Сол Беллоу - Приключения Оги Марча
Глава 9
Я смылся, когда миссис Ренлинг продумала всю мою будущую жизнь. Основной причиной бегства явилось предложение меня усыновить. Я должен был стать Оги Ренлингом, жить с ними и унаследовать все их деньги. Чтобы увидеть преимущества такой перемены в судьбе, следовало иметь более зоркие глаза, чем мои. Это была не первая попытка усыновления. Без сомнения, тут имелась какая-то связь с тем фактом, что в детстве нас в определенной степени усыновила Бабушка Лош; чтобы задобрить ее, я притворялся послушным и исполненным благодарности приемышем. Если не гибкость и повиновение, то во мне можно было заподозрить другие скрытые достоинства. Почему Эйнхорнам, защищавшим сына Артура, пришлось подчеркнуть, что у них нет намерения взять меня в семью? Значит, что-то во мне вызывало мысль об усыновлении. Кроме того, некоторые люди сами зациклены на идее о приемных детях. Кто-то, возможно, хочет таким образом завершить свою земную миссию. Миссис Ренлинг постоянно и энергично трудилась, добиваясь поставленных целей. У нее тоже была на земле своя задача.
Но одну вещь не так-то легко было выведать у миссис Ренлинг; из-за ее эксцентричных манер и быстрой речи я никогда не понимал, чего она больше всего хочет в этой жизни. Но вот она решила попробовать стать матерью. Я же отрицательно относился к этой ее идее. Претило становиться человеком, не помнящим родства. Голая правда заключалась в том, что данный жребий меня не устраивал: ведь в этом случае я входил в семью. Как сын. В остальном я ничего не имел против них - наоборот, многим был им обязан. И все же я не собирался стать частью мира миссис Ренлинг, одобряя все, что она поддерживала. И не только она, но и весь класс людей, верящих в собственную непогрешимость; распространив свою власть, они построят вечный город, и им воздастся в тот день, когда прочие строители падут со своими творениями и будут погребены под кирпичами и досками, потому что их мысли не были истинными и возводили они на болоте. Речь тут идет не об одной Вавилонской башне, задуманной сообща, а о сотнях тысяч зданий на всей территории Америки. Строят энергичные люди, надеясь преодолеть страдания и неуверенность, в то время как более слабые просто рассчитывают, что беды закончатся сами собой. Даже физически миссис Ренлинг была очень сильной, а поскольку никаким видимым трудом не занималась, вся эта мускулатура, очевидно, развилась в результате внутренней работы.
Мистер Ренлинг тоже подумывал усыновить меня, заявив, что был бы счастлив стать моим отцом. Я знал, что такого он никому другому не сказал бы. С его точки зрения, для меня, выращенного бедными женщинами, большая удача - не зависеть от жесткой конкуренции, быть спасенным любовью. Бог может спасти всех, а люди только некоторых.
Когда я рассказал миссис Ренлинг, что Саймон собирается жениться на Сисси, дочери разорившегося торговца, она проанализировала ситуацию и нарисовала такую картину. Маленькая квартирка, в кухне развешаны пеленки, постоянные волнения из-за выплаты кредита за мебель и одежду, брат - старик в тридцать лет, его подкосили тревоги и упадок духа, он заложник жены и детей. _
- А ты, Оги, в тридцать лет только начнешь думать о браке. У тебя будут деньги, хорошие манеры, ты выберешь любую женщину. Даже такую, как Тея Фенчел. Образованный человек, имеющий свой бизнес, - царь и бог. Ренлинг очень умен и многого добился, но, знай он науку, литературу, историю, стал бы выдающейся личностью, а не просто преуспевал бы…
Упомянув семейство Фенчел, она затронула больное место. Возникло искушение. Но одного искушения было мало. Я не верил, что Эстер Фенчел когда-нибудь станет моей. И более того: хотя я по-прежнему любил ее, мое отношение к ней изменилось. Я все больше верил словам ее сестры. И когда хватало сил смотреть правде в глаза, признавал, что у меня нет шансов.
А миссис Ренлинг продолжала мягко давить. Называла «сынком», в обществе представляла «нашим младшеньким», гладила по голове и все в таком роде. А я был здоровенным парнем, давно достигшим половой зрелости, и, стало быть, не имел ничего общего с восьмилетним мальчиком, которого нужно гладить по чистым волосикам, - тут стоило придумать что-то другое.
Ей никогда не приходило в голову, что я вовсе не желаю быть усыновленным, и потому она решила, будто я, хотя об этом не говорится, как и все, своего не упущу. И если у меня есть какие-то сомнения, они, конечно, незначительные, и я с ними справлюсь. А возможные мысли помочь матери или братьям отступят на задний план. Она ни разу не встречалась с Мамой, да и не собиралась, а когда я сказал ей в Сент-Джо, что приезжает Саймон, не выразила желания с ним познакомиться. Ситуация чем-то напоминала случившееся с Моисеем и дочерью фараона, только я не был укрытым в камышах младенцем. У меня имелась семья - вполне удовлетворительная, - своя история, которой я был предан, так что я не свалился с неба.
Я ничем не выдавал себя, не замечал намеков, а получив открытое предложение, отказался. Мистеру Ренлингу я сказал:
- Ценю вашу доброту, вы оба просто классные. Буду вам благодарен до конца жизни. Но у меня есть родные и такое чувство…
- Вот дурачок, - прервала меня миссис Ренлинг. - Какие родные? Какие?
- Мать, братья.
- Разве они имеют к этому отношение? Вздор! Где твой отец? Скажи мне!
Я молчал.
- Ты даже не знаешь, кто он. Оги, не будь идиотом. Важна полноценная семья, которая тебе что-то дает. Такими родителями можем быть мы, потому что готовы много для тебя сделать, а все остальное - несерьезно.
- Пусть он подумает, - сказал Ренлинг.
Кажется, Ренлингу в тот день нездоровилось - на затылке торчал вихор, концы подтяжек выбились из-под жилета. Это говорило о какой-то проблеме, не имеющей ко мне отношения, потому что обычно он выглядел безукоризненно.
- О чем тут думать! - вскричала миссис Ренлинг. - Разве он умеет это делать? Сначала пусть научится мыслить, а иначе всю жизнь будет на побегушках и работать не на себя, а на других. Если бы не я, он был бы уже женат на официантке, этой индианке с плоским носом, и ждал ребенка, а года через два подумывал: не отравиться ли? Ему предлагают золото, а он отказывается и предпочитает дерьмо.
Она продолжала в том же духе и ужасно меня терроризировала. Ренлинг был встревожен. Не так чтобы сильно - но напоминал ночную птицу, которая знает все о дневном свете и, если нужно, вылетит: коричневатая, грубая, топорно сработанная, - но только при необходимости, и тут же вернется в лес, чтобы укрыться во тьме.
А я… я всегда слышал от женщин, что не знаю жизни, не знаю утрат и страданий, так же как иступленных восторгов и блаженства. А ведь я не слабак и моя грудь может выдержать удары судьбы, хотя на вид и не гигант, способный выиграть любой матч. Другие люди хвастались передо мной своими достижениями, притязаниями, жалованьем, высокими и низкими деяниями, деловыми способностями и - особенно этим отличались женщины - упрекали меня в невежественности. Миссис Ренлинг запугивала, кричала, что я отпрыск дураков и мне, без сомнения, не пробиться - меня растопчут в борьбе. Потому что, говорила она, я создан для легкой жизни, мне нужно подняться с мягкой постели, позавтракать вкусно и обильно, макая булочку в желток, выкурить с комфортом, находясь в прекрасном расположении духа, сигару на солнышке. Меня призывал к себе круг счастливчиков, а в случае отказа я погружался в забвение - уходил в страшный, гибельный мир. Я старался не отрицать правды, заключенной в этих словах, и питал большое уважение к разуму женщин, это знавших.
Я попросил время на обдумывание столь лестного предложения, тем более что думать было приятно: погода к тому располагала - стояла ранняя, лучшая пора осени, отличная для игры в футбол, в чистом небе светились холодные желтые звезды, слышались звонкие удары по мячу и топот лошадей по верховой тропе.
Как-то днем я поехал посоветоваться с Эйнхорном.
К нему вернулась удача, и он открыл новый офис, переехав из бильярдной в квартиру напротив, откуда мог следить за делами на прежнем месте. Перемена прибавила ему самомнения, к тому же в него влюбилась одна женщина, что повысило его самооценку. Он вновь стал выпускать газету для инвалидов на ротаторе, и одна из читательниц, хромая девушка по имени Милдред Старк, увлеклась им. Не первой молодости - лет тридцати, - грузная, она обладала жизненной силой, которую несколько ослабила борьба за существование, и густыми черными волосами и бровями. На его вдохновенные вирши она писала ответные стихи и в конце концов заставила сестру привезти ее к нему в офис, где устроила сцену, отказавшись уезжать, пока Эйнхорн не позволит ей работать на него. Она соглашалась трудиться без жалованья, только бы не скучать дома. У Милдред были больные ноги, и она носила ортопедическую обувь. Из-за этой обуви она медленно передвигалась и, как я узнал впоследствии, принадлежала к людям, у которых мощные и мгновенные импульсы, лишенные проводников, возвращались и, скапливаясь, ударяли в голову - и тогда она багровела. Как я уже говорил, она была полная, черноглазая и темнолицая. Превращение из девушки-калеки в женщину-калеку в доме, полном скуки и тоски, ведет к угрюмости, мрачности, острой неудовлетворенности. Плохо лишиться возможности высунуть в окно веселую мордашку вместо недовольного лица.
