Кадзуо Исигуро - Погребённый великан

— Зачем подвергать себя опасности, сэр? Ваш меч всё ещё в ножнах? Поднимите, по крайней мере, чей-нибудь щит и прикройтесь.

Но он продолжает смотреть вдаль, словно стоит на ромашковом поле благостным утром.

— Если Господь решит направить сюда стрелу, — отвечает он, — я не стану ей препятствовать. Рад видеть вас в добром здравии, сэр Гавейн. Вы прибыли недавно или были здесь с самого начала? Так, словно мы повстречались на летней ярмарке!.. И я вынужден крикнуть снова: «Прикройтесь, сэр! На поле полно неприятеля». Когда же он продолжает осматриваться, я отвечаю, вспомнив его вопрос:

— Я был здесь в начале битвы, но Артур избрал меня в числе пятерых, которым поручил отправиться на дело великой важности. Я только что вернулся.

Наконец я привлёк его внимание.

— Дело великой важности? И успешно ли оно завершилось?

— К прискорбию моему, мы потеряли двух товарищей, но мастер Мерлин остался доволен нашей работой.

— Мастер Мерлин. Может, он и мудрец, но от этого старика меня бросает в дрожь. — Потом он ещё раз оглядывается вокруг со словами: — Мне жаль ваших павших товарищей. До скончания дня не досчитаются ещё многих.

— Но победа обязательно будет за нами. Проклятые саксы. Зачем им сражаться дальше, если, кроме Смерти, никто не скажет им за это спасибо?

— Думаю, они это делают только из гнева и ненависти к нам. Ведь до их ушей наверняка дошёл слух, что сталось с их невинными родичами, оставшимися в деревнях. Я сам только что вернулся оттуда, так почему новости не достичь и саксонских рядов?

— О какой новости вы говорите, мастер Аксель?

— О той, что женщины, дети и старики, оставленные без защиты под наше клятвенное обещание не причинять им вреда, все безжалостно убиты нашими же руками, все, до последнего младенца. Если бы такое сделали с нами, разве нашей ненависти был бы предел? Разве не сражались бы мы до последнего, как они, считая каждую рану неприятеля бальзамом на собственную?

— Зачем думать об этом, мастер Аксель? Нашей сегодняшней победе ничто не угрожает, и она принесёт нам славу.

— Зачем об этом думать? Сэр, это те самые деревни, расположения которых я добился во имя Артура. В одной из деревень меня называли Рыцарем мира, а сегодня я видел, как дюжина наших солдат промчалась по ней без намёка на милосердие, и выступить против них могли только мальчишки, ростом едва нам по плечи.

— Печально слышать такие новости. Но я снова прошу, сэр, возьмите хотя бы щит.

— Я ехал из деревни в деревню и видел всё то же самое, и наши собственные люди похвалялись тем, что сотворили.

— Сэр, не вините ни себя, ни моего дядю. Великое соглашение, достигнутое с вашей помощью, было поразительным достижением, пока сохраняло силу. Скольким невинным, и бриттам, и саксам, удалось благодаря ему за эти годы сохранить жизнь? В том, что оно не сохранило силу навсегда, вашей вины нет.

— Но до сего дня они верили в нашу сделку. Это я завоевал их доверие, которое пришло взамен страха и ненависти. Сегодня же деяния наши превратили меня в лжеца и убийцу, и не рад я Артуровой победе.

— Сэр, что за дикости вы говорите? Если вы замышляете предательство, давайте без промедления встанем лицом к лицу!

— Сэр, вашему дяде нечего меня опасаться. Но как же вы, сэр Гавейн, можете радоваться победе, завоёванной такой ценой?

— Мастер Аксель, сделать то, что случилось сегодня в саксонских селеньях, мой дядя приказал бы только с тяжёлым сердцем, не зная иного способа сохранить мир. Подумайте, сэр. Очень скоро те саксонские мальчики, которых вы оплакиваете, стали бы воинами, алчущими мести за павших сегодня отцов. А девочки понесли бы новых воинов в чревах своих, и круговорот резни не прервался бы никогда. Посмотрите, как глубока жажда мщения! Вот, взгляните на ту прекрасную деву, я сам её сюда привёл, смотрите, она ещё за работой! Но одержанная сегодня великая победа даёт нам редкую возможность. Мы можем раз и навсегда разрубить этот порочный круг, и для этою великому королю должно действовать без колебаний. Пусть же сегодняшний славный день, мастер Аксель, станет тем, от которого наши земли станут отсчитывать годы мира.

— Сэр, я не понимаю вас. Пусть сегодня мы убили целое море саксов, равно воинов и младенцев, на другом берегу их осталось без счёта. Они приходят с востока, швартуют корабли к нашим берегам и каждый день строят всё новые деревни. После того, что сегодня сотворено, сэр, круговорот ненависти не прерван, а выкован из железа. Теперь я отправлюсь к вашему дяде и сообщу о том, что видел. И его лицо выдаст мне, верит ли он в то, что Господь улыбнётся нашим деяниям.

Те, кто избивал младенцев. Вот, значит, кем мы были в тот день? А та, кого я сопровождал, что сталось с нею? Она сейчас среди вас, дамы? Зачем окружать меня, когда я спешу исполнить свой долг? Отпустите старика с миром. Избиение младенцев. Но меня там не было, а даже если бы и был, разве пристало мне спорить с великим королём, да в придачу ещё и дядей? Тогда я был всего лишь молодым рыцарем, а, кроме того, разве правота его не становится очевиднее с каждым годом? Разве не в мирное время довелось вам состариться? А раз так, дайте нам проехать и не кляните вслед. Закон невинных и вправду великий закон, приближающий людей к Господу, — сам Артур всегда так говорил или это мастер Аксель придумал ему название? Тогда мы звали его «Акселум» или «Акселус», но теперь он зовётся Акселем, и у него прекрасная жена. Зачем вам попрекать меня, дамы? Разве я виноват в вашем горе? Уже скоро пробьёт мой час, и я не вернусь обратно бродить по земле, как вы. Я поприветствую лодочника с радостью, войду в его качающуюся лодку, о борт которой плещутся волны, и, возможно, подремлю немного под скрип весла. И дрёма моя пойдёт на убыль, и увижу я, что солнце почти опустилось и лишь край его виднеется над водой, а берег отодвинулся ещё дальше, и снова предамся грёзам, пока голос лодочника снова тихонько меня не потревожит. И если — как гласит молва — он станет меня расспрашивать, я отвечу ему честно, ибо что мне скрывать? Жены у меня не было, хоть временами мне и хотелось её завести. Но всё же я был благородным рыцарем и до конца выполнял свой долг. Так я ему скажу, и он увидит, что я не лгу. Я не стану с ним спорить. В тёплом свете заката на меня упадёт его тень, когда он перейдёт из одного конца лодки в другой. Но это подождёт. Сегодня нам с Горацием предстоит взобраться по пустынному склону на следующую вершину под серыми небесами, потому что труд наш не окончен, и Квериг нас ждёт.

Глава 10

У него и в мыслях не было обманывать воина. Получилось, что обман незаметно подкрался по полю, чтобы накрыть их обоих.

Хижина бочара стояла в глубокой выемке, её соломенная крыша находилась так близко к земле, что Эдвину, пригнувшему голову, чтобы войти внутрь, показалось, что он залезает в нору. Поэтому к темноте он уже был готов, но удушливая жара — и густой дровяной дым — застали его врасплох, и он возвестил о своём прибытии приступом кашля.

— Рад видеть тебя невредимым, мой юный товарищ.

Голос Вистана раздался из темноты за тлеющим очагом, и Эдвин постепенно разглядел силуэт воина на ложе из дёрна.

— Воин, вы тяжело ранены?

Когда Вистан сел, медленно двигаясь в свете огня, Эдвин увидел, что его лицо, шея и плечи покрыты потом. Но руки, которые он протянул к огню, дрожат, словно от холода.

— Раны пустяковые. Но из-за них началась лихорадка. Сначала было хуже, и я плохо помню, как добрался сюда. Добрые монахи сказали, что привязали меня к спине кобылы, и думаю, что я бормотал всю дорогу, как тогда в лесу, когда притворялся придурком с отвисшей челюстью. Как ты сам, товарищ? Надеюсь, у тебя больше нет ран, кроме той, что нанесли тебе ранее?

— Я в полном здравии, воин, но стою перед вами, покрытый позором. Из меня вышел плохой товарищ, потому что я спал, пока вы сражались. Прокляните меня и прогоните с глаз долой, потому что я это заслужил.

— Не торопись, мастер Эдвин. Если прошлой ночью ты меня подвёл, я подскажу, как вернуть долг.

Воин осторожно опустил ноги на пол, протянул руку и подбросил в огонь полено. Эдвин увидел, что левая рука его туго перевязана мешковиной, а на лице сбоку чернеет синяк, от которого заплыл глаз.

— Верно, — произнёс Вистан, — когда я глянул вниз с вершины горящей башни, и телеги, которую мы так тщательно приготовили, там не оказалось, мне захотелось тебя проклясть. Падать на камни долго и жёстко, а вокруг уже клубился горячий дым. Слушая стенания врагов внизу, я раздумывал, не присоединиться ли мне к ним, чтобы вместе превратиться в золу? Или лучше разбиться в одиночку под ночным небом? Но, прежде чем я выбрал ответ, телега всё же подъехала, запряжённая моей собственной лошадью, которую тянул под уздцы монах. Я не стал гадать, друг он был мне или враг, и спрыгнул с жерла печной трубы, и, товарищ мой, надо заметить, что накануне мы с тобой постарались на славу, потому что я вошёл в сено, как в воду, ни на что не напоровшись. Я очнулся на столе, и добрые монахи, преданные отцу Джонасу, окружили меня таким вниманием, словно меня подали им на ужин. Наверное, тогда у меня уже началась лихорадка, то ли от ран, то ли от печного жара, потому что они сказали, что им пришлось заглушать мой бред, пока они не принесли меня сюда от греха подальше. Но, если боги к нам благосклонны, лихорадка скоро пройдёт, и мы отправимся закончить то, что начали.