Виктория Беляева - Корпорация
Судя по неопределенности формулировок в заявлениях УВД, никаких доказательств у следствия нет – ни в плане подлинности таможенных документов, ни в плане того, где находится в данное время заявленная на экспорт продукция.
Посему, я думаю, заводу, да концерну в целом, стоит просто от души возмутиться тем, что следственные органы распространяют в прессе сомнительную информацию. А может быть, и пригрозить иском о защите деловой репутации предприятия…
…После совещания Илья Лобанов, грустный лысоватый человек, нежно взял Тамару под локоток:
– Спасибо за помощь!
– Рано благодарите, – улыбнулась Тамара, – Как говорили в одном мультике – стрижка только начата. Еще неизвестно, что господин Юровский придумает завтра и какими еще «утечками» нас угостит.
– Все равно, – сказал Лобанов печально, – Спасибо. И, если позволите, я вас приглашу на обед. А потом, если у вас есть время, я мог бы показать вам Петербург.
– С удовольствием. Мы с Женей, – Тамара оглянулась на Зэебэ, – проголодались. И время у нас найдется – мы улетаем только завтра утром.
Лобанов посмотрел на Зенгера без всякого удовольствия. Тамара ему понравилась, ему всегда нравились такие женщины – зрелые, спокойные, знающие, чего хотят от жизни. Такие не вешаются на шею тяжким грузом и не закатывают истерик. Было к тому же и во внешности ее нечто интригующее – никак не походила эта цветущая женщина с восточной ленцой во взгляде на остервенелых бизнес-леди, которых Лобанову приходилось встречать. Он, честно говоря, рассчитывал провести пару-тройку часов с ней наедине… Ну что ж, с Женей – значит, с Женей.
Они пообедали в тихом ресторанчике у канала Грибоедова, потом отправились по городу на синем лобановском «вольво».
Петербург Тамару разочаровал. Она бывала здесь каждый год по делам службы, и всякий раз испытывала обиду при виде облупившихся серых стен, израненного асфальта мостовых, замусоренных тротуаров. С юности ей запомнился иной Петербург – элегантный, утонченный, изысканный город, где жили, вроде бы, совсем другие люди, ничего общего не имеющие с москвичами, да и со всеми прочими жителями большой страны. «Отпрыск России, на мать не похожий, бледный, худой, евроглазый прохожий» – слова Шевчука, как казалось Тамаре, точнее любых других выражали особенность этого города.
Но год за годом Питер становился все более жалким и обшарпанным. Все здесь было бывшим. Ветхие кружева, истлевшие любовные письма, выцветшие, навеки увядшие цветы на чахлой соломенной шляпке, пыль, тлен заброшенных родовых гнезд – вот что напоминал Петербург теперь, в неяркий облачный день последнего года двадцатого века.
Наверное, приезжай сюда Тамара из глубинки, из районного городка – ей бы так не казалось. Но по сравнению с Москвой – нарядной, румяной, праздничной – Питер смотрелся чахоточным студентом в насквозь продуваемой балтийскими ветрами шинелишке.
И люди здесь переменились. От былого питерского радушия, доброжелательного внимания не осталось и следа. Желчными стали люди. Как будто обида за то, что их, столичных жителей, оставили в дураках и бросили на окраине империи, с годами не уходила, а крепла из поколения в поколение. Чем шире и привольнее жила Москва, тем сильнее ненавидели ее обездоленные питерцы. А уж с тех пор, как пришел в большую власть питерские человек, только и разговоров было у петербуржцев о том, что вот-вот перенесут столицу из зажравшейся Московии в единственный достойный этого звания город.
Как бы в ответ ее мыслям, бубнил с переднего сидения Лобанов:
– Я, конечно, понимаю, Тамара Александровна, Питеру после Москвы удивить нечем… Но уж извините, чем богаты, как говорится…
«Какой скучный человек,» – подумалось Тамаре. Она видела, что Лобанов ею заинтересовался – смотрел со значением, норовил к ручке приложиться… Прогибается перед человеком из Центрального офиса, или так, по-мужски заинтересован?… В любом случае – ну его к черту. И почему, почему к ней все время льнут вот такие – занудные, гнусавые?!…
А Питер, несмотря не на что, был хорош. Светло-желтый, каменисто-серый, влажный и пасмурный, стройный и строгий, город летел за окнами машины, и не было никакой нужды прислушиваться к бормотанию Лобанова, изображающего экскурсовода. Да и чем он ей не угодил, этот Лобанов? Толковый мужик, дельный руководитель… А дело-то в том, дорогая, что меряешь ты всех и каждого одной меркой – похож? не похож? – на того, единственного, который, конечно, всем удался, всем вышел, вот только плевать на тебя хотел, ты для него – ровное место…
Вечером поужинали в ресторане «Англетера», где остановились москвичи. Красные диванчики, полукругом развернутые к небольшой сцене с зеркальным задником, располагали к отдыху длительному и безмятежному. Лобанов уговаривал посидеть еще, дождаться половины первого, когда взвоет музыка, и выскочат на сцену танцовщицы варьете – «лучшего в России, я вас уверяю». Тамара, сославшись на усталость, предложение отвергла и, оставив Лобанова наслаждаться «лучшим в России» варьете в обществе Зенгера, удалилась.
Однако, подниматься в номер не хотелось. Усталость свою Тамара выдумала. Напротив, нежданно появившийся свободный вечер (изначально рассчитывали, что работы будет больше, подстраховались, отведя на Петербург целые сутки) требовал продлить удовольствие. И Тамара, потоптавшись в холле, вдруг решительно развернулась и вышла на улицу.
От подъезда гостиницы открывался вид на Исаакиевскую площадь. Синий мост. Здание «Дрезднер Банка» в красноватом граните. Здание старинное, а по виду – типичный сталинский ампир. Только что отделанное мрачноватое обиталище прокуратуры. Не отдавая себе отчета, зачем и куда она идет, Тамара направилась к мосту.
Лиловые сумерки опускались на Петербург. Совсем рядом плескалась, дышала влагой Нева. Поплотнее закутавшись в сиреневый палантин, бледно светившийся в наступающей темноте, Тамара шла по Набережной, глядя по сторонам и думая о своем.
Свое – это человек, о котором нельзя не думать. Девять лет назад она была влюблена в него до сумасшествия, так, что, казалось, дышать не может в его присутствии. Он не ответил взаимностью, вообще ничего не заметил. И слава богу!
Сенатская площадь. Бронзовый Петр на бесноватом жеребце. Вспышки фотокамер – туристы позируют у гранитного постамента. Мимо.
И слава богу, что он ничего не заметил. Такие, как он, умеют не замечать лишнего, не создавать себе ненужных проблем. А чем еще можно было бы назвать роман Большого Босса с руководительницей одного из подразделений – роман, изначально обреченный на скорый и скучный финал…
Такие как он… Да разве есть такие, как он? За годы работы в большом бизнесе она видела многих – удачливых, уверенных в себе, напористых людей, умеющих прогибать под себя окружающий мир. Но – то ли не смогла, то ли не захотела разглядеть в них то, что так ясно видела в нем. Сила, в нем заключенная, не разрушала, а создавала. Он не пробивал стены – он строил новые коридоры и шел по ним.
Английская набережная. Стрелка Васильевского острова напротив. Едва различимое вдалеке, в темени здание Меньшиковского дворца. Неказистое снаружи, оно, говорят, прелестно внутри, дышит безмятежностью праздника – да только никак она не выкроит времени посмотреть, год за годом наезжая в Питер. Мимо…
…Интересно, каков он на ринге? Когда-то, говорят, был многообещающим спортсменом, выигрывал какие-то там юношеские чемпионаты. Этот его напор, хмурая его энергия оттуда, должно быть. И оттуда же, наверное, это странное для русского бизнеса стремление – бороться по правилам. Не нападать, пока не станет ясной и недвусмысленной угроза со стороны соперника. А, нападая, помнить, что не все средства и методы дозволены, какой бы заманчивой не была цель…
Она шла, не замечая, что все набирает и набирает темп. Ежась от речной прохлады, от стылого ветра, неуместного в середине июля, она шла, отщелкивая шаги звонкими каблуками – в такт собственным мыслям, что неслись все неудержимей и уже грозили скорыми слезами отчаяния.
Ничего, ничего никогда не будет!… И сколько еще времени должно пройти, чтобы выросло внутри равнодушие, чтобы перестал гипнотизировать этот его голос, от которого воля слабеет, руки опускаются и ничего на свете больше не хочется – только слушать, рядом быть…
Время лечит. О, да, безусловно! Вылечит и ее когда-нибудь. Да только не скоро – девяти лет не хватило, чтобы выбросить из головы пустые мечты, перестать представлять себе, как, вот прямо сейчас – за докладом по текущим проблемам, за деловым ланчем – возьмет и коснется его рукава, его щеки – теплой, чуть шероховатой от мгновенно вырастающей щетины…
Да нет, было же время, когда все замерло и успокоилось вроде бы. Она смирилась – чему не бывать, того и не будет, нечего себе воображать. Искала себе другой объект – по рангу, по чину… Не нашла. И не найдет никогда.
