Марен Мод - Сальто ангела
Автомобильная проблема больше всего занимает Францию в 1973 году.
— Вы по поводу своего мужа, мадам?
У судебного исполнителя округляются глаза, когда он знакомится с моей повесткой. Председатель одним глазом пробегает мое дело, а другим рассматривает меня. Я не признаю себя виновной, но ему на это наплевать. Я успеваю лишь начать свою речь об общественных свободах. Судья меня обрывает:
— Еще один переодетый. Сто пятьдесят франков штрафа в ваших интересах не опротестовывать, поскольку это уже повторное задержание. Чтобы больше я вас не видел.
Если же он увидит меня снова, мне придется провести неделю в тюрьме. Люди, присутствовавшие в зале, ничего не поняли. И все подготовленные мною документы оказались бесполезными. Какая же я дура, со своими надеждами на суд и на справедливость!
Я становлюсь параноиком. Я прихожу в бешенство, что мне не дают возможности защищать свое право быть женщиной. Ведь у меня все-таки юридическое образование. Сто пятьдесят франков штрафа, конечно, смехотворны, но для меня это равнозначно пощечине, еще одному унижению. Невыносимо. Я женщина, и хочу одеваться как женщина. «Официальный травести», что за определение! Ложь, ложь! Как же выйти из этого положения и не тронуться умом?
Я женщина в толпе мужчин, и я одна это знаю.
Кристину подобрала полиция нравов в девять часов утра. Ее обвинили в сутенерстве. Проституткам запрещено жить вдвоем в одной квартире. Объяснение, что в этом случае они могут меньше платить за квартиру, не принимается во внимание. Шлюха — не студентка. К тому же у нее новая машина. Ах, ей ее одолжили? Вранье. Машины у шлюх не ломаются, и вообще они не одалживают друг другу свои машины. А эта старая горничная? Так называемая горничная? Она что, не берет комиссионные с каждого визита? Вранье. Бывшая проститутка может стать только сутенершей. А вон та высокая рыженькая? Ах, она соседка? Мод? Вранье. Он травести.
Этого самого травести вызывают в участок, и вновь заходит разговор о его члене.
— Он у тебя что, отрезан? Сколько визитов в день? Распишись здесь, можешь идти.
Кристина же не может уйти. Новый закон о сутенерстве теперь касается и женщин. К тому же запрещается жить по двое в квартире, одалживать друг другу пальто и собираться вместе, чтобы выпить рюмку вина. За сутенерство — в тюрьму. А в это же самое время настоящие сутенеры развлекаются в барах.
Кристина бросилась на судью. Слишком много обвинений. Она точно взбесилась, ее хватают и отправляют в тюрьму Флери-Мерожи. Отделение Д6, предназначенное для проституток.
Я в ярости. Что за идиотский закон? Мне хочется надеть мантию адвоката и восстать против этого ханжества. Кто займется в полиции нравов сутенером Кристины или Наташи? Они шантажируют девушек, чтобы склонить их к сотрудничеству с ними. Им не нужны названия гостиниц, где происходят свидания, они их знают наизусть и устраивают облавы, когда захотят. Теперь им понадобились «индивидуалы», те, которые работают у себя дома, вне системы. Протоколы, поборы с гостиниц, с сутенеров, налоги. Проблема сутенерства становится целом государственной важности. Конфискация имущества, и девушка возвращается на улицу Сен-Дени.
Они отняли у меня единственную подругу. Они отпустят ее временно под залог в пять тысяч франков. Она выйдет, конечно, из этой тюрьмы, забытой и заброшенной в самом конце тополиной аллеи. Это дом самоубийц, в нем царит холод, и женщины там сходят с ума от ужаса. Приговор: два месяца тюрьмы с отсрочкой при уплате пяти тысяч франков… Следующая!
Попасть в тюремную картотеку плохо для всех проституток, а обвинение в сутенерстве грозит именно заключением, никакой надежды на амнистию. Это вроде клейма, лилии на теле. Если мне когда-нибудь удастся покончить со своей собачьей жизнью, я буду бороться против этого. Проституцию не запрещают, сутенерам позволяют сновать повсюду, а девчонок — в тюрьму? В какую же игру вы играете, господа? Из всех европейских стран Франция — самая ханжеская.
Им остается считать Жана Паскаля Анри Марена своим собственным сутенером. И они правы. Мод занимается проституцией, чтобы освободить Жана от его мужского пола. Она занимается этим, чтобы дать ему возможность побыстрее сделать желанную операцию.
Мой доктор «по гормонам» очень обеспокоен. Четыре года лечения сильно меня изменили, я стала женственной, но профессия меня разрушает. Если я не перейду в самое ближайшее время к нормальным половым отношениям, то дело кончится плохо. Я больше так не могу. Мне рассказывали о Марокко, где какой-то хирург прославился своими поточными операциями по изменению пола. Настоящая мясная лавка, говорили мне. Соединенные Штаты? Передовая техника, но слишком далеко и слишком дорого для меня. Остается Бельгия.
Я подсчитываю свои деньги, сэкономленные ценой своей боли, наконец решаюсь.
Голос доктора Мишеля Т. звучит спокойно, серьезно, обнадеживающе. У него типичный бельгийский акцент, он обещает принять меня в июне, и если все окажется в порядке, то можно в октябре оперировать.
Надежда окрыляет меня. После исчезновения Жана необходимо будет заняться исчезновением и его личности. Мне всегда хотелось быть Мод. В один прекрасный день я смогу подписаться этим именем.
— Симон, послушай, в октябре я стану женщиной. Во Франции теперь новый президент, возможно, он поможет мне изменить запись в актах гражданского состояния. Симон? Милый ты мой Симон, ты меня слышишь?
Симон в палате один. Это его последняя схватка за жизнь. Я пришла навестить его и рассказать о себе. Симон погибает от тысячи болезней, вызванных раком. Мой защитник, мой друг, мой отец, он уже меня не видит. Взгляд его блуждает где-то далеко, жизнь покидает его. Он покорно переносит многочисленные дополнительные операции, которые, по словам врачей, облегчают его страдания. Я пришла в белом платье, чтобы слегка порадовать его. Мне удалось пронести бутылку бордо — он его обожает. Я глажу седые волосы, рассыпавшиеся по подушке. Я его теряю. Хриплым голосом, в котором уже почти не слышно корсиканского акцента, он еще раз советует мне: «Будь осторожна, моя маленькая, тебя видели, когда ты танцевала с сутенером, будь осторожна, потому что очень легко потерять независимость. Ты и твоя подружка, вы безмозглые птички, она хочет освободиться от своего сутенера, а ты вообще не хочешь его иметь. Вы мне доставляете много хлопот…»
— Симон, в этом году я стану женщиной, настоящей…
— Я знаю, у тебя будет квартира, телефон, и ты сможешь работать, ни в ком не нуждаясь… Но это в будущем, а пока что побереги себя! Когда меня не станет, не попадись в лапы к мужикам! Я тебя слишком хорошо изучил. Ты не захочешь платить, а когда не платят, сама знаешь, что бывает…
Симон, мой старый Симон, не может больше говорить — действие морфия кончается. Я чувствую, как он собирает свои последние силы, чтобы обратиться ко мне с мольбой:
— Собак усыпляют, почему же нельзя меня? Малышка, сходи за моей пушкой… Пушку… я больше не могу…
Это агония старого мошенника. Около него три его любимицы: Инесса, интеллектуалка, она пишет стихи и мечтает переделать мир; Кристина, шалунья с бульвара Пастера, и Мод, неудавшаяся женщина. Три проститутки, такие разные, стоят в полном молчании, объединенные смертью их старого друга.
— На моей могиле выпейте анисовки.
— Симон, ты справишься, ты вечен.
— Ты же видишь, я ускользаю…
Страшная ясность ума. Наконец наступает спасительная кома, и старый Симон умолкает в десять часов вечера. Нас просят покинуть палату.
Пять часов утра. Я еще в участке.
Кристина ждет меня. Все кончено, она сидела у телефона за нас троих и ждала звонка из больницы. Старика Симона больше нет. Он ускользнул, как он сам выразился. Инесса закрывает ему глаза, Кристина целует в лоб, я складываю его исхудавшие руки на груди. В первый раз много лет спустя я думаю о Боге. Из далекого детства ко мне возвращается желание перекреститься.
Старик Симон умер в нищете, окруженный тремя проститутками. Однако уважение к нему, связанное с его прошлым, привело к его гробу мафиози с Корсики, из Ниццы, Марселя, Тулона и других городов. Они приехали отдать дань этой бурной и необычной жизни, почтить память человека, с которым у каждого из них было связано так много, человека, умевшего хранить чужие тайны, способного оказывать неоценимые услуги и ставшего в конечном счете крестным отцом этого преступного мира.
Мы старались держаться незаметно. Они же, наоборот, все делали с шиком: цветы, пышные речи над скромным гробом, торжественные костюмы, перстни с печаткой.
«Симон был великий человек… Настоящий синьор… Кремень…»
Все эти корсиканские, тулонские и марсельские мафиози двигались важно, похлопывая себя по карманам с толстыми бумажниками:
— Десять «штук» для Симона… Думэ!
