно знал, что сделаю его чемпионом страны.
Мы приехали в Гродно. Тренировочный сбор проходил на стрельбище под Луно. Мы жили в палатках, все было отлично.
Двадцать второго утром нас подняли по тревоге и на машине отправили в Гродно. Там раздали винтовки и сформировали из стрелковых сборов две роты по сорок человек в каждой.
Лунев был в моей роте. Три дня мы не выходили из боя. За это время я могу твердо сказать, что Борис Лунев вел себя мужественно, лично уничтожил около десятка немцев. Двадцать пятого он был ранен, и мы вынуждены были оставить его в доме одной доброй женщины, фамилию не помню, но дом при случае показать могу".
Показания Антонова и еще двух оставшихся в живых товарищей по роте как-то не вязались с образом врага и предателя. Бойцы истребительного батальона тоже говорили о Луневе как о человеке мужественном и стойком. А разговор с Брозулем просто поверг его в замешательство.
Они сидели в по-летнему пустой квартире, и Сергей Петрович, разливая чай, говорил:
— Нам о нем в сорок первом сообщила Мария Стецко, у которой он раненый лежал. Его опознал товарищ из Гродненского НКВД, который формировал истребительный батальон из спортсменов. Дал Луневу лучшую характеристику. А тут вспомнилось, что он языками владеет. Мы привлекли его к работе. Дали документы на имя Голембы, устроили в комиссионный магазин Гурского. Для связника удобнее места найти нельзя. Лунев работал, не зная, что Гурский чекист. Настоящий большевик, преданный и мужественный. Он, к сожалению, погиб в сорок шестом году во французской зоне Германии при невыясненных обстоятельствах. Так что с этой стороны деятельность Лунева постоянно была под контролем.
— Сергей Петрович, — спросил Казаринов, — неужели за все время никаких замечаний?
— Нет. Впрочем, одна мелочь. Но это не имеет отношения к делу.
— Нет, почему же. Все это очень интересно.
— Гурский как-то сказал мне, что Големба-Лунев начал заниматься своей коммерцией. Часть вещей утаивал от Гурского, реализовал сам. Мы подумали тогда, что это для конспирации. Приказчик в магазине, делец. Вот и все.
— И долго Лунев занимался коммерцией?
— Не знаю, мы же на этот факт особого внимания не обратили.
— Что случилось в день прибытия группы?
— Ну что, — Брозуль встал, подошел к окну. Помолчал. Потом продолжил:
— Я об этом часто рассказываю, так что у меня своеобразный штамп выработался. Знаете, многие ветераны, когда начинают рассказывать, словно газету читают. А мне сегодня об этом иначе говорить хочется, потому что хотя я и не знаю, зачем вы пришли, но чувствую, это с убийством Игоря Бурмина связано. Только вот одного не могу понять, Евгений Николаевич, почему вы так подробно о Луневе спрашиваете? — Брозуль требовательно посмотрел на Казаринова.