Зэди Смит - О красоте
- Убирайся!
- Хорошо.
- Меня не интересуют твои эстетические теории. Оставь их для Клер. Она их обожает.
Говард вздохнул.
- Это не теория.
- Не надо превращать свою незастегивающуюся ширинку в великую проблему философии. Ты не Рембрандт, Говард. И не строй иллюзий, милый: я все время смотрю на мужчин - все время. Я встречаю красивых парней семь дней в неделю, я думаю об их членах, о том, как они выглядят нагишом…
- Ты ведешь себя вульгарно.
- Но я взрослая, Говард. И я свой выбор сделала. Я думала, ты тоже. А ты до сих пор гоняешься за смазливыми мордашками.
- Но она же… - возразил Говард, переходя на раздраженный шепот. - Она нашего возраста, даже, может быть, старше. А ты говоришь так, как будто она студентка Эрскайна. На самом деле, я не…
- Тебе медаль вручить за это?
Говард готов был хлопнуть за собой дверью, и Кики тоже подмывало ею грохнуть. Сила этого обоюдного желания сбросила гипсовую картину на пол.
7Во вторник на углу Кеннеди и Роузбрук прорвало водопровод. Темный поток залил улицу, не покрыв лишь возвышенность в самом центре. Площадь Кеннеди облепили грязные лужи, рыжие от света фонарей. Зора припарковала семейную машину в соседнем квартале, думая подождать коллег по цеху на центральном островке безопасности, но вокруг него тоже плескалось глинистое озеро, и впрямь превращавшее его в островок. Проезжавшие машины поднимали полукружия черных брызг. Зора предпочла встать на тротуаре, прислонившись к бетонному столбу напротив аптеки. С этого места она точно заметит их раньше, чем они заметят ее, хотя бы на секунду-другую (островок безопасности нравился ей по той же причине). Зора достала сигарету и попыталась порадовать ею свои сухие, зимние губы, глядя через дорогу и изучая стереотипы поведения. Люди останавливались у выхода из «Макдоналдса», ждали, пока очередная машина не вытеснит из лужи очередные несколько литров мутной воды, и продолжали путь, быстро и с достоинством примиряясь с тем, что навязал им город.
- Водопроводчикам звонили? Или это второй потоп? - раздался у локтя Зоры хриплый бостонский голос.
Он принадлежал бомжу с серой, свалявшейся в плотные сосульки бородой, лиловой физиономией и светлыми пятнами вокруг глаз, делавшими его похожим на панду и завсегдатая Аспена{27}. Бомж постоянно слонялся здесь с пластиковым стаканчиком, выпрашивая мелочь возле банка, и теперь с грубым смехом тряхнул добычей перед Зорой. Она не ответила, и он повторил свою шутку. Чтобы отвязаться, Зора подошла к краю дороги и вгляделась в канаву, выражая озабоченность и намерение изучить проблему получше. Заполненные водой выбоины и естественные, созданные неровностью асфальта водостоки покрылись патиной льда. Местами он превратился в месиво, но кое- где еще лежал первозданным, вафельно тонким слоем. Зора бросила сигарету в такой мини-каток и тут же зажгла другую. Стоять и ждать прихода группы в одиночестве оказалось нелегко. Она попыталась, по слову ее любимого поэта, для встречи новых лиц создать себе лицо{28}, но это дело требовало времени и предварительных репетиций. В действительности она сомневалась, что, когда она наедине с собой, у нее вообще есть лицо. Хотя в колледже Зора слыла «личностью», «студенткой со взглядами», горячилась она не всерьез и домой свои взгляды не уносила, а то и забывала их прямо на пороге аудитории. Похоже, у нее не было убеждений в том смысле, в каком они, по-видимому, были у остальных. Стоило уроку закончится, как она понимала, что с тем же успехом и воинственностью могла бы отстаивать другую точку зрения: защищать Флобера, а не Фуко; спасать от нападок Остин, а не Адорно. Неужели окружающие и правда чему-то привержены, гадала Зора. Только ли она чувствует собственную обезличенность, или подобно ей все разыгрывают спектакль? Зора полагала, что рано или поздно колледж откроет ей эту тайну. А пока, стоя на посту и поджидая живых людей, она ощущала себя бесплотной, сущностно пустой и нервно перебирала в уме возможные темы для беседы, рылась в мешке с ценными мыслями, который всюду таскала с собой, чтобы казаться настоящей. Даже в этот короткий вояж в богемное место Веллингтона, в эту отнюдь не предполагавшую чтения поездку на машине она захватила рюкзак с тремя романами и небольшим трактатом Де Бовуар[50] о двусмысленности - внушительный балласт, благодаря которому ее не унесет потоком, не будет швырять вниз и вверх, в ночное небо.
- А вот и наш зормейстер, гремящая соль земли! Справа ее приветствовали друзья, слева, у самого плеча Зоры, маячил бомж, от которого она наконец уходила, и глупо смеялся при мысли, что между ним и Зорой протянулась какая-то нить. Последовали объятия и похлопывания по спине. Вот она и среди людей, среди своих. Вот Рон, изящно сложенный парень с опрятными и ироничными движениями, чистюля, любитель всего японского. Вот Дейзи, высокая и крепкая, как пловчиха, с лицом типичной американской инженю, песочными волосами и более развязными, чем предполагала ее внешность, манерами. Дейзи любила романтические комедии 1980-х, Кевина Бейкона[51] и дешевые сумки. А Ханна была рыжей и веснушчатой, рассудительной, трудолюбивой, взрослой; увлекалась Эзрой Паундом и сама шила себе одежду. Они были люди. С набором вкусов, покупательских привычек и физических черт.
- Где Клер? - спросила, озираясь, Зора.
- На той стороне, - сказал Рон, держа руку на бедре. - С Эдди, Леной, Шантель и прочими - пришли почти все. Клер ведь любит разные фокусы.
- И она послала за мной вас?
- Ну да. О-ля-ля, доктор Белси! Чуешь, какая трагедия?
Зора с радостью приняла подачу. Будучи Зорой Бел- си, она знала то, что другие студенты вряд ли сподобились бы узнать. Она была их проводником в личную жизнь преподавателей. И без колебаний делилась всем, что ей было известно.
- Ты серьезно? Она и правда не может смотреть мне в глаза. Даже на занятиях, когда я читаю, она кивает в окно.
- Может, у нее СДВ[52], - сказала Дейзи, растягивая слова.
- Секс Дороже Всего, - расшифровала смекалистая Зора. - Если у тебя нет члена, ты ей попросту неинтересен.
Компания загоготала, изображая несуществующую опытность. Рон по-дружески обнял Зору за плечи.
- Расплата за грехи и все такое, - сказал он, едва они тронулись в путь. - Как низко пали нравы!
- Как низко пала поэзия! - подхватила Ханна.
- Как низко пал мой зад! - воскликнула Дейзи и жестом попросила у Зоры сигарету.
Их ум был гибок и ловок, речь слаженна, а сами они веселы и юны. Конечно, на них стоило посмотреть, поэтому они громко разговаривали и размахивали руками, поощряя интерес возможных зрителей.
- С этого места поподробнее, - сказала Зора, подставляя Дейзи пачку.
И оно снова свершилось, это ежедневное чудо: вскрылись недра, и цветком-миллионолистником распустилась радость пребывания здесь, в мире, с другими людьми. Все оказалось не так тяжело, как думала Зора, и не так легко, как оно выглядело со стороны.
«Остановка» была достопримечательностью Веллингтона. Раньше, в течение двадцати лет, здесь располагался марокканский ресторан, дешевый и популярный, привлекавший студентов, пожилых хиппи с Кеннеди Сквер, профессоров, местных жителей и туристов. Держала его марокканская семья, американцы в первом поколении, кормили здесь замечательно - еда была простой и ароматной. Несмотря на то, что в Веллингтоне не было марокканской диаспоры, способной оценить подлинность тажина с барашком или кускуса с шафраном, семья Эссакалли американизироваться не спешила. Хозяева предлагали посетителям то, что с удовольствием ели сами, и ждали, когда приспособятся веллингтонцы, что те в конце концов и сделали. Впрочем, убранство заведения шло горожанам навстречу, утоляя их тоску по простодушному этническому великолепию: отделанные перламутром дубовые столы, приземистые банкетки, заваленные пестрыми подушками из грубой козлиной шерсти, длинношеие кальяны на высоких полках, похожие на сидящих на насесте экзотических птиц.
Шесть лет назад Эссакалли собрались на покой, и эстафету подхватили их сын Йусуф и его германо-американская жена Катрин. В отличие от родителей, которые просто терпели студентов с их пивными кружками, фальшивыми паспортами и вопросом «А кетчупа не найдется?», более молодой и американистый Йусуф любил студенческие сборища и понимал студенческие нужды.
Это была его идея преобразовать сорокапятиметровый цокольный этаж ресторана в клубное пространство для различных мастер-классов, событий и вечеринок. Здесь музыка из «Доктора Живаго» накладывалась на видеоряд из «Звездных войн». Здесь тучная и рябая рыжеволосая дама посвящала гибких первокурсниц в тонкости танца живота, объясняя, как добиться от брюшной полости дробных и мелких движений по часовой стрелке. Здесь проходили стихийные выступления местных рэпперов. Здесь бросали якорь британские гитаристы, желавшие набраться куража перед своими американскими турне. Воссозданное в «Остановке» Марокко было универсально. Черные бостонские ребята влюблялись в его арабское лицо и африканскую душу - в грубые массивные трубки, остроту блюд и заразительные напевы. Белые ребята из колледжа тоже любили Марокко: его убогое обаяние, его киногеничный и аполитичный восточный колорит, его шикарные остроносые туфли. Хиппи и активисты с Кеннеди Сквер, едва ли отдавая себе в этом отчет, захаживали в «Остановку» чаще, чем до войны, - так они выражали солидарность с страдающими за рубежом собратьями. Гвоздем здешней культурной программы были проводившиеся два раза в месяц Вечера Ритмов. Эта форма искусства отличалась не меньшей универсальностью, чем приютившее ее заведение: каждый чувствовал себя в ней как дома. Не рэп и не поэзия, не заумно и не слишком дико, не для черных и не для белых. Что хочешь говори и кто хочешь набирайся смелости, влезай на маленькую квадратную сцену и декламируй. Для Клер Малколм это была возможность продемонстрировать каждой новой партии студентов, что земля поэзии пространна и она не боится ее исследовать.
