Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

После этого случая он сам был записан в крутые, причем не только одними мальчишками. Едва лишь Хойт стал взрослеть и его лицо начало приобретать вместо мальчишеских мужские черты, вся женская часть школьного населения тоже занесла его в число крутых, правда, в несколько ином смысле этого слова. Первый раз он, если пользоваться бытовавшим тогда выражением, «забил гол» в четырнадцать лет. Случилось это на старом диванчике, стоявшем в гараже одной его знакомой девчонки. При этом ее родители находились прямо над ними, в собственной спальне. Та девчонка училась не в Гринвич-Хай, Хойт был знаком с ней еще по Гринвич-Каунтри. Не по расчету, а скорее бессознательно он продолжал поддерживать дружеские, а с некоторых пор и сугубо личные контакты с бывшими одноклассниками и одноклассницами из той школы. Хойт даже одевался в том же стиле, как ребята в Гринвич-Каунтри – в первую очередь чище и опрятнее, чем большинство его новых соучеников. Отрастив довольно длинные волосы, он, однако же, довольно аккуратно причесывал их, а не поражал окружающих дикими космами. Некоторое подобие «светского лоска» делало его еще более «клевым» в глазах девчонок из Гринвич-Хай – это определение было среди подростков сравнимо с «крутым». Надо сказать, что сам Хойт не пренебрегал и обществом девчонок из своей новой школы. В общем-то в первую очередь именно они помогли ему в кратчайшие сроки справиться со всеми сопутствующими подростковому сексу проблемами, такими как преждевременное семяизвержение и вопросы по теме «как это правильно делать».

Благодаря довольно высокому качеству обучения и дисциплине в Гринвич-Каунтри Хойт, перейдя в другую школу, оказался почти на год впереди своих новых одноклассников. Он старательно поддерживал это преимущество – понятно, не из бескорыстной тяги к знаниям, а для того, чтобы выгодно выделяться на общем фоне. Хорошие оценки позволяли ему ощущать себя человеком, принадлежащим к более высокому социальному слою, чем тот, к которому относились нынешние одноклассники. В тот год, когда ему пришлось перейти в Гринвич-Хай, приятели Хойта по старой школе начали то и дело упоминать в разговорах, что для поступления в хороший колледж одних высоких оценок недостаточно. Облегчить эту задачу можно было, выделившись чем-нибудь из числа таких же отличников. Самыми выгодными козырями считались спортивные достижения, но можно было предъявить также какой-либо музыкальный талант, вроде умения играть на гобое, или же, например, прилежную работу в летнее время в биотехнологической лаборатории, – в общем, что-нибудь, чтобы выделиться и привлечь к себе внимание. Хойт всерьез задумался над этим. Ничем таким особенным похвастаться он не мог. Как-то вечером, сидя перед телевизором, парень увидел в новостях короткий сюжет об одной нью-йоркской благотворительной организации, называвшейся «Городская жатва». Суть ее работы состояла в том, что по всему городу разъезжали грузовички-рефрижераторы, которые по ночам собирали в ресторанах оставшиеся невостребованными продукты и даже готовые блюда, а потом свозили их в бесплатные столовые для бездомных. Хойта вдруг осенило: вот оно! Он поговорил с одним своим одноклассником – нелюдимым, довольно занудным парнем, который зато мог свободно пользоваться родительским мини-вэном «крайслер-пасифика». Хойт предложил ему создать совместную благотворительную организацию под громким наименованием «Протеиновый патруль Гринвича». Вскоре логотип с этим названием, исполненный, кстати, довольно профессионально, украсил передние дверцы мини-вэна. Чтобы новое начинание не осталось незамеченным в прямом смысле этого слова, Хойт воспользовался благосклонностью новой учительницы рисования – симпатичной двадцатитрехлетней блондинки, явно испытывавшей к нему тщательно скрываемый от окружающих и даже от себя самой вовсе не педагогический интерес. Она снабдила альтруистов всей необходимой атрибутикой, включая даже белые хлопчатобумажные свитера с темно-зелеными эмблемами и надписями «Протеиновый патруль Гринвича». Строго говоря, этот самый патруль правильнее было бы назвать углеводным, потому что в основном ребята забирали непроданные остатки хлеба и выпечки в двух пекарнях, а также в кондитерских – ведь у них не было рефрижератора для мяса, зелени или еще какой-нибудь богатой белками пищи. Собранные пончики и булки двое юных благотворителей отвозили во двор пресвитерианской церкви, которая как раз содержала пункт раздачи бесплатной еды для бездомных. Получателей его щедрых даров, тех людей, для которых городился весь этот огород, Хойт видел всего один раз. Встреча произошла по инициативе изголодавшейся по новостям журналистки местной газеты «Гринвич таймс». Клара Кляйн прознала о «Патруле» от его преподобия мистера Бёрруза. Вскоре в газете появилась статья, сопровождаемая фотографией на три колонки. На снимке красовался Хойт в своем белом свитере с эмблемой, приобнимающий маленького старичка – завсегдатая ночлежки и бесплатной столовой. Контраст был разительный. Хойт, настоящий рыцарь в белых доспехах, красовался рядом с низкорослым бомжем, в полинявшем облике которого не осталось никаких красок, кроме серой и коричневой: грязные седые волосы, нездоровый сероватый цвет лица, перекинутый через плечо и почти достигавший земли коричневый – прямо скажем, дерьмового цвета – тридцатигаллонный пластиковый мешок для мусора, который в непогоду использовался в качестве плаща, некогда синие джинсы, приобретшие ныне неопределенный коричнево-серый оттенок, так же как и полуразвалившиеся кроссовки в грязно-бурую полоску.

Эта статья с фотографией, приложенная к документам, поданным Хойтом в приемную комиссию Дьюпонтского университета, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Вот он – герой нашего времени, симпатичный молодой человек, который не только сочувствует тем, кто оказался на обочине жизни, но готов помогать им реальным делом, обладает организаторскими и предпринимательскими способностями, не лишен творческой жилки и воображения. Хойт сумел придумать и воплотить на практике целый благотворительный проект: обеспечение нуждающихся качественными продуктами питания из лучших ресторанов внешне вполне благополучного в социальном плане города. По правде говоря, Хойт действительно постарался представить в заявлении свою благотворительную деятельность в наилучшем свете, слегка преувеличив масштабы и размах этой работы. Тот факт, что сам он происходил из неполной семьи и его матери приходилось самой зарабатывать на кусок хлеба, вкалывая на нудной и монотонной работе в «Стэнли Тул», в наши дни также был не недостатком, а скорее преимуществом с точки зрения приемной комиссии и администрации университета.

Хойту даже пришлось подчеркнуть, что растет он в условиях «достойной бедности», чтобы получить частичную стипендию на обучение. Без этого благотворительного шага общества уже по отношению к нему самому Хойт вряд ли смог бы позволить себе учиться в Дьюпонте. Но после поступления в университет он никогда ни одной живой душе не открыл, что платит за обучение не полностью из своего кармана. Если кто-то спрашивал его о школе, Хойт, не вдаваясь в подробности, упоминал «одну частную школу» в Гринвиче. Если спрашивавший не только слышал о существовании такого города, но и кое-что знал о нем, то при упоминании «частной школы» у него, естественно, возникала ассоциация с известной своими традициями Гринвич-Каунтри. Если же дело доходило до расспросов о семье, то Хойт на этот случай составил для себя некую легенду, не усложненную чрезмерными деталями, чтобы самому не запутаться и на чем-нибудь не проколоться. Согласно легенде, его родители были в разводе, причем отец занимался банковскими инвестициями в международные проекты, требовавшие его присутствия в разных странах мира (до таких размеров разрослась история с обобранной до нитки маленькой доверчивой эстоночкой – банковской кассиршей). Компанию «Стэнли Тул» и ее бухгалтерию он в разговорах старался вообще не упоминать.

Хойту и в голову не приходило, что от отца, помимо многих других качеств, он унаследовал и навязчивое желание скрыть и приукрасить свое прошлое, пустить собеседнику пыль в глаза В общем, он был настоящим снобом уже во втором поколении. Хойт выглядел так шикарно, вел себя настолько уверенно и так тщательно поддерживал вокруг себя ауру некоторой загадочности, культивировал гнусавый нью-йоркский выговор, что никому и в голову не приходило проверить его биографию на предмет подлинности. Чтобы стать членом самого престижного студенческого братства в Дьюпонте – Сент-Рея, – парню не пришлось прикладывать никаких усилий. Какое там! Сент-Рей, объединявший в основном выходцев из высших слоев общества, сам обратился к Хойту с предложением о вступлении. Мало того: за «голову» Хойта вели борьбу целых четыре студенческих клуба. Впрочем, даже первокурснику было понятно, что по престижности членство в Сент-Рее не могло сравниться ни с чем. Ведь там состояли парни вроде Вэнса, чей отец Стерлинг Фиппс ко времени поступления сына в университет позволил себе в пятьдесят лет выйти на пенсию и полностью отдаться давнишней страсти к гольфу. Но до этого он на редкость удачно раскрутил хедж-фонд под названием «Шорт Айрон» и теперь имел виллы в Кап-Ферра и Кармеле, Калифорния (прямо на пляже), а также дома в Саутгемптоне и Нью-Йорке (где мистер Фиппс состоял в двух гольф-клубах: «Шиннкок» и «Нэшнл Линкс»), и наконец двадцатикомнатную квартиру в доме 820 по Пятой авеню в Нью-Йорке. Именно последний объект недвижимости имел в виду Вэнс, когда говорил: «У меня дома». Родной дядя Вэнса был главным спонсором того самого университетского концертного зала, что именовался Оперным театром Фиппса. Тот факт, что Вэнс, отпрыск знаменитого семейства Фиппсов из Дьюпонта, смотрел на него снизу вверх и восторгался проявленной им аристократической отвагой и решительностью, был для Хойта важнее всего на свете. Глядя на озабоченную физиономию Вэнса, перехватившего его в пустой бильярдной, Хойт упивался своим превосходством. Естественно, немалую роль в таком настроении играл и уровень алкоголя в его крови. С каждой секундой Хойт все больше убеждался в том, что ему на роду написано проскакать по жизни, как благородному рыцарю на лихом коне, рассекая толпы обыкновенных, серых в своей массе студентов, обладающих всего лишь рабским сознанием. Впрочем, мелькнувшая мысль о неизбежном наступлении июня следующего года до некоторой степени привела его в чувство. Рыцарю все-таки придется подыскивать себе работу, и лучше бы в каком-нибудь первоклассном инвестиционном банке… Но к этой цели вел единственный путь… Как же надоели эти чертовы оценки! Охренеть уже можно от них. Хватит думать об этом! Ни в коем случае нельзя показывать свою озабоченность перед Вэнсом…