Юрий Арабов - Москва: место встречи (сборник)
Затыкаешь бумажной пробкой (скрученной бумажкой, часто клочок газеты, промасленный), бутылка скользкая, масляная, надо не уронить и в хозяйственную сумку поставить, и чтоб не упала, чем-нибудь подпереть: капустой, сахаром.
Целлофановых полиэтиленовых пакетов в природе не существовало. Еду отвешивали в бумажку. В хороших гастрономах в центре сливочное масло отвешивали в тонкую, так называемую пергаментную бумагу, она почти не промасливалась, если не жара летняя. А везде – толстая, коричнево-серая оберточная – рыхлый крафт; и вес бумаги постоянно обсуждался, ибо за нее мы платили как за масло, сахар, сыр.
Продавщица на другую платформу рычажных весов должна была класть такой же кусок такой же бумаги, но там лежал маленький, размером с тетрадный лист, а еду накладывали в лист с полгазеты, да еще подвернув второй слой «для прочности».
Творог, сливочное и топленое масло, сыр, колбасу, икру, сырковую массу, сахар (песок и кусковой, и пиленый), мясо, рыбу (!!!) – всё в бумагу, а она норовила промокнуть, рвалась и расползалась, и кулек с сахарным песком надо было поставить, чтоб не рассыпался и не рядом с рыбой.
Хлеб – просто руками она (другая, но тоже с красным лицом и золотыми зубами) клала на прилавок и рассчитывалась, требуя мелочь. А ей говорили (храбрецы):
– Девушка, мне поподжаристей.
– Девушка, мне еще полкило баранок.
Раз уж выстоял очередь, жаль было уходить только с хлебом. Там и сахар, и конфеты, и пряники. Берешь всего понемножку, а народ за тобой начинает злиться. Ничего расфасованного не было, все взвешивалось: крупа, соль, всякая бакалея, печенье.
«Винный», «Рыба», «Молоко». Магазин назывался «Молоко», а говорили про него «Молочная» (она): «Пойди в молочную, пойди в рыбный (он), овощной» (а на вывеске «Овощи-фрукты»). «Культтовары», «Парфюмерия», «Ателье». На витрине любого ателье всегда висело объявление: «Из материала заказчика».
На каждой улице – мастерская «Ремонт обуви». На каждой улице – «Плиссе-гофре» (вот куда ни разу в жизни не пришлось обратиться, но нравилось, как звучит красиво).
…Сейчас подумал: вдруг это не случайно? На Большой Коммунистической не было мастерских, не было ни одного магазина. Какая торговля в коммунизме?
И мы все время знали, что мы – Великая Могучая Непобедимая страна. Об этом даже думать не приходилось. Ведь не думаешь же, что у тебя есть руки, ноги. Они всегда есть.
И сахар всегда 90 копеек килограмм, манка – 55, рис – 88, гречки могло не быть, за ней гонялись, ее давали в «заказах», но если есть – 56 копеек всегда. Батон всегда 13 копеек, буханка серого до 1961 года – 1 р. 90 к., белого – 2 р. 90 к. А после реформы 20 копеек и 28. Эскимо было 1 р. 10 к., стало 11 копеек, картошка «магазинная» – 10 копеек, ибо была и рыночная, вплоть до 50 копеек там доходила цена за «молодую».
0,75 «Цинандали», «Мукузани», «Твиши», «Саперави» и т. д. – всегда 1 р. 87 к. Пол-литра «Московской особой» – всегда 2,87, поллитра «Столичной» – 3,07, «Старка» – 3,60, коньяк «Армянский» три звездочки – 4,12. А если богатство привалило, то в Столешниковом переулке – французский «Камю Наполеон» за 9 рублей! На Таганке и в окрестностях такими изысками, слава Богу, не торговали никогда.
Какой смысл писать эту ведомость, помесь хроники с прейскурантом (в магазинах висел прейскурант и «нормы отпуска в одни руки»)?
А такой, что и в VI, и в XVI, и в XIX веке дети ели еду прапрадедов, из посуды прапрадедов, на столах и лавках, возраст которых был неизвестен – они были всегда.
А теперь дети живут в другом мире, чем деды и даже отцы, и не знают, как было.
Газировка с лотков: цилиндры с сиропом, баллон с газом, моечное устройство. Без сиропа – 1 копейка, с сиропом – 4. За 7 копеек – с двойным сиропом (не пил никогда). 7 копеек – это фруктово-ягодное мороженое в картонном стаканчике и деревянная лопаточка.
В бочках квас. Маленькая кружка – 3 копейки, большая, пол-литровая – 6 копеек. Очень вкусный.
В ларьках пиво разливное. Пол-литра – 22 копейки. В баре пол-литровая кружка стоила 28. А пол-литровая бутылка «Жигулёвского» – 37 копеек. Но если пустую сдать, то получается пиво за 25. То есть чуть дороже, чем разливное, и чуть дешевле, чем в баре.
У некоторых в квартирах, у очень немногих, на шкафу стояла коллекция пустых бутылок из-под иностранных напитков – виски, ликёры… Пустые пачки из-под иностранных сигарет – всё это на полках, на шкафах, а некоторые любовно и аккуратно приклеивали пустые сигаретные коробочки на стены – напоказ гостям и для украшения дома.
В кармане засморканный носовой платок, на ногах дырявые носки, штопка, дырявая обувь, унаследованная.
Компьютерных игр не было, поскольку компьютеров не было. Мы играли в «Чижик» (ударить длинной плоской палкой, похожей на меч, но с тупым концом, по короткой палке длиной с карандаш, заостренной с обоих концов. Ударишь правильно – «чижик», вертясь, взлетает в воздух вертикально вверх. В это время лупишь по нему плоской стороной меча, и он улетает далеко, а тот, кто водит, старается его поймать на лету, а иначе бежит искать и знает, что проиграл, даже если найдет и вернется).
Пристенок, казеночка, рас-ши-ши – это игры на деньги.
Ножички (с маялками). Маялки, маять означает мучить. Проигравший должен скакать на одной ноге так долго, пока выигравшему удается, идя по двору, на каждом шагу бросать ножик так, чтоб воткнулся в землю. А не воткнулся, упал – проигравший отмаялся.
Карбид – ценная вещь. Бросишь в лужу – булькает; подожжешь – пузыри горят. Если положить в бутылку и налить воды – взрыв обеспечен. Одному попало в глаз, все разбежались, я дома залег под одеяло, читаю, кашляю. Пришел милиционер, стал допрашивать. Я врал до тех пор, пока не выяснилось, что все остальные уже сознались и сказали, что это я клал карбид в бутылку и наливал воду. Оформили мне первый привод.
Поджига – пистолет, сделанный из металлической трубки. Один конец сплющивают молотком и загибают, чтобы он не пропускал пороховые газы. Трубка, заглушенная с одного конца, проволокой приматывается к деревянной ручке. Внешне – настоящий пистолет. Треугольным напильником пропиливается в металлической трубке поближе к заглушке крошечная дырочка, чтоб через нее поджечь. Потом берешь коробок спичек и перочинным ножиком над листом бумаги соскребаешь серу с головок и аккуратненько насыпаешь в трубочку, в пистолет. Уминаешь тонкой палочкой. Потом туда закатываешь стальной шарик из разбитого подшипника, и вот она – смерть врагам. Слава богу, обошлось, ни разу никого не убил.
Во дворе – натянутые бельевые веревки. Сохнут простыни, пододеяльники (всегда белые, цветных не было). Играть в футбол надо подальше; мяч, попав в непросохшую простыню… Ну, в общем, понятно.
Зимой ковер вытаскивали во двор, набрасывали снегу, а потом расчищали снег веником, и ковер становился чистым, а снег грязным. А летом ковер вешали на забор и лупили палкой. Пыльная работа.
Когда в квартире делали ремонт, маляров просили покрасить стены «под шёлк» – получалось с цветами (по трафарету), более светлые полосы плавно переходили в более тёмные.
Если кто-то уезжал в отпуск на юг, оттуда приходила посылка: фанерный ящик с фруктами, орехами.
Лет с восьми или с девяти, летом на даче, один (а раньше с дядькой Вовкой) каждый день встречал Соню и деда с электрички.
Вообще-то сперва это был пригородный поезд с паровозом, в дверях вагонов висели люди, спрыгивали на ходу. Отчаянные спрыгивали на быстром ходу и бежали, чтоб не упасть; я знал, что прыгать надо назад, но лицом вперед, чтобы прыжок назад погасил скорость. Потом спрыгнувшие бежали, чтоб сесть на автобусы, потому что через минуту толпа хлынет с поезда, и будет очередь, и простоишь час, а то и больше. Потом протянули ветку на Фрязино и люди бежали на Фрязинскую платформу. А еще спустя долгое время пересаживаться уже стало не нужно – поезда в Болшево просто сворачивали на Фрязино.
На Болшевской платформе (той, что на Москву) у первого вагона был табачный ларек, старик-продавец дарил изредка коробки картонные из-под трубок. А я без конца смотрел, как он торгует пачками и штучными. «Север», «Прибой» – дешевые папиросы, 1 р. 10 к. 20 штук. «Беломорканал» – средний класс 2 р. 20 к., «Казбек», «Герцеговина Флор» – дорогие, сталинские. «Казбек» – то ли 3 рубля, то ли больше.
«Казбек» мужики брали штучный – одна – две папиросы, да и «Беломор» был россыпью. А старику-киоскеру это выгодно, потому что за одну папироску платили не 1/20 цены, а на копейку больше.
Дальние электрички (щёлковские, монинские) приходили к противоположной платформе, и я с московской платформы высматривал среди толпы деда и Соню. Часто они приезжали вместе, и я даже не думал, как это сложно – встретиться в Москве… Место, впрочем, было всегда одно: под табло Ярославского вокзала.
