Владимир Сорокин - Путь Бро
Мы решили больше не работать с движущейся толпой: это становилось опасно. Решено было просвечивать мясных машин в местах, где они работают, заседают, едят, смотрят зрелища, молятся, слушают ораторов и читают книги. Такими местами были заводы и фабрики, театры и кинотеатры, библиотеки, залы для заседаний, церкви, рестораны и столовые.
Первые два захода результатов не принесли. На вечере пролетарской поэзии в Политехническом институте и на комсомольском собрании ОГПУ наших не оказалось.
Зато нам очень повезло в третий заход: нам удалось раздобыть две контрамарки в Большой театр на оперу «Пиковая дама». Протиснувшись сквозь галдящую толпу в вестибюле, мы сели на галерке, среди студентов и рабфаковцев. Ярко освещенный зал был полон. Постепенно мясные машины успокоились и расселись по своим местам. Свет погас. Заиграл оркестр в оркестровой яме. Началась опера. На сцену вышли мясные машины в костюмах начала прошлого века и запели хором. Все они благодаря врожденным данным и многолетним тренировкам могли горлом издавать продолжительные звуки разной чистоты и высоты. Сидящие в зале мясные машины не умели издавать таких звуков. Поэтому они пришли послушать поющих мясных машин. Те же изображали карточных игроков. Затем появились женщины в кринолинах. Они запели более высокими голосами. Зал зааплодировал, меломаны и студенты на галерке закричали «Браво!». Сюжет оперы сводился к двум главным темам – любви и деньгам, слияние которых, по убеждению мясных машин, гарантирует полное земное счастье. Оркестр подыгрывал певцам. Оркестранты старательно извлекали звуки из деревянных и медных инструментов, стараясь следовать особой гармонии, выработанной за тысячелетия существования мясных машин. В этих убогих звуках, сливающихся с голосами поющих, ощущалась неосознанная тоска по миру Высшей Гармонии, недостижимому для мясных машин.
Мы с Фер стали скрупулезно просматривать зал. Мясные машины, завороженные происходящим на сцене, сидели неподвижно. Они были хорошо видны нам. В партере восседало советское начальство со своими женами, видны были гимнастерки и кители военных, там же сидели иностранцы; чиновники занимали бельэтаж, интеллигенция и меломаны сидели еще выше. Просмотрев партер, мы не обнаружили никого. Но едва магнит коснулся бельэтажа, как сердца наши вздрогнули: есть! Мы содрогнулись: Фер взвизгнула и заскрипела зубами, я издал громкий стон. Сидящие рядом мясные машины зашикали, приняв нас за полусумасшедших меломанов. Но мы радовались не арии Германа, а молодой женщине в вечернем платье и меховой горжетке в третьем ряду бельэтажа. Она смотрела на сцену, часто поднося к глазам перламутровый бинокль на раздвижной ручке. Рядом с ней сидела какая-то мясная машина в морской форме. Я не пытался посмотреть ее жизнь – мы сидели слишком далеко. В антракте мы приблизились к ней. Она была из «бывших»: особняк на Пятницкой, счастливое детство с куклами, собака Рэт, пони Цора, золотые погоны отца, пухлые руки матери, сестры, брат, тяжелые месячные, страх потерять всю кровь, любовь к мичману Антоше, венчание в Елоховском, выкидыш, Италия, снова выкидыш, революция, смерть отца, бегство матери, нищета, голодные обмороки, второе замужество, тяжелый запах мужа.
После антракта мы стали смотреть балконы и галерку. Но тут по залу прошел ропот, все закрутили головами. В бывшей царской ложе появился Сталин с женой. Это было неожиданно для нас. Но не для мясных машин: Сталин часто посещал московские театры. Сразу же в проходах замаячили фигуры охранников. Мы с Фер остановились. Оставили толпу перешептывающихся мясных машин. И перевели наш магнит на нового хозяина России. Он сидел в полутемной ложе. Мы пристально смотрели его. Но он не оказался нашим. Сердце его было простым насосом для перекачивания крови. А сам он – сильной мясной машиной. Издали я смутно видел его тяжело клубящуюся жизнь: в ней не было ничего особенного, что отличало бы его от сидящих в зале и оглядывающихся на него мясных машин. Он был как многие из них. Он сильно любил власть. Но многие в этом зале любили ее так же сильно. Жена его тоже не была нашей. Мясные машины еще долго оглядывались на своего вождя. Сталин спокойно смотрел на сцену. Там полноватая мясная машина пела, что жизнь – всего лишь игра, в которой счастлив тот, кто «ловит миг удачи», а неудачник обречен плакать, кляня свою судьбу. Он закончил арию, вызвав бурю оваций в зале. И тут мы увидели второго нашего: старик во втором ярусе балкона. Он хлопал, кричал «Браво!» и радовался как ребенок. Как истовый меломан, он пришел в оперу с партитурой. Она лежала перед ним на бархатном парапете балкона.
Мы с Фер до хруста сжали руки друг другу, чтобы не вскрикнуть от восторга. В темном зале сидели двое наших!
Успокоившись, мы просмотрели верхние балконы и галерку. Третьего нашего в зале не оказалось. Опера закончилась, на сцену полетели цветы, певцов вызывали на поклоны овациями. Сталин тоже похлопал и исчез вместе с охраной. Мы встали и поняли, что передвигаемся с трудом: мы сильно устали. Держась друг за друга, спустились в гардероб раньше толпы, оделись и стали ждать наших. Вначале появилась дама. Моряк вел ее под руку. Они оделись и стали выходить. Мы пошли за ними, и я посмотрел обоих: моряк был ей дядей и жил с ней как с женой. На выходе дежурили Эп и Рубу. Я показал им на даму с моряком. И они пошли за ними. Мы же дождались старичка. К счастью, он шел не очень быстро и жил не очень далеко. Нам удалось проследить его до самой квартиры в Столешниковом переулке. Я тоже посмотрел его: он всю жизнь проработал официантом в «Славянском базаре», но оставался при этом страстным меломаном; четырежды поступал в консерваторию по классу вокала и четырежды проваливался; он был одинок, обожал кошек и боялся налетчиков, которые однажды ограбили его, проломив голову; он молился покойной матери, придумав свою молитву.
Эп и Рубу проследили даму. Она жила возле Курского вокзала.
Засыпая ночью, мы решали, как лучше похитить даму и старичка и где их простучать. Но новый день смешал наши планы: в Москву из Хабаровска приехал Иг. Мы встретились с ним на Лубянке. Обнимая его, я почувствовал, как окрепло его сердце. А вечером мы все были уже на даче в Люберцах и сидели на полу, взявшись за руки. Керосиновые лампы освещали наши лица. В центре круга сидел брат Ковро. Он прошел через сердечный плач. Мы говорили с сердцем брата. Оно робко отвечало.
Этой ночью мы выработали стратегию поиска: Фер и я ищем наших, братья отслеживают их, затем похищают, привозят на дачу, простукивают и оказывают помощь; если похищение невозможно – простукивание производится на месте. Для перевозки новообретенных Иг нашел машину. Ее владелец, Соломатин, родственник жены Дерибаса, содержавший во время НЭПа авторемонтную мастерскую, разорился, побывал в подвалах ОГПУ и был отпущен благодаря заступничеству Дерибаса. Ему он был обязан жизнью. После краха НЭПа автолюбителю было не на что не только заправлять машину, но и жить: он едва сводил концы с концами в слесарной мастерской, в московские автохозяйства его как бывшего нэпмана и белогвардейца не брали. Ради куска хлеба Соломатин был готов на все. Прежде всего наше братство нуждалось в деньгах, играющих огромную роль в мире мясных машин. И мы решили ограбить несколько богатых москвичей. Чтобы забрать у них ценности, нам даже не пришлось их убивать. Вначале я увидел их в толпе, Рубу и Бидуго проследили. Пользуясь своей возможностью видеть сердцем тайны любой мясной машины, я узнал, где они хранили свои сбережения. Один из них, бывший придворный ювелир, прятал драгоценности в кирпичной кладке, на чердаке соседнего дома. Другой, сын сбежавшего в Париж банкира, закопал шкатулку с золотыми монетами в Нескучном саду. Третий хранил семь крупных бриллиантов в подоконнике.
Как только все это стало нашим, мы решили для себя проблему денег: золотые монеты продавались на черном рынке, золотые изделия мы относили в торгсин, где их скупали по низкой цене. Цена нас не очень интересовала: я мог найти еще много золота, припрятанного мясными машинами. Бриллианты мы берегли: братству Света предстоял долгий путь к своей цели.
Наняв Соломатина с его машиной, мы приступили к делу. Сначала похитили обретенную в Большом театре даму, а на другой день – старичка. Обоих вывезли на дачу в Люберцы и простучали.
Ее звали Атлу.
Его – Пчо.
Брата Ковро отвезли в подмосковный поселок Одинцово, где он, небритый, в грязной одежде, заявился в отделение милиции. Назвав себя, он на своем ломаном русском потребовал, чтобы о нем сообщили в ОГПУ. Чекисты, две недели разыскивающие пропавшего Вольфа, тут же приехали. Ковро рассказал им, что его похитили бандиты, с завязанными глазами вывезли куда-то, держали в чулане, вымогали деньги, затем повезли на новое место. По дороге ему удалось бежать. В ОГПУ были очень довольны, что он нашелся: большевикам Вольф был крайне необходим для строительства метро и они не хотели скандала с немецкими промышленниками в случае «исчезновения известного архитектора в дикой советской России». Брат Ковро вернулся в номер люкс «Метрополя», где и проживал Себастиан Вольф, и через пару дней снова работал над своими чертежами. Сердце его крепло с каждым днем. Для нас Ковро стал первой надеждой поиска в Европе.
