Димитр Коруджиев - Дом Альмы
Нет, это было не то…
Он попробовал привлечь внимание Альмы:
– Скажи, пожалуйста…
Но та не слушала его. Пальцы ее рук скользили по столу, напоминая человечков со скованными ногами. Таня Харрис и девочка-южанка за соседним столом заливались смехом. Петер умолк, пораженный своим открытием: он понял, что всюду – на столах и зонтах, на пустых стульях и песке – разгуливают маленькие человечки, все эти смеющиеся люди окружены ими. Будущее было рядом, приняв их образ, возможно, человечки ждали своего часа, ждали, когда люди их обнаружат.
Он задал свой вопрос, уже сидя в машине:
– Я хотел спросить тебя там, в саду… В своих лекциях ты говоришь о том, что мы должны заниматься самонаблюдением, не давать воли чувствам. Но я был… я… научный работник, человек разума, теперь вдруг понял: чувства наши мудры и безошибочны…
– H не понимаю, – сказала Альма. – Ты что – не рад прогулке?
Он виновато смолк. Она рассмеялась и, наклоняясь вперед, ласково взъерошила ему волосы.
– Ах, Петер, Петер… Тебя держит в плену то одно, то другое потому, что ты их разъединяешь. Свободный разум можно вполне бы назвать разумом чувственным.
Пиа остановила машину на крутой улочке, резво сбегавшей с холма. И поскольку они побывали в картинной галерее, улочка эта, приняв облик магазина, где продаются рамы для картин, вытеснила из их сознания все остальное.
Широкие, не особенно многолюдные пространства центра ничем не намекали на существование следующей улицы: перпендикулярная малой, длинная и узкая, она кишела народом. Низкие здания, сотни примыкающих один к другому небольших магазинов модной одежды и обуви. (Альма решила именно здесь, где все стоит дешевле, купить себе юбку и платье для поездки в Германию, на конгресс. Ее отношение к деньгам непрерывно менялось – она то пренебрегала этой напастью, то отступала перед ее могуществом). Петер был вынужден то и дело уступать дорогу, из-за костыля он двигался медленно и вскоре потерял своих спутниц из вида. Он не заметил, в какой магазин вошли Альма, Пиа и Таня, где их следует искать, и продолжал идти все дальше и дальше. (Нужно отдать должное стараниям Альмы: больная нога ему повиновалась.) Мимо него – навстречу и вдогонку – двигался разноязычный поток молодых людей. Всемирный потоп молодежи. Петер в свои сорок лет был единственным человеком в этой толпе, чья пора уже миновала. (Этот приговор он читал в чужих глазах – в них светилась презрительная жалость). Он вдруг почувствовал себя символом хромого старого мира… Интересно, что бы подумали они об Альме! К своему удивлению, он обнаружил одну запертую дверь и, поднявшись на ступеньку крыльца, вдруг вознесся над головами прохожих. Улице не было конца, как и мелькающим внизу головам, длинноволосым, лохматым. Двигаться дальше не имело смысла. Петер перевел дыхание, понемногу приходя в себя. Запертая дверь оказалась его спасительницей. (Все остальные двери поглощали и изрыгали людей, если бы он остановился там, его бы затолкали).
Стоя на ступеньках у входа в магазин, он привлекал внимание любопытных взглядов, не испытывая при этом ни малейшего замешательства или смущения. «Этот человек, что так спокойно стоит, опираясь на свой костыль, какой-то странный. Где вы видели такую откровенность? Этот человек открыто признается: «я хромой».
Он медленно побрел обратно. На всех, кто двигался возле, была обувь на мягкой микропористой подошве, грубоватые брюки и куртки. Поток людей, докатившись до каких-то пределов, подобно ему, заструился обратно. Но и в обратном направлении улице, казалось, не было конца, и толпа неминуемо должна была хлынуть назад. У Петера была своя цель: не пропустить крутой улочки с магазином, где продавались рамы для картин. Он заглянул в несколько магазинов. Там шла торговля туфлями на толстой подошве, грубоватыми брюками и куртками. Повсюду гремела музыка, продавщицы чуть заметно покачивались ей в такт, завывания певцов, казалось, струились из глаз этих стройных гибких девушек. Не доходя метров десяти до крутой улочки, Петер вдруг обнаружил, что идет в окружении своих спутниц. Он воспринял их появление как нечто вполне естественное. В руках у Альмы было два пакета, Таня несла пару красных туфелек.
– Это Альма купила мне, – сказала девочка, протягивая туфли Петеру.
– Прогулялся? – спросила его Пиа.
– Да. А вы? Где вы были?
– Мы зашли в один магазин, недалеко отсюда. Альма долго выбирала обнову.
Людскому потоку, казалось, никогда не выбраться из этой бесконечно длинной и узкой улицы. Людям суждено ходить по ней долго-долго, пока они не охромеют, подобно старому миру, который до поры до времени скрывает правду, но потом поворачивается к ним лицом. Их длинные волосы поредеют. И только те, кому удастся свернуть в крутые, узкие, почти незаметные улочки…
А вот и их машина, но она больше не нужна. Они шли, спокойно разговаривая, обсуждая покупки Альмы, и не заметили, как дошли до дома.
94.
После прогулки я как был, не раздеваясь, прилег отдохнуть, а когда проснулся, часы показывали одиннадцать ночи. Пришлось встать, раздеться, а потом уже забраться в постель. Я прислушался: нигде не слышно было ни звука Вдруг тишину нарушил какой-то далекий стук, потом снова все стихло. Мне пришла в голову навязчивая мысль, что где-то, в каком-то уголке дома, происходят странные события, и я обязан пойти туда. Стараясь ступать тихо, я вышел из комнаты. В холле было темно и пусто, и только у одного из окон горела лампа под абажуром. Спустя мгновение мое внимание привлек легкий шум в левой нише. Пройдя через помещение, я увидел Альму.
Она стояла перед мягко светившимся в глубине ниши зеркалом спиной ко мне в купленном накануне платье. Увидев в зеркале мое отражение. Альма не шевельнулась, ничем не выразила своего удивления. Я подошел поближе – Петер, – позвала она. – Иди сюда. Что ты скажешь – хорошо сидит?
Платье сидело мешковато, да иначе и быть не могло: ведь ей как-никак уже стукнуло восемьдесят шесть. Словно забыв о моем присутствии, Альма продолжала смотреться в зеркало. (В доме царила полнейшая тишина, и белая ночь показалась мне таинственнее, чем всегда; небо за окнами приобрело серовато-белесый оттенок, как бы выражая полное безразличие ко всему, что должно было случиться. Случиться вовсе не здесь, а где-то далеко, но все равно не к добру. Что же касается Альмы, то все ее движения и тон голоса показывали, что она воспринимает эту таинственно-страховитую для меня ночь как нечто желанное, постоянно окружающее ее и служащее защитой.)
– Посмотри…
Сбоку, на небольшом диванчике, лежало другое платье – светлое, красивое. Я сразу понял, что это платье куплено не в тех магазинах, где она побывала накануне, такие платья бывают только в сказках – надев его, замарашка превращалась в принцессу.
– Это подарок датского короля… Не этого, давнишнего… мы с ним были близки.
Альма рассмеялась коварным смехом, напоминающим крик ночной птицы… Я растерянно молчал. Мне казалось, что это существо, так таинственно связанное с безмолвием ночи, мне снится, но потом оно может оказаться явью, в отличие от подлинной Альмы – иллюзии реальности, которая мне приснилась.
Она не притронулась к королевскому подарку – продолжала смотреться в зеркало.
– То, что я скажу на конгрессе в Германии и что напишу в своей новой книге (это будет скоро!) перевернет мир!
(Чрезмерно уверенная в себе, Альма нимало не интересовалась моим присутствием, я для нее просто не существовал. Она забыла о чувствах, которые питала ко мне, о желании вместе отпраздновать известие о выходе книги, напрочь забыла о нашей прогулке. И я убедился, как важно было для меня спуститься сюда, увидеть ее именно в этот момент.)
Я ушел, не сказав ни слова, не пожелав ей спокойной ночи, оставил Альму упиваться мечтами о предстоящих минутах или часах головокружительного счастья…
95.
Я смотрел в окно самолета, летевшего высоко в небе, среди облаков. Эта огромная серо-белая масса, клубившаяся вокруг самолета, была непохожа на водяной пар, способный превратиться в жидкость. То была ужасающая сила добра. Мир поворачивал вспять, на путь, ведущий к его истокам. Луна была как прежде луной, звезды – звездами, солнце – солнцем. О природе вещей еще напишут немало стихов, а слово «искусство» придется забыть. Глубокочтимому мужу Фидию предстоит убедиться в том, что Парфенон отнюдь не величественнее горы.
Тебе суждено быть здесь, лететь над этой чистой Землей. В часы сна мысленно строить дом, добывать пропитание в другие часы. Ты будешь избавлен от необходимости уничтожать живые существа. Обо всем этом ты подумаешь, взглянув в окно самолета. Эта идея витала здесь, готовая пролиться на Землю обильным дождем.
96.
Болгария, София
Петеру…
Дорогой Петер!
Посылаю тебе снимок, сделанный в вегетарианском ресторане. К сожалению, стоящий на столе букет цветов наполовину заслоняет твое лицо.
