Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...

— У вас дистония. Пейте валерианку и пустырник, — вечный равно-душный совет.

Я искала врачей по объявлениям в газетах: тогда, как и сейчас, этого добра было немерено — медицинские кооперативы, частники... По незнанию своему обращалась я к невропатологам. Они даже на дом приезжали и брали очень неплохие денежки за свои визиты. Всё — мимо, мимо. Ни одного врача среди них не оказалось! Прописывали какие-то лекарства, которые никак не помогали.

Пару раз, доведённый моим «поведением» до белого каления, папа по своим журналистским связям тоже находил мне врачей, вернее, людей с медицинскими дипломами. Не то, опять не то... Спасибо, что насмерть не залечили. Но к постановке правильного диагноза никто даже на километр не приблизился. Это вечное «мимо» только всё сильнее убеждало близких, что я дурю...

После каждого приступа я просто физически ощущала, что мои силы тают... Жить уже не хотелось совсем, ничего не радовало. Сидя рядом со спящей доченькой, я тихо плакала, чётко представляя, что я не увижу её взрослой, что она, наверное, поначалу будет скучать по маме, а потом привыкнет и начнет забывать... Вообще, когда Алиска меня не видела, я в основном плакала. Когда же мы с ней обнимались, и я прижимала к себе родное тельце, вдыхала самый лучший в мире запах, играла с её волосиками, целовала ароматную щечку, мне ненадолго становилось легче. Мой пупсик был моим единственным эффективным лекарством, которое хоть немножко, хоть на минуту притупляло боль, тоску и страхи. Но одновременно Алиса была и основным источником самого ужасающего страха — за неё.

А надо-то было всего-навсего усовершенствовать мир, привести всю планету в полный порядок во всех смыслах, чтобы моей девочке ничто ниоткуда никогда не угрожало: чтобы не было войны, голода, маньяков, просто злых людей, страшных болезней, ну, и прочих катаклизмов и напастей. Только если я сумею уберечь её от всего этого, я смогу жить спокойно. Сознание невозможности решить все эти необходимые для Алисиной безопасной и счастливой жизни задачи, раздувало моё чувство вины перед ней до размеров вселенной. Как же так, я не в состоянии обеспечить моему ребёнку безопасный мир? Какая же после этого я мать? Никакая. Распоследняя.

Количество страхов росло в геометрической прогрессии. Я читала газеты, смотрела телевизор и понимала: без чрезвычайных мер моей дочери не выжить, её непременно что-нибудь погубит. Прививки, которые, оказывается, калечат детей, сальмонеллёз в каждом курином яйце, московский воздух, пропитанный смертельной для ребёнка дозой выхлопов, угрожающее множество маньяков-педофилов, победное шествие СПИДа по планете... И к этому всё ухудшающаяся ситуация в наших магазинах: ни еды нормальной, ни одёжки для детей, даже игрушки стали пропадать из продажи. Я должна была изменить эту ситуацию! Я — мать, и любой ценой обязана защитить своё дитя и обеспечить его всем необходимым. Вот я и билась, как птичка в клетке, в этой неразрешимой ситуации, живущей внутри меня.

В то же время в моей голове всё ещё существовал и был не побеждён вполне тренированный ум и почти нетронутая болезнью логика. Они в полном противоречии со всем остальным раздраем, творящимся в организме, старались, лапочки мои, перекричать этот ор болезни, и иногда я слышала их взывания: «Ты просто больна! Это всё не так, неправда, это болезнь тебя в зубах таскает! Спаси себя! Спаси, между прочим, нас. Пока мы ещё можем тебе что-то подсказать, но, если так пойдёт, нам заткнут рот окончательно!»

Я прислушивалась к этим слабеющим голосам. Но медико-врачебные резервы были исчерпаны. У меня же в семье были медики: братец и его Мурочка! Но, видимо, с маминой подачи они относились к моим страданиям так же, как она, и помощи не предлагали. Сказать честно, Сашка ни разу за весь этот тяжёлый период даже не позвонил мне, чтобы элементарно спросить: «Как ты себя чувствуешь, сестра?». Такой вот братик у меня был... Впрочем, я знаю доподлинно (а этого никто и не оспаривал никогда), что всю погоду во взаимоотношениях в нашей семейке делала мама. И если уж она постановила, что я «дурю», а не болею, значит, это принималось всеми безоговорочно, как, к примеру, закон сохранения энергии.

Однажды, когда в очередной раз меня «скрутило», я (стыдно вспоминать...) бросилась Шурику в ноги, упала на колени и завыла, в голос:

— Умоляю! Умоляю! Найди мне врача! Ну, найди мне врача! Нет сил больше... Найди мне врача-а-а-а!!!

Шурик испугался, но и рассердился немного:

— Ну, где я тебе его найду? — при этом он сел рядом со мной на пол и, как всегда, начал гладить меня по голове. — Откуда его взять-то? Тем более, не понятно, кого искать: что конкретно у тебя болит? Ты жалуешься на живот, значит, гастроэнтеролог нужен?

Нет уж, спасибо, хватит: уже зазря эту чертову кишку я глотала — естественно, ничего не нашли... Вообще, я и не подозревала, что многие советские врачи не видят разницы между желудком и солнечным сплетением, точнее, разницы в болях. Они, видно, полагают, что больной — дурак и сам не знает, что и как у него болит. Уважаемые доктора с дипломами! Раз вас не научили этому в институтах, поверьте больному со стажем: боли совершенно разные и спутать их сложно. Господи, как много у нас медиков с дипломами! И как мало врачей!

Очень жаль, что я в тот период обо всём этом не рассказала моей Олечке... Она объяснила бы, какой врач мне необходим. Другое дело: поверила бы я ей тогда или нет? Почему-то я была зациклена на невропатологе.

Похудела я тогда до состояния скелетика. У меня во все стороны торчали рёбра и прочие кости, я постоянно сама кололась о всякое твёрдое, торчащее из меня. Абсолютно вся одежда сваливалась с талии, апофеозом была ситуация, когда в магазине мне оказались велики брюки 44-го размера, и продавщица весело сообщила:

— Вам, девушка, надо бы в «Детском мире» отовариваться.

А я просто не могла и не хотела есть. И ещё меня часто рвало...

Моя мама никогда не была здоровым человеком. Сколько я себя помню, она всегда себя плохо чувствовала: то болела голова, то поднималось давление, то сбивалось сердце с ритма. С годами прибавилась ещё проблема камней в мочевом пузыре, дело доходило даже до операций. Да и папа не отличался крепким здоровьем: диагноз «гипертония» он получил, когда ему не исполнилось еще и сорока лет. Я всегда дико психовала из-за болячек родителей, это тоже был повод для панических страхов: я металась по дому, искусывала губы в кровь и боялась, боялась, боялась... Когда мама сваливалась с гипертоническим кризом, я не могла найти себе места, звонила родителям порой по пять раз на дню. Маме на самом деле было плохо, ей делали всякие уколы, а она не могла встать с постели, настолько сильно у нее кружилась голова.

Папа всегда стоически переносил свои недуги: какое бы у него ни было высокое давление, он не жаловался, говорил, что всё ОК, просто уходил в спальню и ложился ничком. И это тоже было страшно.

Мама, наоборот, всегда любила обсудить свои болячки со всеми, любила пожаловаться на нездоровье. Ей повезло: никто ни разу не сказал ей, чтобы она взяла себя в руки, ей все сочувствовали, её жалели и искренне пытались помочь. Не один раз я, по своим уже каналам, находила для неё врачей. Однажды даже использовала для этого мои... «отношения» с одним влиятельным мужчиной. Я тогда так волновалась за маму, что никакие этические соображения меня не остановили. Впрочем, в нашей семейке этика понималась по-своему, не так как у порядочных людей; все мои родные, включая Шурика, знали о моей связи «на стороне», и никого это ни капли не смущало. Но об этой «загогулине» в моей жизни рассказ ещё предстоит...

В общем, мне моих родителей было очень жалко, я страшно за них волновалась, что абсолютно нормально, естественно и правильно. А им меня жалко не было и, по всей видимости, не очень-то они переживали из-за моих хворей. И это, на мой взгляд, абсолютно ненормально, неестественно и неправильно.

А на публику известная писательница вещала:

— Самое главное для меня в жизни — это здоровье моих детей!

Аплодисменты.

Записки нездоровой женщины

17 февраля

Опять было чрезвычайно трудно проснуться и заставить себя встать. Женечка поехал в клятый гипермаркет за продуктами, я совершенно не в силах составить ему компанию.

Прочитала рассказ брата, отправленный мне отцом по электронной почте. По-моему, он зря бросил медицину. Даже страшно за него: он всё поставил на своё писательство. Я, конечно, больше ничего пока не читала из того, что он пишет, но, судя по этому рассказу, его, мягко говоря, может ждать большое разочарование. Господи, это «писательство» — вирус, что ли? Хорошо, что я полностью излечилась от каких бы то ни было амбиций (которые, если и были, то хиленькие) по этому поводу. В этом смысле я — здорова. Честно говоря, абсолютно не понимаю, что и почему сейчас становится популярным, может, Сашка и попадёт в какую-нибудь «струю» — ни за что не поручусь, ну, дай ему бог. Но то, что это не имеет никакого отношения к литературе, очевидно. Ну, подходящая вещь (и то сомнительно) для мужского журнала типа «Менс хелс», только подсократить сильно. Нет, я, наверное, не права: надо ещё что-нибудь почитать и тогда делать выводы. Но пока что грустно. Почему, зачем он вбил себе в голову это занятие? Ах, да — вирус. Наш доктор заболел. Печальная перспектива.