Герд Тайсен - Тень Галилеянина

Вы совершенно правы: ни один министр обороны не может заверить агрессора, что не даст ему отпора. Министр финансов не может собирать сокровища только на небесах. Министр экономики не должен брать за образец лилии полевые и птиц небесных. Министр юстиции не может упразднить суды. Так значит, требования Нагорной проповеди относятся только к частной жизни? А их радикальные требования должны лишь служить нам неким зеркалом, в котором мы видели бы собственное несовершенство?

Я пришел к выводу, что они все же должны, пусть не напрямую, определять наши политические решения: общество должно быть устроено так, чтобы в нем не исключался эксперимент буквального следования тому, о чем говорится в Нагорной проповеди. Общество лишь тогда может считаться гуманным, когда в нем найдется место и для тех, кто отказывается от исков и судов. Оно лишь тогда гуманно, когда в нем позволено открыто любить своих врагов. Оно гуманно, когда позволяет существовать беззаботным аутсайдерам. Политики не могут напрямую руководствоваться Нагорной проповедью, но она может помочь для создания таких отношений, при которых отдельные личности и группы смогут жить, приняв ее как руководство к действию.

Не поймите меня превратно: я не считаю, что где-то в недрах общества следует выделить Нагорной проповеди укромную нишу, что-то вроде «нравственного заповедника». Напротив, структура общества должна быть такой, чтобы в нем оставался возможен эксперимент буквального следования тому, о чем говорится в Нагорной проповеди. Тогда группы ее последователей смогут влиять на все общество в целом, являя собой «свет мира» и «соль земли».

Может быть, Вы не станете так категорично отвергать мечту своей бунтарской юности.

PS. До сих пор обрамляющее действие, плод художественного вымысла, шло параллельно с историей Иисуса, не смешиваясь с ней. В последних двух главах эти линии переплетаются. Отсюда необходимость оговорить следующее: все, что сказано о мотивах, которыми руководствуется Пилат, решая, кого освободить – Варавву или Иисуса, относится к области вымысла, а не к историческим Фактам.

Глава XVII

Кто виноват?

Я пробыл в Иерусалиме еще три дня. И поскольку ни Метилий, ни Пилат больше не посылали за мной, то я счел свою миссию законченной. Сам, по доброй воле, еще раз переступить порог претории я поостерегся. Может быть, мне все-таки повезло, и я сумею выйти сухим из воды.

Я радовался, что теперь снова могу вернуться к привычным занятиям. Торговец зерном и оливками, я снова ехал по стране, находя развлечение в ежедневных сделках, в купле и продаже. Но внутреннее напряжение не оставляло меня. На мою жизнь давил груз, лишавший меня сил. И я старался чем-то заполнить часы, изнуряя себя бесконечными хлопотами.

В очередной раз оказавшись в Кесарии, я пошел там в синагогу, и на службе, к немалому своему смущению, вдруг повстречал Метилия. Я хотел потихоньку уйти, но он уже заметил меня. Я поразился, увидев, как он, судя по всему, повторяет вместе с другими «шема». По крайней мере, когда мы хором произносили нашу клятву верности единому Богу, губы его шевелились.[242]

«Слушай, Израиль, Господь Бог наш один есть Бог. И ты должен служить Господу Богу твоему всем сердцем своим, всей душой своей и всей силой своей».

Метилий внимательно слушал, когда во второй части богослужения читалась Тора: отрывок из Пятикнижия Моисеева, за которым следовало чтение из Пророков. И точно так же сосредоточенно внимал он, когда проповедник обратился с краткой речью к собранию. Кто Метилий – «боящийся Бога»? А может быть, даже прозелит?[243] Или он занимался здесь сбором информации? Завязывал знакомства среди иудеев? Оттого, что руководитель римской охранки молится в еврейской синагоге, мне стало не по себе.

Когда богослужение закончилось, Метилий дружески приветствовал меня. Пригласил к себе домой – как он сказал, не по службе. Незадолго перед тем ему сообщили о переводе в Антиохию, в Шестой Железный легион, и он был рад возможности попрощаться со мной.

Я по-прежнему держался настороже: все это могло быть придумано нарочно, чтобы вызвать меня на откровенность. Офицеру, который скоро покинет страну, всякий, конечно, больше готов рассказать, чем кому-то другому. Я пообещал себе быть осторожным, но с радостью принял его приглашение – не в последнюю очередь из-за того, что надеялся больше узнать о причинах, приведших к осуждению Иисуса.

Дом Метилия находился поблизости от кесарийского порта, который расширили по приказу Ирода. Оттуда открывался красивый вид на море и на город.[244] Гавань открывалась на север, поскольку северный ветер в тех местах самый благоприятный. При въезде в нее, слева и справа, выстроились по три статуи выше человеческого роста, поставленные на колонны. Ближайшие к гавани дома были сложены из белого камня, и городские улицы сходились к гавани, разделенные равными промежутками. Напротив въезда в порт, на холме, высился славившийся своей величиной и великолепием храм императора. В нем стояла огромная статуя императора Августа, ничем не уступавшая образцу – Зевсу Олимпийскому, и еще другая – богини Ромы. Построив город в честь императора, Ирод назвал его Кесарией.

Это был красивый вид. Как, впрочем, и вся Кесария с ее амфитеатрами, театрами и торговыми площадями. Римляне могли чувствовать себя здесь как дома.

Метилий велел рабам принести фрукты. Мы ели и беседовали. Я спросил:

– Ты что, ходишь на богослужение в нашу синагогу?

– Почему бы и нет? Я уже понимаю немного по-еврейски и по-арамейски.

– Тебе это нужно, чтобы лучше узнать нашу религию? Вроде как для расширения кругозора?

Я взял финик. Он оказался приятным на вкус. Метилий кивнул.

– С этого все началось. По роду службы я должен был разобраться в вашей вере. Я прочел Священное Писание. И кое-что мне очень понравилось. Прежде всего вера в единого Бога. Нам уже приходилось слышать о таком. Один из наших философов назвал мне как-то имя некоего Ксенофана, грека, жившего еще в те времена, когда Римом правили этруски. И вот, уже этот Ксенофан будто бы сочинил: «Есть один только бог, меж богов и людей величайший, не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем».[245] Ваше Писание еще категоричней. Во второй части книги Исайи я прочел такой оракул вашего Бога: «Я Господь и нет иного; нет Бога кроме Меня; Я препоясал тебя, хотя ты не знал Меня».[246] Ксенофан по крайней мере говорил о многих богах.

– Ты хочешь стать иудеем? – задал я провокационный вопрос.

– Не то чтобы совсем, – ответил он, – вряд ли я смог бы тогда исполнять свои обязанности солдата. Как прикажешь соблюдать субботу, если воинская служба и в субботу не отдыхает? Как отказаться от участия в жертвоприношениях?[247] Я думаю время от времени ходить в ваши синагоги и перенять от вас только то, что не вызывает сомнений – веру в единого Бога. Но даже и с этим не все гладко! – он помедлил, потом снова заговорил, – Можно мне спросить у тебя кое-что? Скоро рядом и вовсе не будет никого, с кем я смог бы поговорить о вашей религии.

– Конечно, – сказал я и добавил улыбаясь. – Только вряд ли я лучший собеседник. Без теологического образования и из семьи, где в доме прячут статую греческого божка!

– Это неважно! – заверил Метилий. – Может быть, ты даже лучше поймешь, в чем мой вопрос. Стоическая философия научила меня, что все вещи проникнуты Божественным разумом. Он повсюду, куда ни посмотри: в устройстве природы, в чередовании дня и ночи, в круговращении светил. Мы, стоики, называем этот разум Богом. Это – Бог, которого можно воспринять чувствами. Но вы говорите о том, что Бог создал мир из ничего! Как в это поверить? Ведь в момент творения рядом не могло быть никого! Никто не может о нем свидетельствовать! Никто не может свидетельствовать о нем так, как о вездесущем разуме.

– Каждый миг ты присутствуешь при акте творения: творение вещей из ничего точно так же вездесуще ощутимо, как разум в этих вещах!

– Я не понимаю.

– Это потому так сложно понять, что оно происходит совсем рядом – настолько близко, что ускользает от восприятия. Ибо захватывает тебя самого. Твое собственное зрение, восприятие, мышление, твое собственное существование.

– Я все равно ничего не понимаю!

– Каждое мгновение происходит переход из бытия в ничто. Каждый миг исчезает раньше, чем мы успели отдать себе в нем отчет. Вот он. Но пока я думал, этот миг уже сменился другим.

– Но он был.

– Того, что было, больше нет. Прошло и не вернется. Всему дорога в ничто. Наших предков, которые жили когда-то, больше нет. Нас тоже не станет. Даже эти горы когда-то перестанут быть.