Олег Рой - Обещание нежности
— Ты уверена, что я нужен тебе там? Ты не хочешь сначала посмотреть сама? Может быть, мне не нужно знать твоих тайн?…
Варя удивленно приподняла брови:
— Но ведь это ты, а не я, видел, как прятала шкатулку моя бабушка. Ты думаешь, я справлюсь без тебя? Я же не знаю, как действует этот механизм.
Человек без имени нехотя поднялся. В ее словах он не услышал намека на радостную оживленность совместных поисков, не почувствовал надежды на общий успех — там звучал только прагматичный расчет на его мужскую помощь во время трудной работы. И, увидев сомнение в его лице, девушка проговорила резко, почти раздраженно:
— Пожалуйста, поторопись, до утра осталось не так много времени. А утром — ты же знаешь — на стройке снова появятся рабочие.
Ее раздражение заставило его прирасти к месту. Это снова было не то, на что он надеялся. Это вновь были слова и реакции чужой, посторонней, а не любящей и единственной на свете женщины…
— Господи! — воззвала она с отчаянием, сообразив, что ему наплевать на все сокровища мира и что она опять, кажется, делает что-то не так. — Ну что мне с тобой делать?! Я и поторопить-то тебя не знаю как! К тебе же нельзя даже обратиться по-настоящему, потому что я не знаю, как тебя зовут…
Дверь, у которой стояла девушка, распахнулась так бесшумно и неожиданно, точно она долго ждала, покуда можно будет вступить в игру.
— Его зовут Андрей Сорокин, — любезно подсказал подполковник Воронцов, чья крепкая фигура, обрисовавшаяся в полутьме, заняла едва ли не весь проем двери. — Я могу еще чем-нибудь вам помочь?
И его улыбка засияла над остолбеневшей молодой парой, как улыбка человека, наконец-то дождавшегося своей очереди в сложной карточной партии.
Глава 21
У Леонида Петровича Воронцова этот день с самого утра сложился удачно, так удачно, будто сам черт ему ворожил. Еще накануне, раздраженно перебирая все свои записи и вспоминая шаги, предпринятые им для установления личности странного бомжа, он с пессимизмом думал о том, что поиски, похоже, зашли в тупик. Тех обрывков воспоминаний, тех смутных описаний приснившихся видений и фантастических по своей сути предположений, тех запомнившихся подробностей катастрофы, которыми поделился с ним бывший бомж, оказалось достаточно для того, чтобы Воронцов сообразил: искать надо среди тех, кто когда-либо попадал в поле зрения правоохранительных органов и был искусно «выведен» заинтересованными службами из обычного социального оборота. Однако, даже предполагая, где именно можно искать, подполковник не смог пока нащупать верное направление поисков — ни один из совершенных им ходов не принес своих плодов, ни одна акция не увенчалась успехом… Зато буквально на следующее утро ему совершенно неожиданно позвонил его старый приятель, коллега по милицейским делам. И с ходу, не успев даже поздороваться, огорошил вопросом:
— Слушай, это не ты случайно интересовался московскими уголовными делами, фигуранты которых значатся на сегодняшний день в отсутствии: либо сбежали, либо померли, либо по какой-то причине до места заключения не добрались?… Вот вспоминаю, что был вроде у меня похожий разговор, а с тобой или нет, не помню.
— Ну, было такое, — осторожно признался Воронцов. — У меня, видишь ли, в производстве есть одно незакрытое дело, связанное как раз с таким случаем. Вот и ищу концы.
— Тогда с тебя бутылка! — радостно заявил приятель. — Меня тут по старой памяти к статистической работе привлекли, кое-какие справки для смежного министерства делаем. Наткнулся на соответствующие цифры, поэтому и вспомнил про твои расспросы.
— И что? — оживился Воронцов. — Есть что-нибудь интересное, стоящее?
— Ну, это тебе решать, я-то твоего дела не знаю, — засмеялся его собеседник. — Записывать будешь? По факсу переслать не могу, сведения разглашению не подлежат, это уж только для тебя, по старой дружбе…
— Буду, буду! — и подполковник судорожно зашарил по столу в поисках ручки. — Диктуй.
— Учти, их тут немало, таких фигурантов, — предупредил коллега. — Тебя за какие годы сведения интересуют?
— За последние лет восемь давай. Можно?
— Можно. Пиши: Абрамов Юрий Викторович, семьдесят третьего года рождения…
Диктовка действительно заняла немало времени. Потом еще несколько часов Воронцову понадобилось для того, чтобы «почистить» список, убрав из него явно «неперспективные» по возрасту, полу или иным параметрам кандидатуры. В результате всех расчетов, запросов, телефонных звонков и прочих манипуляций на столе перед Леонидом Петровичем уже к двум часам дня лежали выписанные в ровный столбик двенадцать мужских фамилий. И рядом с ними — начертанные небрежным почерком подполковника биографические данные каждого, причем первым пунктом в ряду этих данных стоял номер школы, которую закончили в свое время эти люди.
В ту из них, где учились некогда братья Сорокины (фамилии этой, заметим, он все еще не знал и о том, что ищет именно ее, не догадывался), подполковник Воронцов пришел, побывав до этого уже в четырех подобных учебных заведениях. Немолодая секретарша внимательно выслушала его легенду — не совсем убедительную, но в то же время достаточную для личной встречи с директором — и спокойным жестом указала ему на дверь в кабинет. Седенький директор поднял голову при появлении незнакомца и, щурясь от снопа солнечного света, ворвавшегося вместе с ним в затемненный кабинет из светлой приемной, приветливо произнес:
— Здравствуйте. Чем могу служить?
Леониду Петровичу понадобилось всего несколько минут, чтобы объяснить, зачем он здесь. И директор, бесконечно довольный тем, что милиция наконец-то, как в старые добрые времена, начала проявлять повышенное внимание к правонарушениям среди молодежи, торопливо закивал в ответ на высказанную посетителем просьбу:
— Конечно, конечно. Я обязательно расскажу вам обо всех подобных случаях. Но, знаете, их у нас было не так много: наша школа — одна из лучших в районе, и мы обычно стараемся не упускать старшеклассников из виду, не позволять им доводить дело до греха… А все-таки, что греха таить, бывает, случается…
Он принялся нудно и словоохотливо перечислять подполковнику все мелкие ЧП, приключившиеся во вверенном ему учебном заведении за последние несколько лет, и Воронцов уже зевал потихоньку, не обнаруживая в его рассказах ничего интересного для себя и считая поход и в эту школу «холостым», как вдруг ему пришлось насторожиться.
— Конечно, — говорил в это время директор, — это все пустяки, мелочи. По-настоящему серьезные трагедии у нас в школе случались лишь дважды. И как ни странно, связано это было с одной и той же семьей. Можете себе представить? Два брата, два чудесных мальчика — я вел занятия в классах у каждого из них и превосходно помню обоих. Андрей и Павел, да… Оба талантливые, умные, своеобразные, особенно старший — словно не от мира сего. Но и младший тоже казался вполне нестандартным ребенком… И надо же — оба невольные убийцы. Вот и не верь после этого в рок, в семейное проклятие, в родовые предначертания…
Петр Николаевич говорил еще что-то, рассказывал какие-то подробности, но Воронцов уже почти не слышал его. Мысль его заметалась, уцепившись за две характерные детали: старший, Андрей, — «совершенно особенный, не похожий на других, умный, своеобразный, не от мира сего», и младший брат, Павел… Неужели тот самый Павлик, которого вспомнил его загадочный подопечный?! Неужели наконец-то «тепло»?
— Скажите, — внезапно прервал он уютное журчание седенького директора, — а у вас сохранились какие-нибудь сведения о братьях Сорокиных? Ведомости, по которым они сдавали экзамены, выпускные работы… фотографии, наконец?
Именно фотографии и интересовали его больше всего. И когда подполковник, затаив дыхание в предвкушении близкой и несомненной удачи, бросил взгляд на выпускные альбомы, предупредительно развернутые перед ним Петром Николаевичем, он едва удержался, чтобы не прищелкнуть пальцами с веселым возгласом «Эврика!». Среди множества юношеских лиц — доверчивых и безусых, наивных и снисходительных — на него глянуло одно, несомненно знакомое ему, такое своеобразное, что его не смогли полностью изменить ни беды, ни потери, ни физические страдания. Разумеется, он знал этого мальчика. Это был он, его таинственный бомж, покорный и странный сторож маленького московского особнячка, обладатель чудесного дара, провидец чужих тайн и чужих сердец… Это был он, Андрей Сорокин. И его историю — во всяком случае, ту ее часть, которая была известна старому директору школы, — подполковник Воронцов знал теперь так же хорошо, как и свою собственную биографию.
Сразу же после беседы с директором школы, повернув было в сторону особнячка, он вдруг по какому-то внутреннему наитию круто поменял маршрут и направился все же не к своему подопечному, а в родное отделение. Ему требовалось время, чтобы осмыслить все произошедшее, разложить «по полочкам» полученную информацию. Воронцов долго сидел в кабинете, привычно выстукивая пальцами на столешнице забавную дробь и время от времени принимаясь рисовать на листке бумаги всякие плюсики, стрелочки и знаки вопроса. Собираясь с мыслями перед встречей с Андреем, он пытался как можно более тщательно спланировать грядущий разговор и самое главное — понять для самого себя, какова может быть его собственная последующая роль во всех этих событиях.
