Тим Уинтон - Музыка грязи
– Потому что я ходила в частную школу? С серебряной ложкой во рту?
– И потому, что ты женщина.
– Это все чушь, и ты это знаешь.
– Некоторые мужчины, – зашипел он, – некоторых не раздражает, что? они делали раньше. Они не мучаются своим прошлым. Они, черт побери, в ужасе от того, чем они были. И они боятся, что могут оказаться тем же человеком, которым были когда-то.
– Ты… так ты говоришь о себе?
Бивер горько рассмеялся и отшвырнул жестянку. Она упала в темноту.
– На самом деле, – сказал он, – я говорю о Джиме Бакридже. Иди домой, Джорджи, у меня от тебя голова болит. Я только что пережил первый день в качестве покинутого мужа. И не собираюсь я сидеть здесь всю ночь и разбираться с твоими маленькими проблемками. Думал, ты пришла подбодрить парня.
– Ты думаешь, он изменился?
– Боже, дай мне сил!
– Ладно-ладно, ухожу.
– Соображаешь!
Но Джорджи не могла уйти.
– Нет, – сказала она. – Я должна знать.
– Черт! Спроси себя саму – могут люди меняться?
– Просто скажи мне, изменился он или нет.
– Ну, – наконец сказал Бивер, – что-то с ним случилось. Как ты там сказала – люди сожалеют.
– И это твой ответ? – закричала она.
– Господи, Джорджи. Почему ты не уходишь? Почему?
– Потому же, почему и ты, думаю я. Думала, что это тихая жизнь. Я решила, пусть у меня будет что-то вместо ничего.
– Не сравнивай себя со мной, девочка, – горячо сказал он. – Ты-то можешь ехать куда захочешь. Вот, например, прямо сейчас я не против, чтобы ты пошла домой и оставила меня в покое.
– Извини.
– Вот они, снова твои чудовищные сожаления.
В ту ночь Джорджи никак не могла успокоиться. Вид сестры, испытание на обочине дороги, сдерживаемая ярость Бивера не давали ей уснуть, и она подумала о сердитых понуканиях Рэчел за день до того и об этом ползучем сомнении, в котором она застряла. Она была утомлена, но не могла так оставаться и знала, что несколько порций водки не окажут желаемого эффекта, пока она лежит так в темноте. В конце концов от отчаяния она сдалась и приняла слабое успокоительное.
Когда она проснулась на следующее утро, Джима уже давно не было.
Было воскресенье. Она пила кофе, пока мальчики готовили ялик к поездке за крабами. Они, кажется, почти не расстроились, что Джорджи не поедет с ними. Когда они без приключений выбрались в лагуну, она пошла в кабинет Джима и начала искать.
Это была крохотная, душная комната. Окно, выходящее на город и крутые белые дюны, никогда не открывалось. Хотя кабинет примыкал к их спальне, Джорджи редко заходила туда – только чтобы прибраться. Она знала, что раньше в этой комнате шила Дебби. До приезда Джорджи в Уайт-Пойнт Джим работал за столом в гостиной, но потом переместился сюда. Здесь был сосновый стол, шкаф с бумагами, розетка для ноутбука и несколько низких книжных шкафов. Стены были голые. Это мало походило на логово, в котором имел обыкновение прятаться ее собственный отец. По контрасту это было совершенно утилитарное место. В комнате не было ничего, что могло бы взбудоражить любопытство Джорджи. Она уселась в бежевое вертящееся кресло и посмотрела на шкафы. Тома по кораблестроению, управлению рыбными ресурсами, метеорологии. Альманахи, справочники по приливам, несколько романов вроде «Вердикта», «Костров амбиций», «К востоку от Эдема». Какие-то военные мемуары Рэя Паркина. Какая-то штука под названием «Рыцари бусидо». «Восставшие мертвецы».
Она чувствовала себя неуютно, просматривая бумаги. Ей было тревожно даже просто находиться здесь. Бумаги были самые обычные – страховые и банковские свидетельства, переписка с Ассоциацией рыболовов. Ничего интересного. Но она удивилась, когда поняла, что ящик стола заперт. Джорджи поискала ключ под подоконником и под притолокой, но ничего не нашла. Она пошла в спальню и открыла тумбочку возле кровати Джима. Ее поразило то, что? она делает. Какую же благоразумную, обособленную жизнь они ведут! Похоже было, что для них обоих Джорджи оставалась в этом доме гостьей.
В стеклянной чаше рядом с таблетками от изжоги и парой маленьких пуль лежал ключ.
Джорджи пошла в гостиную и осмотрела лагуну. Мальчики ставили сети на крабов.
Она открыла ящик стола. Он был не больше коробки для рубашек. Там лежала во много раз свернутая хлопчатобумажная блузка. Сорок четвертого размера. От нее пахло только деревом. Под нею лежала зеленая книга. Когда Джорджи открыла ее, она поняла, что это англиканский молитвенник. В книге не оказалось никаких особых пометок. Ветерок, который поднимали переворачиваемые страницы, пах сосной; он веял прямо в лицо Джорджи. Потом она нашла два листа бумаги, скрепленные ржавой скрепкой. На страницах были имена. Пишущая машинка глубоко вдавила буквы в бумагу. Имена были, кажется, японские.
В глубине ящика обнаружилась папка на молнии. Через пластик были видны два зуба. Молочные зубы – наверное, мальчиков. Джорджи улыбнулась и положила папку обратно. Кончики пальцев нащупали что-то мятое – еще бумага. Еще и не расправив ее на столе, Джорджи уже знала, что это. На бумаге были пятна от еды из кухонного ведра. Марка с баобабом. Штамп Брума. Внутри конверта бумага все еще была цвета молотого красного перца. Она положила конверт Лютера Фокса в ящик и заперла его.
V
Фокс устраивается на постоялом дворе в Бруме, пока циклон, пришедший с моря Тимор, катится над городом. Горячий, гулкий дождь, который начался через час после его приезда, отрезал все дороги. Молнии изливаются с неба под грохот бури. Поднимается ветер, но воздух все равно плотен и сыр. Фокс спит. Теперь он застрял, и его одолела усталость. Он просыпается то от грома, то от воплей дерущихся пьяниц, но сон его без сновидений.
Однако на третий день беспокойство овладевает им. Циклон, кружась, улетает прочь, чтобы исчерпать себя в пустыне, но прибрежная равнина залита водой.
Фокс идет по легендарному городу с его китайскими лавками, с проржавевшими стальными витринами и пальмами. Пляжи покрыты красными пятнами от потоков смешанной с землей воды. Моросит дождь, но все равно чувствуется, что за спиной города – пустыня. При отливе мангровые ручьи становятся не шире дождевых канавок. В их илистых устьях застряли лодки ныряльщиков за жемчугом. Туристов, похоже, не осталось. Лица под шляпами – красные, желтые, черные. Дети переходят вброд центральные улицы. Стены, испятнанные красным, размашисто исписаны японскими иероглифами. За портовой пристанью и кофейного цвета заливом чернеет небо. Он почти уверен, что наткнется на Хорри и Бесс. Они, должно быть, застряли, как и он. Он в ужасе от этой перспективы.
Он покупает кипу карт и расстилает их на полу своего номера. В глубине материка лежит Великая Песчаная пустыня. Дальше на север материк выглядит как разбитая тарелка – сплошь острова, как надкрылья насекомых, и изогнутые устья рек; а за этой одинокой грядой простираются сталкивающиеся горы и реки, которые существуют только в сезон дождей. Места, которые он с трудом может даже представить.
С самого Уиттенума у него нет цели – только туманный позыв. На север. Он может отправиться к северной оконечности материка – через Северные территории и в Квинсленд. Потом спуститься по восточному побережью, если захочет. Но дорога излечила его от страсти к путешествиям. Он хочет одного: нырнуть где-нибудь в лес, чтобы не кружить по окраинам Уайт-Пойнта, как одичавший пес. Если хочешь, чтобы тебя оставили в покое, – убирайся. Иди куда-нибудь, где чисто. Туда, где есть еда и вода, чтобы не шататься по окраинам, чтобы выжить. Туда, где ты можешь быть один, совсем один. Без дорог, без городов и ферм – без чертовых людей. Просто уйди за деревья. Эта мысль бродила где-то в его сознании уже много дней, забиваемая разговорами, проклятыми проблемами других людей и его собственной нечувствительностью. Меето, где он может быть совершенно один, – дикая природа. И вдруг неожиданно это место оказывается на карте как раз под его пальцами. Он помнит его из атласа, он помнит, что ему рассказывала Джорджи. Вот это место. Вот туда и надо стремиться.
Он доезжает до аэропорта и идет в контору по чартерным рейсам. Пока он ждет, что кто-нибудь появится в комнате, он обозревает висящую на стене огромную карту района. Рядом с ней какой-то идиот повесил карту Ирландии, площадь которой не сильно отличается по размерам. Рядом с ней прикреплен монтаж, в котором площадь Западной Австралии считается в площадях Франции.
– Смешно, а? – спрашивает пилот, появляясь в дверях.
Обвисшие шорты придают ему тщедушный вид. Фокс тянется и показывает пальцем залив Коронации.
– Можете вы полететь туда?
– В такую погоду никуда я полететь не могу, приятель. Все под водой. Кроме того, это вне пределов нашей досягаемости, если не заправляться по пути. И я же сказал: все полосы залиты водой. Уже несколько дней.
