Мануэла Гретковская - Полька
Харрис, смакующий в книге вариации Гольдберга и ренессансную живопись, становится на сторону своего героя, созерцать красоту которому мешает отупевшая толпа потребителей. Хлеба и риса четырем-пяти миллиардам людей, может, и хватит, а вот подлинного искусства, изысканности роскоши — нет.
Доктор Ганнибал — не только богатый турист-потребитель, поглощающий музеи и пейзажи. Его губам гурмана не чужды и строфы Данте в оригинале, старотосканские поэмы.
В финале он пожирает мозг, находящийся под воздействием морфия, лишенный своих обычных функций управления телом. Блюдо, изготовленное из чистого разума. Современный платоновский пир от психиатрии. Блаженство в мире идей, выковырянных из пещеры мозга. Так что фильму не хватает гомосексуальной Джоди Фостер. Вместо изысканной отстраненности Джулиан Мур играет ужас. В сценарии отсутствует ее (платоническое) чувство к Ганнибалу. Агентша Кларисса Старлинг — большая и умная девочка (рекордсменка «Книги Гиннесса», на ее счету самое большое количество трупов в ФБР) — не в силах полюбить Чудовище. В отличие от наивной девочки, собирающей цветочки для другого чудовища, из фильма «Франкенштейн».
Психиатр Ганнибал Лектер, как и положено постмодернистскому чудовищу, — смесь нескольких продуктов массового сознания и действительности. Пародия на Франкенштейна, новая версия Носферату, балканский сатрап.
Носферату — неуловимый посланник смерти, таящийся в гробу. Ганнибал — восстающий из гроба «гипернации» в первых кадрах фильма. Вампир перекачивал смерть, кусая жертву, мумифицировал живые трупы. Лектер кусает лица, уродуя их, уподобляя телу, тронутому тленом (то есть — метафорически — нравственным распадом). Психиатр Ганнибал и вампир Носферату. Фантазии? По Балканам еще недавно разгуливал призрак психиатра (по образованию) и вампира (по призванию) — Милошевич.
Психиатр правит своими подданными. Теми, кому поставлен диагноз, теми, кто ждет помощи, будучи не в силах совладать с жизнью. Интуиция и профессиональные знания помогают доктору Ганнибалу разобраться в человеческом поведении. Это наполняет его ощущением превосходства, а вслед за этим — презрением и скукой. Однако он играет дальше, поскольку уже зависим от людей-марионеток. Породистый психиатр? Самое изощренное из всех чудовищ, какие на сегодняшний день предлагает литература.
Я предпочитаю книжный вариант «Ганнибала». Ганнибал — метафора, как и герой «Американского психа», символизирующий выродившееся потребление. Поэтому мне непонятны причины возмущения этими книгами и их экранизациями. Изощренный каннибал и яппи-убийца — навязчивые желания зрителей, стремящихся жить «на уровне», следовать моде и урывать для себя лучшие куски нашей цивилизации. Цивилизации, развивающейся отнюдь не во имя Бога, Разума или другой более или менее абстрактной идеи. Запад больше не камуфлирует свои хищнические инстинкты лозунгами «Dieu le veut»[112], «Разум требует», «Нравственность обязывает». Для других (культур) и себя он требует не прерываемого войнами или кризисами потребления. Вот чего хотят теперь от Запада Бог, Разум и Нравственность. Чтобы мы пожирали собственный мозг, рассудок, мечты, приговаривая при этом: «Приятного аппетита». Таково капиталистическое меню, как его ни готовь и как ни подавай: в «Макдоналдсе» ли, на бирже или в благотворительной кухне для нищих.
Поле не понравился фильм, который разрешается смотреть «с пятнадцати лет». Ночью, обычно такая спокойная и сонная, она метко лупила меня по печени.
1 марта
Мужской разум эволюционировал, избегая противных домашних занятий.
— Пропылесось, — прошу я Петушкина, читающего на тахте, вокруг которой уже несколько дней собираются клубки пыли.
Мой одомашненный самец решительно оглядывается и с величайшей убежденностью заявляет:
— Еще рано. Я хочу понять, откуда берется эта грязь.
Я совсем забыла про откровения из книги «Беременность. 40 недель» и теперь вынула ее из тайника. Это чтение для патологоанатомов, а не для будущих матерей. Настроение у меня испортилось до самого вечера. Под конец беременности мне грозит отслоение плаценты, послеродовые кровотечения и так далее. Роды может спровоцировать «половой акт, потирание сосков». А ведь я без всяких эротических мыслей закаляю грудь жестким полотенцем, чтобы подготовить к кормлению (согласно рекомендациям другой книги). Пыталась носить лифчик. Вот он действительно раздражает, так что я бросила — да это и необязательно. Лучший бюстгальтер — руки Петра (хи-хи).
* * *Телеболтовня о пропаганде книг по телевидению. Чиновники предписывают «самому популярному средству массовой информации» регулярно упоминать книжные новинки, дабы поддерживать тем самым угасающую потребность населения в чтении. В результате мы получим скучные пятиминутные проповеди с телевизионного амвона о культуре и литературе. Тем временем государственное телевидение избавляется от лучших культурных программ. Отменили «Окна»[113] Эйхельбергера. Программу, которая должна идти годы и годы, как «Культурный бульон» Бернара Пиво. У него своя публика, исключительный уровень и простота. Одухотворенного интеллектуала Эйхельбергера (редчайший экземпляр телеведущего), идола молодой интеллигенции, заменит затейник.
В «Окнах» чудачества, патологии и повседневные проблемы анализировались спокойно, почти научно. Обычно же устраивается дешевая сенсация, шоу инакости на арене медийного цирка.
— А что вы чувствовали в этот момент? Правда? Ну надо же, а скажите еще…
В стране со столь низкой психологической культурой, где каждый, кто не похож на тебя, — придурок, «Окна» действительно приоткрывали окно, позволяя проникнуть в сей провинциальный мирок легкому дуновению разума и нормы. Его решили захлопнуть. Зачем? Этот вопрос задали Эйхельбергеру, он тоже не знает. Телевидение заполнит «Фамилиада»[114] — с утра до ночи.
* * *Бунт Ангелов, то есть мой. Мне надоело быть ангельски терпеливой. Надоело — или нет сил? Закрытая на ключ в лесной избушке, я ничего не могу сама. Хочется в бассейн, но… надо просить Петра (усталого), чтобы он меня отвез. Самому ему это в голову не придет, у него-то живот нормальный. Я злюсь. Не могу надеть туфли, приходится просить его помочь. Не могу сидеть, не могу лежать. Выйти на улицу тоже не могу: мороз, осенние ботинки слишком холодные, в зимних, стоптанных, неудобно гулять. Кошмар, кошмар. Звонит милая девушка из журнала «Высоке обцасы». Наверное, я к ней несправедлива, со мной вообще невозможно иметь дело. «Будь настойчивее, не слушай», — уговариваю я ее мысленно, а вслух повествую о том, как сложно брать у меня интервью. О чем? О личной жизни — я сейчас пишу более чем личную «Польку». О феминизме? С какой стати — только потому, что я женщина? Что такое феминизм по-польски? Ярлык «Мы — настоящие» и борьба с «фальшивыми». Ты — с нами, а ты — нет. Гонки по трупам в борьбе за звание самой умной и самой красивой. Женская солидарность. Интервью о Швеции? Эта тема меня не интересует. Должен быть универсальный ответ на все вопросы? Вопросов у меня самой десятки, и никаких ответов. Сегодня я ужасная bitch[115]. Хорошо, что Петушка нет дома.
Мне надо с кем-нибудь поговорить. Петр принимает все на свой счет: я, мол, жалуюсь, требую от него то одного, то другого. Я хочу сама решать свою судьбу — когда рожать, как. От меня ничего не зависит. Я вырываюсь, плачу. Да, конечно… гормональный бзик. Все пугает, я сама себя пугаю. Я ничего не умею. Ни на что не гожусь. У меня нет водительских прав, нет денег.
Звонит издатель: что я думаю насчет рекламы страхового агентства? Туманное предложение. Для меня звучит как откровенное издевательство. У меня никогда не было страховки. Лучшее тому доказательство — ситуация, в которой я оказалась. Беспомощная, не застрахованная от повседневности. Спи, дорогая, спи. Пусть кто-нибудь даст мне по башке в качестве обезболивания, чтобы дотянуть до завтра.
2 марта
Петушок купил метровую ложку для обуви. Легко натянув сапоги, вчерашняя истерика побрела прочь.
Все чаще обычные разговоры со знакомыми напоминают программу коммерческого телевидения. После блестящего трали-вали приходится пережидать несколько минут саморекламы ближнего. Мало кто держит уровень первоклассного телеканала.
Беаткина «программа» лучше, чем «Арте» и второй канал после полуночи. Она вернулась из ЮАР, где готовила модные фотки к будущему сезону. Колониальные дома по соседству арендовали другие съемочные группы. Французы фотографировали прованские виноградники. Поляки — африканское зерно, больше напоминающее польские колоски из рекламы. Я с интересом слушаю в течение часа. Кладу трубку, задумываюсь, звоню снова:
