Роман Сенчин - Минус (повести)
— Да нормально, — отвечаю я, а Сергей согласно кивает и теребит свою окладистую бороду таежника-сибиряка.
— Появилось на ваших семинарах что-нибудь интересное?
— Да так, — пожимаю плечами, — пока не очень-то как-то.
Главный удивляется, затягиваясь сигареткой:
— Гм… неужели… Но если все-таки появится — сразу же посылайте ко мне.
— Да, да, конечно!
— Конечно!
Столовая мест на пятьсот. Размером примерно с футбольное поле. У нас в армии была такая же — гарнизонный пищеблок называлась. Пахло там резко, до насморка, тухлой капустой, гуталином и хлоркой, звенело в ушах от ударов ложек о миски, а здесь… Здесь чинно все, благородно. Даже никаких особенных ароматов. Стерильность кругом и свежесть. Пансионат.
Нашли свободный стол, сели напротив друг друга. Не торопясь размотали салфетки, в которых ложка, вилка, нож, принялись за салат из свежей капусты с натертым яблоком… Нельзя сказать, что я такую штуку люблю, но по крайней мере — полезно.
— Вам харчо или борщ? — чуть наклонившись, интересуется девушка в розовом фартучке, держа на левой ладони поднос с тарелками.
— Харчо, — отвечаю.
— Мне тоже, — говорит и Сергей.
Мы знаем, какое тут харчо клевое. Жирное, густое, с баранинкой. Один минус — слишком много лука кладут.
Девушка ставит перед нами тарелки:
— Пожалуйста.
— Спасибо!
— Спасибо!
Я залезаю ложкой в тарелку и проверяю мясо. Приличный кусок, крупненький… А вообще-то, надо признать, порции хоть и вкусные, но нещедрые. В прошлом году вроде пообильней кормили.
Собираюсь высказать Сергею эту свою мыслишку, но подлетела Шевчена в красной дырчатой шали до полу, плюхнулась на стул, засуетилась, как всегда, затараторила:
— Так, а где суп? Где мой суп? — Оглянулась, недовольно крикнула разносчице: — Можно сюда одно первое! — Тут же переключилась, скороговоркой, успевая закидывать в рот салат, стала нам сообщать: — Сегодня иду в сауну! Четко, да? Знаете с кем?
Я осторожно, чтоб не обжечься, хлебаю харчо, отталкивая то и дело заплывающие в ложку ломтики лука, а Сергей, догадываюсь, снисходительно, но по-доброму улыбается. Отвечать ни он, ни я не спешим, да и какая нам разница, с кем она там куда собралась.
— О, ништя-ак! — принимая тарелку, восторгается привычно Шевчена. — Да, да, мне харчо… Кла-асс!
У нее вообще-то Шевченко фамилия, но она ее не очень жалует. «Этих Шевченок среди писателей, — досадует время от времени, — как собак недорезанных. Начиная с Тараса Григорьича и кончая всякими современными. Надо псевдоним хороший придумать». Я как-то в шутку предложил назваться «Шевчена», ей не понравилось, но теперь за глаза да и в глаза я ее так называю. Кажется, звучно.
Она тоже литинститутская, с нашего семинара, на третьем курсе сейчас. Из Уфы приехала. Третий год всё восторгается, суетится, бегает-прыгает… А вот взяла и вмиг загрустила:
— Блин, завтра уже уезжаем. Только привыкать начала… Ромочка, хочешь кость?
— Не откажусь. — Подставляю тарелку, Шевчена плюхает туда кусок позвонка с остатками мяса и жил.
— Мы на Алтае баранину знаете как варили, — ностальгически спрашивает Сергей, — чтоб витамины в ней оставались?
— Как?
— Бросали в кипяток буквально на пять минут и доставали. Она тогда и мягкая, и…
— У, прикольно… Не в курсе, в этом году совещание в Переделкине будет?
Приходится отвечать мне, как более или менее приближенному к союзписательским новостям:
— Ну, как обычно — в последнюю неделю ноября.
Девушка в фартуке приносит второе — отбивную котлету с тщательно измельченным пюре. Отбивная украшена веточкой петрушки. Расставляет тарелки на свободных пятачках стола; мы, перестав есть, следим за этим процессом…
А за соседним столом двое немолодых парней. Один мирно, спокойно ест, а второй чуть не со слезами в голосе рассуждает:
— …Я с детства его уважал. Сначала за песни, потом и за прозу… А песни-то, вспомни!.. «Здесь птицы не поют, деревья не растут…» Или про шинель. Это же!.. Классика просто, образец. И вдруг тут наткнулся в сборнике на такое… Ты слушаешь, Станислав?
— М-м, — Станиислав дергает головой.
— Такие строки:
Мой сын, твой отец лежебока и плутИз самых на этом веку,Ему не знакомы ни молот, ни плуг,Я в этом поклясться могу.
Потом там ирония нехорошая, что он на войне воевал и не погиб, а под конец:
Ни словом трибуна, ни тяжкой киркойНа благо родимой страны —Он всё норовит заработать строкойТебе и себе на штаны.
Зачем это публиковать? Записывать даже?.. Я и Лермонтова за его «Не верь себе» осуждаю. Ведь поэзия — таинство, чудо, самая сильная сила, а тут эта грязь… Штаны… Нельзя так, нехорошо…
— Давайте вместе сходим в союз, — предлагает Шевчена, — заявку сделаем насчет совещания. Ништяк же еще неделю так потуситься.
— Хм, — усмехаюсь, — ништяк-то ништяк, но мы в это время в Берлине будем.
— Ром, кстати, а ты паспорт сделал? — спрашивает Сергей, вытирая бороду после супа.
— Вернусь с форума, буду звонить. Должны уже. Полтора месяца как сдал документы, заплатил восемьдесят баксов…
— Ладно, тогда и за визами вместе поедем.
Киваю, разрезаю отбивную на меленькие кусочки. Лучше поделить сразу, чтоб потом, переложив вилку в правую руку, уж без всяких церемоний и этикетов…
— Везет вам, — в голосе Шевчены появляется искренняя, несвойственная ей грустная зависть.
— Ничего, — говорю, — пиши, авось, и тебя приг-ласят.
— Ох, скорей бы…
Поигрывая положенным на десерт апельсином, искоса поглядывая на массу обедающих молодых писателей, на мастеров, что разместились чуть в стороне, ближе ко входу, шагаю прочь из столовой. Дело сделано… Встретившейся разносчице, что нас обслуживала, с улыбкой и легким поклоном объявляю:
— Хочется выразить большое спасибо!
Она тоже пытается улыбнуться. Не получается. Да уж, попробуй обнеси человек двести кушаньями, никого не забыв, не пропустив. Спятить можно.
Ну, ладушки. Сейчас посижу в своем номере, с удовольствием выкурю сигарету, программы по телевизору попереключаю, а там время к трем. Надо сходить на лекцию. Заместитель министра печати приедет, расскажет о положении на отечественном книжном рынке.
Я заметил (естественно, не первый, но сказать все-таки стоит) — вернешься на старое, когда-то насиженное место, и вроде сама собой, почти незаметно, жизнь входит в ту колею, что была раньше. Тогда.
Раз в год, в июле-августе, я приезжаю в деревню к родителям и уже на другой день после праздничного застолья, сперва натужной, а затем легкой, душевной беседы продолжаю заниматься тем, чем занимался год назад. Поливаю огород, пропалываю грядки, чищу кроличьи клетки, а вечером, устроившись за шатким журнальным столиком в летней кухне, попивая чай, пытаюсь писать или читаю. Кажется, и не уезжал никуда.
Так же было в короткие периоды примирения и возвращения к жене.
Выпивали вина, обнимались, занимались любовью, засыпали в обнимку, а с утра все шло по тому же распорядку, какой установился во время нашей прочной супружеской жизни. До новой ссоры и моего очередного ухода.
Главное для меня — свой пятачок. Стол, стул, какая-нибудь тумбочка под бумаги. И вроде бы всё. Ясажусь за стол, будто забиваюсь в теплую надежную норку, раскрываю тетрадь — и ничего не замечаю вокруг, не слышу. Когда пытаются оттуда вытащить, отбиваюсь, царапаюсь, огрызаюсь. Передвигаться в пространстве, путешествовать, общаться с людьми не люблю, точнее — боюсь. Кажется, обязательно или заблужусь, или попаду в капкан. Хотя мне как-то приятно, когда рядом есть люди, когда я ощущаю поблизости огромный, шумный, безустанно клокочущий мир. Или, может, это необходимая доза раздражения, чтоб чувствовать свою норку самым уютным, спокойным местом и писать, писать в ней то, что пишу с тех пор, как меня научили выводить буковки, связывать их в слова…
Сейчас я снова в общаге, вот уже два года без малого. Почти шесть лет прошло с тех пор, как Лиза, моя тогда еще будущая, а ныне бывшая жена, вытащила меня отсюда — обтрепанного, вечно пьяного или с похмелья, зато полного надежд стать настоящим писателем — первокурсника Литературного института. Писателем я худо-бедно стал, пью намного меньше, чем раньше. Вообще, многие считают меня везунчиком, «удачником», как пошутил мой однокурсник Кирилл. Невесело пошутил — кажется, с завистью и издевкой…
Да, наверное, я удачник. Только еще бы как-то себя изменить. Жить начать, выражаясь штампом, по-человечески.
Просыпаюсь под пунктирные писки в половине седьмого. Вскакиваю, перещелкиваю штырек на задней панели будильника с «ON» на «OFF» и скорей закуриваю. До того как получил премию «Эврика» (три тысячи долларов), курил «Приму», а потом перешел на «Союз — Аполлон». Говорят, фильтровые сигареты безвреднее, зато тратится их больше. Пачки в день уже не хватает.
