Ирина Глебова - Качели судьбы
Да, несмотря ни на что, у Викентия было ощущение того, что кольцо вокруг преступника всё более смыкается. Разные ситуации прокручивал он в своём воображении, оставляя Ларису Тополёву-Климову то с тем, то с этим человеком поздним вечером на тёмной улице. После разговора с Антоном Антоновичем и чтения кагэбистских архивов, майор всё чаще думал: «Может, и правда всё тянется оттуда? Сейчас, когда пресса всё больше раздувает дурацкие разговоры о том, что секретные документы станут доступны всем!.. Самой Климовой бояться было нечего. Наоборот. Пусть наивно и неумело, но она старалась защитить тех студийцев, на которых «контора» обращала особое внимание. Но ведь существуют и люди, которым есть чего опасаться. А, главное, есть что терять теперь. А Климова, возможно, о чём-то знала…»
Каждый раз после таких раздумий имя Лесняка Вадима Романовича неотвязно будоражило его. Несколько дней назад Кандауров дал команду проверить служебную машину советника. Оказалось, что у того есть и личный автомобиль — бордовый «Москвич» последней марки. Да, но сколько подобных машин — чёрных, тёмно-синих и таких же бордовых уже встречалось в розыске! Резина на ней была новой: месяц назад Лесняк «переобул» все колёса. Сам факт подозрительный по совпадению времени и предпринятого действия, — но и только. В авторемонтной мастерской Викентию сказали, что снятые покрышки не были слишком изношенные, но и уже не новые. Да, «побегать» они ещё могли. Но как раз в это время городской администрации предоставили возможность быстро и без очереди отремонтировать свои автомобили, вот Лесняк и воспользовался всем, чем мог. Старые покрышки не отыскались: скорее всего, пройдя вулканизацию, ушли налево.
Может и зря ломал себе голову Кандауров, связывая убийство женщины с её далёким прошлым. Антон Антонович уверял его, что тайна агента «Екатерина» не была известна никому на стороне.
* * *Лариса была уже замужем и двухлетний Федюша только пошёл в детсадик, когда она вновь, после многих лет, встретила Антона Антоновича. Жарким летним днём зашла в кафе на центральной улице — уютный подвальчик с приглушённой музыкой. Взяла взбитые сливки с орешками, чашечку кофе, оглянулась — где бы удобнее сесть, чтобы минут пятнадцать спокойно почитать книжку. Мест свободных было много, но от столика у окна поднял руку мужчина, явно обращая её внимание. Она пригляделась, узнала и обрадовалась. Да, несмотря на все дальнейшие гнетущие воспоминания, этот человек был ей приятен. Они поздоровались, словно виделись ещё вчера. Антон Антонович расспрашивал её только о сынишке: про всё остальное, как она поняла, но и так знал. Ларису это, опять же, не огорчило. Она была уверена, что «контора», — как однажды в разговоре назвал свою организацию Геннадий Николаевич, — всех держит под колпаком. И для себя молодая женщина давно уже выбрала: лучше быть под колпаком, чем с его внешней стороны.
… После той встречи на «конспиративной» квартире, когда Геннадий Николаевич сделал ей выговор за неискренность, они виделись ещё дважды. Оба раза кагэбист прочёл её лаконичные «отчёты» — «… Говорили о поэзии вообще, о пьесе Вампилова «Утиная охота», шедшей в городском театре, спорили о целесообразности поворота русла рек…» — молча, хмуро, без комментариев. И перестал ей звонить. Совсем.
Поначалу Лариса не могла поверить, что её оставили в покое. Но проходили месяцы, полгода, год… И она перестала думать и вспоминать. А временами ей представлялось, что всё происшедшее она видела в каком-то фильме, где была не участницей, а зрительницей. Даже большой книжный магазин перестал ассоциироваться у неё с «конспиративной» квартирой. И бродя в нём от прилавка к прилавку, она и не вспоминала, что где-то там, во дворе, есть подъезд… Но первое, что она сделала, это перестала после занятий центральной литстудии ходить на посиделки с привычной компанией. И вообще редко приезжала на занятия. Только ходила на свою родную литстудию, где близкие сердцу и духу ребята, любимый руководитель…
А всё же она иногда скучала по тем странным людям, так и не ставшим ей близкими, но вошедшими в её жизнь. Они слушали запретные заграничные «голоса», записывали на плёнку «Архипелаг ГУЛАГ», а потом перепечатывали на машинке, имели самиздатовскую литературу… Не все, конечно, но Нина Картуш и Аркадий Жиров — да. А вот Андрей Викторов, хотя и был в курсе многого, но глубоко в подобные дела не влезал, держался отстранено. Были в компании и просто болтуны да выпивохи. Самые разные и не слишком понятные ей, Ларисе, ребята. А вот временами хотелось вновь пойти к дубу или в стекляшку. Ведь изредка они встречались и ребята звали её с собой. Но нет! Память о белых листиках «отчётов», где она изворачивалась и выгораживала их, но всё же вынуждена была называть их фамилии, холодила ей сердце и заставляла упорно говорить: «Нет, не могу…» И потом: девушка боялась, что Геннадий Николаевич тут же возникнет холодноватым корректным голосом в телефонной трубке, стоит лишь ей опять оказаться в прежней компании…
Сейчас, сидя с Антоном Антоновичем в кафе, Лариса откровенно спросила его:
— Почему меня оставили в покое? Перестали тревожить?
Человек напротив, почти не изменившийся за эти годы, тихо засмеялся.
— Ах, Лариса! Вы с самого начала мне были так симпатичны! Вы переиграли своего куратора. Геннадий Николаевич — помните его? — убеждён, что вы простодушны до глупости и что толку, как от агента, от вас никакого. И начальство в том же убедил. Так что в покое вас, дорогая Лариса Алексеевна, оставили навсегда. В этом не сомневайтесь.
Лариса и вправду не стала вслух выражать свои сомнения, спросила о другом:
— Ну а вы, Антон Антонович, судя по тону, не согласны с вашим коллегой?
— Я-то знаю, что вы просто ловко ускользнули, Ларочка. Не захотели работать. Но я вас не осуждаю. Хотя и жаль: мы с вами так хорошо начинали.
Лариса допила поостывший кофе, помолчала немного, шелуша пальцами в вазочке арахис.
— Знаете, — сказала, — я всегда питала к вам самые добрые чувства, и тогда, и сейчас. И всё же я благодарна судьбе, что она не дала нам с вами долго общаться, а поставила на моём пути Геннадия Николаевича. Останься ещё на какое-то время рядом вы, Антон Антонович, и я, наверное, стала бы преданным и идейным агентом вашей «конторы». Вы бы сумели этого добиться, к тому шло. Правда?
Глаза её собеседника были внимательны и добры, но в глубине их мерцал огонёк: то ли улыбка, то ли удивление. Он качнул головой:
— Да, тогда я был в этом убеждён. Но всё происшедшее в дальнейшем заставило меня усомниться. Думаю, через время, даже работая со мной, вы стали бы комплексовать, рваться прочь.
— Но было бы уже поздно, верно? И кто знает, чем бы окончилось. А вот Геннадий Николаевич очень скоро и откровенно открыл мне глаза на самую суть того, чем я должна заниматься. И тем самым не дал мне совершить подлость.
— Вы это так называете?
— А вы, Антон Антонович?
— Долг, Лариса. Я своё дело всегда называл долгом по отношению к своей стране. И, поверьте, в любой стране, при любом режиме внутренняя защита существует.
— Вот видите! — Лариса отбросила лёгким движением ладони прядь волос со лба. — Я была права. Вы правильно говорите, но общо. Доносительство на своих товарищей, это совсем другое. От меня требовалось именно это. А ведь я так поначалу жалела, когда вы исчезли и появился Геннадий Николаевич.
Они немного помолчали. И тут, наклонившись через стол, Лариса спросила:
— А вам не бывает жаль таких как я парней и девушек, которые с вашей помощью стали такими агентами, пишут «отчеты», а совесть мучает их?
Антон Антонович положил ладонь на её руку, напряжённо опирающуюся о стол, прижал на минуту и убрал.
— Да, — сказал грустно. — Геннадий Николаевич хорошо постарался…
Ларисе тоже стало грустно. Ей нравился этот человек. И он всегда был к ней по-отечески добр. Но сейчас, умный и проницательный, он не понимал: дело давно уже не в Геннадии Николаевиче. Или делал вид, что не понимает…
* * *После обеда в кабинет заглянул лейтенант из отдела информации, положил перед Кандауровым сводку происшествий. Сводка занимала полторы странички: события вчерашнего вечера и сегодняшнего утра. В самом низу первой страницы было отпечатано: «В 6 часов 50 минут утра покончил жизнь самоубийством, прыгнув с балкона 9-го этажа собственной квартиры, Дмитрий Сергеевич Жилин, 26-ти лет, работник городского исторического музея. Факт самоубийства подтверждён свидетелем. Расследование ведёт капитан Семёнов».
— Миша! Лоскутов! — закричал Викентий и забарабанил кулаком в стену соседнего кабинета. Его помощник, вышедший туда недавно, заскочил в комнату с вытаращенными глазами.
— Ты чего, Викентий?
— Гляди! — Кандауров чиркнул ногтем по строке сводки. — Говоришь, здорово вчера пугнул парня?
