Вера Афанасьева - Конец света. Русский вариант
Разумеется, в этом деле не обошлось и без пятой колонны. И с этим ещё предстоит разбираться. Но уже сейчас ясно, что все эти кисельные старухи, низкорослые санитары и плечистые медсестры – люмпены и бомжи, нашедшие себе лёгкий сезонный заработок. Об этом свидетельствует и их мерзкий вид, и тот факт, что обнаружить их среди граждан, проживающих в местах своей постоянной регистрации, до сих пор не удалось.
А участвовавшие в вакханалии дети – вне всякого сомнения, беспризорники. И зря все эти сердобольные верещат по поводу того, что страна должна заботиться о бродягах и брошенных детях, вон они как себя показывают. Вместо спасибо – к такой матери! Так что в целях общественной безопасности следует всем этим предателям поменять статус: сделать из беспризорных поднадзорными и предоставить постоянное место жительства в благодатных районах на самом севере Дальнесибирского плоскогорья.
Но в пятую колонну следует включить и всех тех, кто судачил, хихикал, забавлялся, поддавался на дешевые провокации, осуждал бездействие властей и не верил в то, что граждане нашего Отечества всегда под надежной защитой государства. Всех же, кто заподозрен на предмет принадлежности к пятой колонне, следует поставить на учет в соответствующие органы, кроме тех, разумеется, кто уже состоит на учете в психоневрологических диспансерах.
Социологические же опросы в очередной раз подтвердили великую силу, безграничную доброту и бесконечно весёлый нрав русского народа. Потому что выяснилось, что многие тепло вспоминают события минувшего лета. Хохоча, рассказывают друг другу о том, как подрались с одной теткой в супермаркете из-за банки мелкого частика. Как целый месяц копали у себя на даче яму, уже выкопали метров десять глубиной и договорились на соседней стройке насчет двух машин бетона, но тут конец света кончился, и пришлось просто вылить бетон в яму, чтоб добру не пропадать и яму не закапывать, тем более что поганцы шофера назад деньги никак не отдавали. Как покупали у вьетнамцев на рынке таблетки сухой водки и соленые огурцы в порошках, чтобы всегда было, хоть в аду, хоть в раю. Как сшили родному Барсику огнеупорный костюмчик из асбестовой ткани, а рукав для хвоста пришили не на месте, и пришлось ещё один на месте пришивать, так что щеголять бы ему с двумя хвостами, да не судьба. Как выбирали председателя местного отделения «Зеленого фронта», и голоса разделились: половина – за того, кто за жизнь пропил самолет, половина – за того, кого ни разу в жизни в самолет не пустили. Как шарахались ночами от бледных морт-артовских девушек с чёрными кругами вокруг глаз, думая, что вот оно, дожили: вдоль дороги мертвые с косами стоят, и тишина. Как шуганули во дворе подошедшую на улице старушенцию, а когда пошли слухи по старушку, два месяца тряслись, как бы чего ни случилось, но потом оказалось, что это жэковская общественница пыталась на собрание пригласить. Как три здоровенных белотысячника пристали к какому-то черному, как головешка, парнишке, а он не негром оказался, а сильно загоревшим казахом, да ещё – и племянником начальника губернского управления ГИБДД, так что завязывать мужикам пришлось не только с общественной деятельностью, но и с личными автомобилями.
Помимо доброты и веселого нрава в электорате обнаружились удивительное бесстрашие и потрясающая готовность к риску. И многие из любителей искать приключения на все части тела с величайшим удовольствием вспоминали, как опрокинулась земля, и они повисли над ослепительной бездной, непонятно почему в нее не падая, словно мухи на потолке. И говорили, что ничего лучшего не испытывали за всю жизнь. Сравнить это ощущение не с чем, но если уж сравнивать, то американские горки покажутся неровностью на тротуаре, прыжок с небоскреба – шагом с подножки трамвая, а любовный экстаз – лёгким почесыванием. А одна молодая дама даже стихи написала:
Я родилась сегодня вновь: Глаз переполнился увиденным, И сердце захлестнула кровь, Смывая память об обыденном.
После чего решила развестись с мужем и заняться прыжками с тарзанкой.
Совершенно же невероятная народная любознательность вполне объясняла, почему русская земля так богата капицами и ландау. А любопытно было многое. Почему на небе были одни старики и ни одной старухи? В жизни-то старух куда больше? Какие лица были у стариков – злые или весёлые, и если весёлые, то чему, собственно, они радовались? Сколько глаз было у всех тех многоглазых уродов, которых видели на небе? И почему именно столько? И глаза ли это были или может ещё какие-то неизвестные человеку органы? Как назывались те четыре помеси будьдогов с носорогами, что появились позже? Что было там, за этой самой дверью? Зачем она вообще была нужна, и почему все старики по очереди зашли именно в нее, можно ведь было и сбоку обойти? И куда девался ключ? А стулья? Что это за двадцать четыре стула таких, два раза по двенадцать? И к чему на том свете стулья? А беленький барашек – он кто? Кто скатывал небо? И кто потом его раскатал? Куда делись упавшие с неба звёзды? А тот летучий змей, которого видела бабка из Малых Мурок? Он, бедняга, наверное, может только летать и плавать, ходить-то ему трудно – лапы все разные? И почему его видела только та старушня, ведь полно ж неподалеку было девок и парней, которые в стогах кувыркались?
А та старуха с киселем случайно раньше в цирке не выступала? Уж больно Жорику с Весёлой ее лицо знакомым показалось? А мальчата эти и девчушки зловредные – это, часом, не труппа лилипутов? На детей-то не похожи, рожи морщинистые, раскрашенные. И животные с ними явно же были цирковые, уж больно наглые и облезлые. А вся эта картинка на небе – не голограмма ли? Или, может, уже появились какие-то новые технологии, масштабные три-дэ, которые транслируются на природные экраны? Эдакие IT-миражи? А тот мужик, что первым про конец света сказал по телику – он ведь подсадной? И все, кто расписывал весь этот конец света в газетах, они же тоже на этого Самаэля работали? А кто нагрел руки на этом конце света? Небось, не только арабы? А из какой статьи бюджета взялись деньги на компенсацию старушечьих гробовых, отданных за полёт на Луну? И вообще, может это всё…
На этом социологические опросы прекращались, а пересуды продолжались. На чужой роток не накинешь платок, и всякой ерунды наговорили под завязку. Потому что давно уже привыкли искать того, кому это выгодно, а всегда и всё выгодно известно кому. Но сейчас говорить об этом, конечно, не резон, потому что вот-вот примут те самые обещанные меры для примера, и тогда снова придется все интересное под столом на кухне шёпотом обсуждать при включенном радио и льющейся из крана воде. А то ведь претворять в жизнь новейшие инновации, собирая геносхемы и нанороботов в современном ГУЛАГе, мало кому охота. А время сейчас такое, что рабочие руки снова, ох, как нужны стране! Так что проехали, давайте лучше будем вспоминать то, что положено. Как весной все шарахались от любой старухи, как второго августа бултыхались в фонтанах не видящие даже светопреставления десантники, а разъяренную бабёшку не могли оттащить от опешившей змеи четверо здоровенных мужиков.
Но к декабрю сплетни притихли, а воспоминания притупились. Ведь если помнить всю ту дурь, что творится каждый день, то голов нужно иметь, не меньше, чем у змея из Малых Мурок. И когда полетели белые мухи, все уже дружно думали о будущем. Новый год был не за горами, а этот, бесноватый, уже почти прошел. Начиналась зима.
Эпилог. Зимнее солнцестояние: занавес
Белый свет больше не был ни прост, ни сложен. Он был абсолютно не нужен и совершено невозможен. И больше не был белым. И светом тоже не был. Было так дурно, что не получалось плакать. И так пусто, что нечем было дышать.
– Красавица, не проходите, посмотрите, какие цветы!
Цветы стояли в белых пластиковых вазах. Цветы не должны стоять в пластиковых вазах, даже такие. Одинаковые розы, все неинтересные, неестественные, непахнущие, на чересчур длинных, нарушающих гармонию стеблях. Белые и жёлтые хризантемы, слишком лохматые, неопрятные. Гвоздики – точно бумажные. Назойливо пёстрые герберы. Унылые блёклые лилии. Никем не любимые орхидеи. Раньше она любила цветы.
Она тронула пальцем жёлтую розу.
– Вот эту.
– Они все ваши. Но я знал, что вы выберете эту, она нетепличная.
Она подняла глаза на продавца. Стройный блондин с голубыми глазами ярко улыбался ей. Она подумала, как он неуместен здесь, что даже рядом с цветами он просто противоестественен в этом темном переходе, среди неразличимых людей. А потом подумала: так не бывает. А потом зарыдала.
– Тихо-тихо-тихо...
Он начал вытирать ее лицо ладонью, потом достал платок.
– Прошу вас, успокойтесь.
Но она все плакала и плакала, пока почти не наплакалась.
