Виктория Платова - Мария в поисках кита
Кто-то там, наверху, решил нам посочувствовать, сказала ВПЗР, когда мы вышли из дома. Впервые — вместе, а не каждая по отдельности.
Вместе мы подошли к кафе, где и увидели Кико через стеклянную дверь.
— Думаете, нам стоит войти? — спросила я у ВПЗР.
— Нет, пойдем в соседний бар, — скорчила недовольную гримасу она.
— А это… не опасно?
— Опаснее не выпить кофе. У меня башка раскалывается. Опять давление упало.
— Мы можем вернуться в дом. И я приготовлю кофе там…
— Ты не хочешь познакомиться с этим прелестником? Не хочешь узнать, кто он? Не хочешь спросить, что он делал под столом и куда все-таки исчез из океанариума?
Лучше бы она не напоминала мне про этот чертов океанариум!
— Не хочу. Ничего не хочу знать. Мне вполне хватило вчерашнего.
— А мне нет, — заявила ВПЗР, берясь за ручку. — Вчера он убегал, а сегодня пришел сам. Это что-нибудь да значит.
Толкнув дверь, она вошла вовнутрь, мне же оставалось только последовать за ней.
Да, это точно был вчерашний незнакомец: та же куртка, те же закатанные рукава. Только теперь капюшон не скрывал лица, и я впервые увидела разноцветную веревочную россыпь. Учинить с собой такое мог только ненормальный. Сумасшедший. Человек, у которого не все в порядке с головой. На Талего был только один, у кого не все в порядке с головой, — Кико.
И… он не опасен! Безобиднейшее существо, сказал старина Фернандо-Рамон.
Значит, это и есть Кико?
— Видела когда-нибудь такой пирсинг? — ВПЗР толкнула меня в бок. — Обязательно вставлю этот экстравагантный персонаж в книгу!
Кико не обращал на нас никакого внимания, он по-прежнему кормил кошек. Но теперь их было не три, а четыре. Пока мы топтались у входа, к ним успела присоединиться еще одна — сиамская Гимбо, до сих пор не покидавшая ВПЗР. «Недолго же ты побыла писательской наперсницей!» — с каким-то даже злорадством подумала я.
— Гимбо! — Самопровозглашенный сюзерен всех и всяческих кошек нахмурился и закусил губу. — Вот она где, мерзавка! А я-то думаю, куда она с утра подевалась?
— Изменила вам с первым встречным, — подколола ВПЗР я.
— Оставь свои измышления при себе. И вообще… Поздоровайся.
— С кошкой?
— Не корчи из себя идиотку. С запирсингованным красавцем.
— А сами?
— Я не сильна в испанском.
Она прекрасно знает слово «¡Hola!»,[34] но почему-то не находит нужным произносить его сейчас. Я догадываюсь почему: боится, что ей не ответят, а это может нанести урон репутации. ВПЗР ненавидит, когда с ней не считаются или не прислушиваются к ней; за одно только невнимание к ее персоне она готова объявить человека несуществующим.
Кико — существует. Кормит кошек и смотрит куда-то мимо нас своими нарисованными глазами.
Совсем как вчера, я поднимаю руку и говорю:
— Эй, сеньор!..
И как вчера, Кико тоже поднимает руку. Но не отвечает приветствием на приветствие. Молчит. Все-таки я ошиблась насчет его мелководных (обмелевших?) глаз. Они могут меняться. В ту или иную секунду они кажутся нарисованными разными художниками, с использованием разных материалов — масла, гуаши, пастели.
Сейчас у него — гуашевые глаза. Светло-зеленые.
Я подношу пальцы к переносице — Кико делает то же самое. Я касаюсь брови — Кико снова повторяет мое собственное движение и при этом дергает за узелок шнурка, вдетого в бровь.
— Занятно, — мурлычет ВПЗР, наблюдая за нашими манипуляциями. — Где-то я уже видела подобное… И почему у тебя такая хмурая физиономия?
— Ничего не хмурая.
— Хмурая. Лучше улыбнись ему.
— С какой стати?
— Из вежливости. В знак дружеского расположения. Улыбнись!
Я послушно улыбаюсь, несмотря на то что больше не являюсь агентом ВПЗР и вовсе не обязана выполнять ее просьбы. Моя довольно вымученная улыбка позволяет Кико проявить некоторую самостоятельность: он подносит к губам оба указательных пальца и приподнимает ими кончики губ. Так мы впервые знакомимся с улыбкой Кико — дамой во всех отношениях примечательной.
— Занятно, — снова повторяет ВПЗР. — Он знает о существовании этой эмоции, но воспроизвести ее естественным путем не может. О чем это говорит?
— О чем?
— О том, что он — идиот. Идиот, брат идиота.
— Тише, — шикаю я на ВПЗР.
— Думаешь, он знает русский?
— Неважно. Слово «идиот» на всех языках звучит примерно одинаково. И любой человек в состоянии понять, что его обсуждают. Это неприятно.
— Человек — да. Идиот — нет.
ВПЗР вовсе не думает, что Кико — идиот. Это легко считать по ее собранному и как будто приготовившемуся к прыжку лицу. Так бывает всегда, когда она сталкивается с чем-то, с чем раньше не сталкивалась. Так бывает всегда, когда человек или вещь безумно любопытны ВПЗР, и она хочет немедленно присвоить их себе. Украсть, если получится. Сунуть в трусы и продефилировать мимо кассы, не заплатив.
— Ладно, хватит топтаться у входа, — говорит ВПЗР. — Разделимся. Я сяду на свое место, а ты приготовь мне кофе.
— Пожалуйста, — поправляю я. — Пожалуйста, приготовь мне кофе.
— В каком смысле — «пожалуйста»?
— В том смысле, что я больше не работаю на вас. И вы не можете приказывать мне. Вы можете только попросить.
ВПЗР, недовольная таким поворотом дела, раздувает ноздри. Но все же произносит:
— Хорошо. Приготовь мне, пожалуйста, кофе, Ти. Будь так любезна.
Я киваю. Чтобы состряпать кофе для ВПЗР, мне необходимо зайти за барную стойку и добраться до кофе-машины. Это означает оказаться в тылу у Кико. Приблизиться к нему почти вплотную. Еще неизвестно, как он отреагирует на приближение… Пока не приблизишься — не узнаешь.
Сидящий на стойке Кико не проявляет никаких признаков агрессии. Он даже не оборачивается, пока я готовлю кофе. Вернее, я стараюсь не оборачиваться. Делаю вид, что никого за моей спиной нет. Это довольно сложно — из-за запаха, исходящего от Кико.
Он — приятный. Ничего сверхъестественного или опасного в нем нет. Кико не пахнет рыбьим кормом, заплесневелыми бобами или кошками, как положено островному дурачку. Он пахнет мужской туалетной водой. Очень дорогой. И это не одна какая-нибудь вода — их много, очень много. И они разные. В шлейфе запахов, тянущихся за Кико (или живущих в капюшоне его куртки, кто знает?), я нахожу даже пафосный вэпэзэзровский «Strictly Private», ничего удивительного в этом нет, ведь духи-то мужские. А совсем не «унисекс», что бы там ни говорила ВПЗР.
У Кико неплохой вкус, во всяком случае — относительно парфюмерии.
Вернувшись к ВПЗР вместе с кофе, я узнаю последние новости.
— Он повторял все твои движения, — заявляет она.
— Это как?
— Закладывал кофе, ставил чашку… Все это, естественно, без предметов в руках. Ничего выдающегося, скажу я тебе. С таким паршивым этюдом при поступлении в театральный его зарубили бы на первом же туре.
— И как он мог повторять мои движения? Он ведь сидел спиной ко мне.
— А вот умудрился. Кстати, я вспомнила, где видела подобное. Мы вместе видели, два года назад в Барселоне. Уличный мим на Рамбле. Помнишь?
На барселонской Рамбле полно всяких мимов, актеров-любителей и живых скульптур. Стоящие неподвижно, они оживают, как только кинешь им монетку. Сделав несколько движений, они снова замирают в неподвижности — до следующей монетки. За несколько монеток с ними можно сфотографироваться. Впавшая в неожиданное детство ВПЗР последовательно фотографировалась с Фрейдом, Че Геварой, Люком Скайуокером, Белоснежкой и младенцем в люльке (у него было лицо алкоголика с двадцатилетним стажем). О каком миме идет речь?
— В том летнем кафе, где тебя сразу классифицировали как русскую и обратились на русском. Потому как твою тупую ментальность никакой цивилизованной европейской мочалкой не сотрешь, все на лбу написано, — терпеливо поясняет ВПЗР, не забывая по ходу унизить меня, себя и нашу собственную многострадальную родину.
Вообще-то, тогда обращались как раз не ко мне, а к ВПЗР. Зазывала из кафе подскочил к ней мелким бесом и заорал в ухо: «О, русья, русья! Водька, матрьошька, Путин!» Но ВПЗР вечно переделывает прошлое и трактует его в свою пользу.
— Что-то я запамятовала, как классифицировали вас…
— Как англичанку, — вдохновенно врет ВПЗР. — Аристократизм и благородство манер хоть в жопу засовывай — все равно выплывут.
— Ну да, конечно. Аристократизм…
— Так ты вспомнила того уличного мима?
Теперь вспомнила.
Он был похож на Марселя Марсо: то же черное облегающее трико, та же белая шапочка на голове, то же выбеленное грустное лицо. Этот странный мим пристраивался к людям, проходящим по Рамбле, и некоторое время следовал за ними, повторяя все их движения. Довольно комично и почти всегда — точно, к вящему удовольствию наблюдающих за его спонтанной пантомимой. Потом он возвращался на исходные рубежи, намечал для себя новый объект для подражания — и все начиналось сначала. Очевидно, зрелище было рассчитано на посетителей нашего кафе: спустя двадцать минут после начала представления мим двинулся к столикам с шапочкой в руке — собирать дань с благодарных зрителей. ВПЗР, громче всех смеявшаяся, громче всех хлопавшая и даже свистевшая, не дала ни цента. Вместо нее, как обычно, расплачивалась я.
