Роберт Менассе - Изгнание из ада
Как реагирует девушка, когда юноша со словами «Вот какие чувства я к тебе испытываю!» надевает ей на палец мусор, как реагирует девушка на отброс, врученный с заявлением: «Вот что ты для меня значишь!»
Виктор начал вытеснять Хиллины слова, еще когда она их произносила. Йонни играл «Neanderthal Man» группы «Хотлегз», а Мистер Оксфорд крикнул: «Come on, дуралей, отвезу тебя домой!»
Виктор не знал, что это было кольцо от банки с колой или с пивом, кольцо-открывалка, откуда ему это знать? В интернате напитков в банках не было. Он не знал, честное слово! Он подумал — кольцо! Это наверняка что-то значит. А она подумала — мусор! Это наверняка что-то значит.
В спальне он остался один. Его мечта. Многолетняя мечта. Той ночью она сбылась. Он был один в комнате. Другие ребята, с которыми он ее делил, находились где-то там, на лужайке, пели песни, целовались с девчонками. Он написал письмо домой, матери Марии. У меня все хорошо, не беспокойся. Здесь очень весело. Сегодня мы просто обхохотались, когда двое болванов бросили свои письма вместо почтового ящика («letter») в мусорный («litter»). Да-да, я знаю, злорадствовать дурно! Разумеется, я их просветил, и все закончилось благополучно, но, как я уже сказал, мы жутко хохотали!
Следующие дни, последнюю неделю в summer school, Виктор провел как подводная лодка. После lessons сразу шел в комнату и не выходил оттуда, даже когда приезжало «такси». All you need is love, but[29] быть счастливым очень просто. Один в комнате. Он читал Шекспира, хроники, и с буйной фантазией писал письма домой. В конце концов письма он выбросил. В комнате не было почтового ящика, на улицу он не выходил, да и вообще, все равно приедет домой раньше этих писем. Через три дня он и на lessons перестал появляться. Пропустил и заключительный тест, предпосылку «аттестата», посредством которого остальные намеревались дома снискать благосклонность учителей английского и родителей. Чистил перед зеркалом зубы и думал: эх ты, идиот! Из книг он знал, что когда-нибудь, вспоминая ужасную боль, которая терзала его сейчас, будет ощущать ее как «сладостную». То и другое, думал он, и теперешняя боль, и перспектива якобы грядущих воспоминаний, вполне резонный повод покончить с жизнью. Он перестал чистить зубы. И вообще перестал умываться — зачем? В нем появилось что-то запущенное, отталкивающее, как в алкоголике, а ведь он никогда еще не пил спиртного. Все изменится, и быстро, как раз вовремя, еще до конца каникул. «Joybringer», вот что долетало в открытое окно, «Эрсбэнд» Манфреда Манна. Виктор закрыл окно, а на пороге комнаты возник Валленберг.
«Ну, come on! В чем проблема?»
«Оставь меня, пожалуйста!»
«Слушай, малыш! Давай-ка потихоньку-полегоньку вылезай из подросткового кризиса! Ведь смотреть на тебя страшно. Держу пари…»
«Оксфорд, прошу тебя!»
«Держу пари., чуть не сказал „держу портки“! Ошибочка прямо по Фрейду! — Он захохотал. — Что я хотел сказать? Ах да. Держу пари, тебе по-прежнему охота ее трахнуть! Верно? Так возьми и трахни. Do it! Нечего тут прокисать. Come on, little boy, я тебе объясню, как это делается!»
Виктор посмотрел на здоровяка и невольно рассмеялся.
«Вот так уже лучше! Во-первых, прими душ. Во-вторых, мы едем в город. В-третьих, купишь ей что-нибудь хорошенькое. Симпатичный подарочек. Или, по-твоему, пусть так и думает, что ты ищешь подарки для нее только в мусорных кучах? Hey, man, let's do the final shopping!»[30]
Финал. Шел дождь. Лил как из ведра. Кратеры и метеоритные воронки на далекой планете. Любовь здорово размыло. Gimme shelter[31]. Виктор забежал под навес магазина, чтобы укрыться от дождя. Что он увидел там в витрине? Ножи. Всевозможные ножи, в том числе швейцарские. Сердце у него застучало, когда он их увидел. Конечно, сердце у него стучало всегда, но при виде этих ножей он почувствовал, как оно стучит. Ему всегда хотелось иметь швейцарский ножик. Интернатская мечта. Здесь их было множество, во всевозможных вариантах и версиях — узкие, с всего двумя лезвиями, толстые, с двенадцатью функциями. Он вошел в магазин. Счастливый миг. Он даже свой английский улучшил. Узнал, что швейцарский нож по-английски называется не swiss knife, a swiss army claspknife. Что касается подарков, у Виктора были чрезвычайно романтические представления: он думал, что лучшие подарки — те, какие хочется иметь самому.
«Ты покупаешь женщине нож?»
«За член, что ли, опасаешься, или как?»
«Нет, ты вправду неисправим! В самом деле дуралей!»
Валленберг помотал головой, так что жирные складки на его физиономии закачались из стороны в сторону.
В супермаркете Валленберг купил бутылку джина и несколько банок «Гиннесса», которые сложил в спальне. «Угощайся! — сказал он. — Кстати, чтобы открыть банку, ножик не нужен, достаточно потянуть за вот это кольцо! Только не забывай: это не обручальное кольцо, его после выбрасывают! Все ясно?» И он исчез, снова сел за руль своего такси, вероятно рассказывая новую историю о маленьком дуралее…
— Слушай! Я тогда подарил тебе вот этот самый швейцарский ножик?
— Конечно! Ты забыл?
— Я помню, что купил его для тебя. Но не был уверен, вправду ли подарил его тебе. Думал…
— Конечно, подарил. В тот же вечер. Потрясающий успех! Швейцарский нож как прощальный подарок после лета, проведенного в Англии. Как мы смеялись! Не знаю почему, но я храню этот ножик до сих пор. И вообще, тот последний вечер. Ты впервые здорово сбил меня с толку. Я вдруг усомнилась, кто ты — дуралей или анархист!
— А это не одно и то же?
— Нет! Потом я решила, что анархист. Может, потому и сохранила нож!
Последний вечер. В сущности, унылая затея, вроде «вечера развлечений» на школьных лыжных курсах, только неловкости поменьше да энергии побольше — Оксфорд все ж таки, а не какой-нибудь Радштадт или Цаухензее. Здесь потрескивал камин, хотя зима еще не настала. Ребячливые, они впервые изображали взрослых. Виктору казалось, что душа его сломана, но это не перелом ноги.
В холле колледжа устроили импровизированную сцену и расставили перед нею все собранные в классах стулья, в первом ряду сидел с вымученной улыбкой ректор колледжа, мистер Сент-Квентин, на лице которого читалась непоколебимая уверенность: настоящим английским эти континентальные макаки никогда не овладеют, а уж тем паче никогда даже мало-мальски не поймут, что значит быть lady- or gentlemanlike[32].
Вручение аттестатов. Несколько более-менее остроумных реплик классных наставников. Настроение оживилось, когда учительница мисс Саммерлед воскликнула: «Н-да, что же я хотела сказать? Понятия не имею, ох, я, кажется, обкурилась!»
Мистер Сент-Квентин захлопал в ладоши, смесь вежливого одобрения и поощрения: продолжайте, и поскорее, мне надо уйти! У него слабое здоровье. Экзема выступает, если он слишком засиживается с этими континентальными юнцами, ему хотелось вернуться в свою мансарду и выпить чашку чая, эстетично, за чайным столиком под репродукцией портрета Веллингтона. А сир of tea, пенициллин английских консерваторов… На самом деле? Или это уже пародия, скетч? «Пестрая» программа. Всевозможные ученики с всевозможными выступлениями, в том числе конечно же Йонни Гёльс. Нет, он не пел, да если б и пел — это бы еще куда ни шло. Нет, он вел «конкурс красоты», перед ним дефилировали туда-сюда все девчонки, обожавшие его этим летом, вертели попками, переодевались, под восторженный ор выходили снова, в бикини, — Виктор был в растерянности. Когда на сцене счастливая Хилли поцеловала Йонни, поскольку тот объявил ее мисс Плейтер-колледж, Виктор ушел наверх, в спальню. Потом вернулся, выпив две банки «Гиннесса» и глоток джина из запасов Мистера Оксфорда.
«Эй, народ, кто-нибудь еще хочет выступить? Если нет, перейдем к танцам… и всему прочему, ха-ха!» — крикнул в микрофон Йонни.
Мистер Сент-Квентин встал: ну, наконец-то! Он учтиво закивал во все стороны, наверно, еще и потому, что на ладонях проступила экзема. И тут Виктор крикнул:
«Please! Шекспир, я приготовил монолог из Шекспира. Вы позволите…»
Мистер Сент-Квентин опять сел, все остальные тоже сели, а Виктор вышел на сцену. Он набрал побольше воздуху и произнес: «Richard of Gloster. Alone.»
Стало вдруг так тихо, что все услышали, как Валленберг презрительно буркнул: «Карьерист!» Рич (рыдая). Goodbloodymodderfokking гнить живьем
О Боже: ужас… жалкие любовные забавы
и розовые губок лепестки на вертеле
из липкого библейского compassion
thanks god for все дары полудня
evening and at night… that was the summer?
(Стонет)
there was no spring at all как раз теперь
«Не сказать, чтобы это было в точности то, что мы называем оксфордским английским, I presume!» (Мистер Сент-Квентин.)
