Эльфрида Елинек - Дикость. О! Дикая природа! Берегись!
У предпринимательши нет решительно никаких предрассудков. Вот она стоит у забора и небрежно, по кусочкам, поглощает время, которое принадлежит лесорубу, — правда, тот и сам не знает, как им распорядиться. Какие у безработного могут быть дела? Исходя из каких-то смутных соображений, он умоляет ее освободить для него в ее зале местечко. До сих пор он был дикарем, а теперь хочет стать вроде егеря: егеря, они и жену увести могут, и в лесничестве скандалом всего добиваются. Он хочет вломиться в лес с какой-нибудь славной бабенкой во славу своей воли. Она рассеянно соглашается пустить его завтра наверх, на подмогу остальной обслуге. Пожалуй, он ей уже нравится: как красиво он устроился в своем теле, типичный случай, когда человеку приходится все время на все смотреть, но в самом себе он нашел уютное местечко, откуда ему удобно на все смотреть, и все тоже могут смотреть на него. Неужели жизнь сама выплюнула этого бедолагу из своего бездонного чрева? И вот он упал прямо к ней на ладонь, этот обесцененный залог. На ней джинсы. Еще пару лет, и он станет таким же мерзким и опустившимся, как все. Он получит немного денег в качестве аванса (по тарифу, который существует для загонщиков) и сможет себе что-нибудь купить. По-деревенски неуклюже, как это обычно бывает на телеэкране, несколько человек в странных одеяниях, иначе не назовешь, ползают по дому лесничего, телевидение по сравнению с этим поступает много хуже, оно в момент отрезает у человека много метров жизни. Киноактриса со скуки уже третий раз переоделась, муж все это одобряет: этот вооруженный до зубов нужник, для охраны которого были снаряжены целые роты со всех городов и весей! Эрих-лесоруб получает аванс наличными, как щелчок по чреслам. Он смотрит на эту красивую женщину: может, она настоящий вулкан, таких вот, которые недотрогами притворяются, надо побаиваться, как сломанных электроприборов. А может, она — та вожделенная родина, наконец-то счастье привалило? Какое интересное человеческое существо! Вот как они, оказывается, выглядят вблизи, когда не через стекло смотришь. И, конечно, всякие органы там у нее внутри живут, как в той книжке с картинками, которую он себе заказал, — разные нелепости на кровяных ниточках, которых он еще никогда вблизи не видал, у жены-то ему ничего не удалось рассмотреть (она всегда все от него скрывала). Неужели это тоже женщина? Чтобы посмотреть, пришлось бы ее разрезать, ведь внутрь человека не заглянешь.
Он падает к ее ногам, как торба, но никто его не ловит. Удивленно она протягивает изогнутые руки ему навстречу (как трава под дождем), его шатает от спиртного. Он напился для храбрости. Тем временем хозяин охоты, эдакая прожорливая гора, в Европе ему конкурентов нет, похваливает свиное жаркое, благодушно, но бездумно. Он заглатывает уже третью порцию, и бывшей студентке консерватории вдруг кажется, что она снова вернулась в большой город, словно частица ее самой повторяется. Вернулась туда, где ярко горят люстры и где искусство вливается в слушателей через все щели. Ах, как это было замечательно. Гостям подливают еще вина. Наверху киноактриса рассеянно затыкает пробками принесенные с собой бутылки. Она отпивает и тут же открывает следующую бутылку, потому что предыдущая ей не приглянулась. Ее платье, на сегодня третье по счету, совершенно измято. Пьет она торопливо, вот так и происходит в деревне опрощение нравов. Ухоженная мебель — все добыто с трудом, по случаю — хозяйки дома (ей тоже пришлось собрать все свои чувства в комок, она тоже ранима, это живое воплощение культуры, которое теннисная ракетка творца забросила во тьму) вся запорошена сигаретным пеплом. Кругом расставлены пепельницы, но никто не решается сказать об этом гостям.
Вечерний почтовый автобус, это великое событие на широких просторах деревенского каменного века (потому что теперь у каждого имеется как минимум одна машина), вокруг которого, едва он успевает остановиться, начинают увиваться толпы людей, как вокруг музыкального стереоцентра, — все это люди второго сорта (женщины, старики, калеки), — с разбегу берет последний поворот: последняя радость дня. Скоро начнется первая пьяная драка возле пивной. Автобус хорошо запечатлевается в памяти у всех, так что вплоть до раннего утра его никто не забудет, прежде всего потому, что уже в шесть тридцать он отправится отсюда обратно. А на улице так холодно. Ноги загребают гравий мостовой. Парнишки из училища, подмастерья, продавщицы из соседней деревни, все словно пыльным мешком ударенные, те, у кого прожорливые обстоятельства все снова и снова сжирают деньги, накопленные на машину, едва только соберется небольшая кучка, — все они, вялые от одинаковости каждого дня, вываливаются в распахнутые автоматические двери. Торопливо, как застигнутые врасплох воры, они разбегаются кто куда, на все четыре стороны. Женщины — чтобы добраться до своего обладателя, мужчины — чтобы поскорее улизнуть от своих лучших половин, пока по причине нагрянувших болезней не окажутся полностью в их руках. Так пожелала природа в этой части света, при всем ее многообразии у нее явно скудная фантазия. В полиэтиленовых пакетах с ручками счастье торопится мимо, радостно спешит на день рождения дешевый набор лыжного снаряжения! Или набор постельного белья, по которому ползут ядовитые узоры, отважно сплетаясь в единую сеть, словно хотят любой ценой остаться на полотне. Все это продавалось по дешевке, «суперакция», это мы уже проходили. Склизкие упаковки со свадебными подарками отхватили сразу три семейства, считая, что хорошо знают жениха с невестой и их болезни. Поэтому и подарки у них как две капли воды — одинаковые. Выбор товаров на деревенских просторах скуден, зато ландшафт предлагает богатую палитру перемен, на которую может претендовать всякий, где бы он ни жил. Бывает светло, а бывает и темно. То холод случается, то тепло. Некоторых перестает волновать безумие супермаркета, из которого они возвращаются (из каких христианско-социальных бездн вытаскивают они свои цены?), и тогда подступает страх перед руганью и побоями пьяных мужей. Или же они, как в народе говорится, крепко держат этих пьяниц под каблуком своих рваных домашних туфель. Тени ложатся на землю. Уже вечер, и первые сумерки уже безжалостно оттеснены назад, чтобы стать последними. Тучная добыча привычного, когда эти женщины в последний раз разглаживают на коленях свои юбки и фартуки. Эти женщины совсем не такие, как в кино, другие, не похожие на привычную домашнюю жвачку, которую показывают по телевизору каждый вечер. Их мужья приходят с работы домой. Они чуть не падают от усталости, но, переступив порог, тут же сминают в лепешку трехколесный велосипед младшенького, в приступе буйного гнева, в бессмысленной ярости, потому что не в состоянии освободиться от налипшего на них размякшего дня, который уже позади, но коварно застрял где-то в рукаве, как у себя дома. Опять эта грязная скатерть, вся в пятнах. Неужели им завтра придется начинать всё сначала? Но как? Сейчас они бессмысленно тратят на сущее ничто те минуты, которых им однажды позже будет не хватать. По-деревенски вылизанные окна таращатся, выглядывая из своих альпийских крепостей, маленькие, еще меньше, меньше некуда. Взгляд не находит ничего, кроме привычного. Все сухо и чисто.
Киноактриса словно одеревенела от алкоголя. Ей здесь постоянно, как бы невзначай, что-то навязывают. Как лестно для хозяйки, что ей оказана такая честь. Вокруг нее, вокруг этой давно не вкушаемой пищи большого города, растет зависть зависть зависть: ее-то, родимую, сельские жители никогда не обуздывают, они ее с удовольствием демонстрируют. Они придерживают язычок только перед владельцем, надеясь, что в один прекрасный день он всё потеряет. Примерно шесть часов вечера. Супруга короля универмагов непрерывно рассеивает свой объем, который во много раз вырос (она без труда оккупирует территорию во много раз большую, чем та, что нужна для какой-нибудь сенокосилки, наступив на нее своей золотой туфелькой). Она все растет и растет, ведь ей не приходится работать где-нибудь в деревнях, в конторах, в кассовых залах, которые рассчитаны на низкорослых. Она улетает от себя самой, как шелковый пеньюар. Она — жена человека, у которого даже царапины отбрасывают тень. Словно лес, который пешком не обойдешь, киноактриса окутывает почти весь дом собой и своим запахом, а тем временем ее муж, король, поглощает внизу жаркое, приготовленное персонально для него. Король мал, как золотник, да удал, он всё может. Оба, и муж, и жена, ласково заговаривают с хозяйкой, и та, обезумев от счастья, мчится в свою спальню и начинает неистово себя ласкать, чтобы понять, сон это или явь.
Владелица концерна в последний раз за сегодня открывает свой дипломат, что-то окончательно укладывает туда, потом снова защелкивает замок и передает дипломат шоферу. Ближайшие три дня она целиком посвятит охоте. Она с упоением погрузится в смерть зверей, эта фотохудожница! Олени и лани покатятся к чертовой бабушке. Эта женщина может быть частным лицом, потому что вообще-то бывает и официальным. Ровный, чистый небосвод, который в это день нам довелось сначала увидеть по телевизору («Австрия-картинка, то есть страна, которая является нам то живьем, то как собственное изображение»), заставляет ее на мгновение замереть от счастья, когда она выходит из дома, чтобы подышать. Великолепно! Как много людей не могут увидеть это именно сегодня! Почувствовать! Огненное земное царство во всей его привлекательности! Верно, бедняки не владеют той землей, на которой стоят, но разве это необходимо, чтобы наслаждаться? Нет, не в этом дело, просто они наслаждаются иначе, чем мы. Какая величественная крыша, эта природа, и как усердно приходится большинству людей отчищать свои башмаки, после того как они на нее ступили. Ведь квартирки у них маленькие, но чистенькие. Охранять природу: нет никакой другой земли, кроме этой, и неважно, что в нашем отечестве она в общинном пользовании. Там, внизу, в могилах, старики и дети, лежат рядочком и покоятся с миром, вот так и с ландшафтом на нашей планете: он то богат, то беден.
