Владимир Кунин - Мика и Альфред
Ни в рестораны, ни в другие общественно-публичные заведения вместе никогда не ходили, чтобы потом Андрюхе или Петюне не писать отчеты своим надзорно-соответствующим службам — где был, с кем был, о чем говорили и кто что сказал по тому или иному поводу…
Начальник уголовного розыска разлил остатки водки по трем граненым стаканам, а профессор достал из письменного стола еще одну непочатую бутылку.
Однорукий начальник угро поднял стакан и сказал:
— Давайте выпьем, мужики, а потом я продолжу свою мысль. За нас!
— И за Родину, — добавил полковник Андрюха.
— Это и есть — «за нас», — объяснил ему профессор Вадик.
Все выпили стоя.
— Закусывай, — сказал Петюня Андрюле. — А то ты уже плывешь.
— Обижаешь, начальник…
— Ешь! Это я тебе как врач говорю. Петруха! Не наливай ему больше. Он там в горах совсем одичал! Скоро ему черт знает что мерещиться будет. — И профессор осторожно посмотрел на Петюню.
— Ладно, Вадяша, не темни, — тихо сказал тот. — Помнишь, что ты говорил про тот феномен?
— Феномен, — поправил его профессор.
— Мне больше нравится «феномен». Ты сказал тогда: «Биомеханические и биоэнергетические возможности человека не ограничены»…
— Как в том анекдоте: «Во, бля, память!» — восхищенно пробормотал профессор.
— Где это ты нахватался? — удивился Петюня. — У меня вроде бы не сидел, у Андрюлика, кажется, не учился?… Андрюха! Скоро наш профессор будет «по фене ботать»!
— Мужики! Вы что, совсем ошалели?! О чем вы треплетесь?! Я пришел к вам с гор специально, чтобы вы меня выслушали, помогли прийти в себя… А вы?! — возмутился полковник НКВД.
— Уймись, не вопи. Ночь на дворе, — сказал профессор.
— Вернемся к неограниченным возможностям человека, — сказал Петюня. — Андрюша, хочешь, я скажу тебе, кто это три раза крикнул в горах слово «нет», после чего тот падающий пацан был спасен? Это кричал бывший вор-домушник очень высокой квалификации Поляков Михаил Сергеевич по кличке Мишка-художник. Как он там у тебя, кстати?…
— О, черт побери!.. — простонал Андрюлик. — Петюня! Ты же сам «режимщик»!.. Что же ты мне такие вопросы задаешь?!
— Он нас скоро всех пересажает, Петруха, — неприязненно проговорил профессор Вадик.
— Да как же у тебя, сукин кот, язык повернулся?! — рванулся к нему полковник.
— Прекратите сейчас же! — Левой рукой Петруха налил всем по четверти стакана. — Андрюль! Когда у тебя выпуск этой группы?
— Ты хочешь, чтобы меня к стенке поставили?
— А ты считаешь, что мы с Вадяшей можем тебя заложить?
Вишневецкий помолчал, выпил водку и тихо сказал:
— Простите меня, мужики…
И рассказал, что выпуск произойдет через пару недель и Мишка-художник уже назначен старшим одной из двух групп, готовящихся к выброске в очень дальний тыл немцев.
— У него есть хоть один шанс вернуться оттуда живым? — прямо спросил профессор.
Вишневецкий налил себе водки, выпил и отрицательно покачал головой.
— Андрюха! Не посылай его туда… Этот парень должен остаться живым. Это уникальный мальчик!
— Вадик, ты сошел с ума!.. Как я это могу сделать?!
— Я… Я во всем виноват, — сокрушенно проговорил Петюня. — Это я подставил его под ваших людей, Андрюль, когда они отбирали для тебя пацанов по тюрьмам. Я только не знал, что вы готовите «бабочек-однодневок»… Мне просто хотелось законно выпустить его из камеры. Он слишком талантлив для тюрьмы и смерти. Он должен остаться живым… Когда-нибудь, ребята, война кончится, и мир будет принадлежать именно таким талантливым людям. Отпусти его, Андрюшенька, Богом молю!.. Сними с меня грех…
— Но его же все равно заберут через три месяца в армию! Ему весной шестнадцать…
— До весны я продержу его у себя в клинике… Организую ему тут какое-нибудь жилье, — быстро сказал профессор Эйгинсон. — Насколько я понял, его мозг обладает гигантскими возможностями проявления своих невероятных биоэнергетических ресурсов! Поймите, мужики, он ОДИН из СОТЕН МИЛЛИОНОВ! Отдайте его мне… Петюня говорил, что он иногда страдает головными болями… Это же именно по моей части! Я положу его, обследую, понаблюдаю, ну а будет чувствовать себя хорошо — станет пока работать у меня в клинике. Вплоть до призыва в армию… Ты же, Петруха, поговори с военкомом — этого парня нужно сберечь!..
— Нет вопросов. Мы с горвоенкомом «на одной волне».
— Ребята, вы просто спятили! Он — «носитель совсекретной информации». А у нас их положено… — начал было полковник НКВД.
— Мы знаем, что у вас «положено». Можешь не продолжать, — резко оборвал его однорукий начальник уголовного розыска. — Раз он дал подписку, то ручаюсь тебе, он минимум двадцать пять лет будет молчать как рыба. А за двадцать пять лет или ишак умрет, или эмир, или мы с тобой и Вадиком…
***… А в это же самое время высоко в горах, в одной из трехслойных утепленных палаток совершенно секретной Школы горноальпийских диверсантов, тяжелым сном спал измученный последним восхождением на пик Сталина пятнадцатилетний Мика Поляков…
И снова снился Мике его любимый солнечный остров в теплом и синем океане. Будто лежит Мика на горячем песке, смотрит в небо, а там самолет летит. На совсем малой высоте — для затруднения прицельного огня с наземных противовоздушных установок…
Откуда-то знает Мика, что это ЕГО самолет, что он обязан сейчас сидеть в нем, а вот почему-то лежит на песке и на все это со стороны смотрит!..
И так начинает волноваться, нервничать… Вскакивает, бегает по песку, машет самолету руками — мол, меня забыли!.. Меня забыли!
Видит, как открывается бортовая дверь, а оттуда сыплются черные фигурки… И над черными фигурками раскрываются черные парашюты… Кричит Мика в воздух своим ребятам: «Я здесь, пацаны… Я с вами!!!»
Но ему никто не отвечает… Никто рукой не помашет. Может быть, потому, что они его не слышат?… Или УЖЕ не слышат?!
Опускается один черный парашют на Микин остров, второй, третий… Мика что было сил бежит к ним, ноги вязнут в песке!..
Лежат все черные парашюты с черными парашютистами на солнечно-желтом песке, в пенистой у берега, теплой, ласковой воде… И никто не шевелится… Только черные купола слабенько колышутся от прибрежного ветерка…
Подбегает Мика к одному — Витек-Тумба, бывший форточник, лучший снайпер в школе — МЕРТВЫЙ!..
Бросился ко второму — Ленька-Барбос, по «хулиганке» чалился, подрывник Божьей милостью!.. Тоже МЕРТВЫЙ…
Мика к третьему! Аркашка-Пекарь — «кукольник». Никто лучше его ножик не бросит, а уж как «удавку» на глотку накидывал — инструктора завидовали! И Аркашка — МЕРТВЫЙ…
Господи… Да что же это?! Почему они все МЕРТВЫЕ? Ну кто-нибудь должен был выжить?… И тут Мика понимает, что в ЖИВЫХ остался только он сам…
Плачет, захлебывается слезами и все понять не может — почему его, Мику Полякова, Мишку-художника, старшего этой группы, не взяли с собой в этот самолет?…
А вокруг желто-зеленого острова с черными трупами и черными парашютами — сверкающий на солнце теплый океан…
***Десятого мая тысяча девятьсот сорок четвертого года шестнадцатилетний помощник лаборанта клиники нервных болезней Михаил Поляков был призван Сталинским районным военным комиссариатом города Алма-Аты в ряды Советской армии и направлен в поселок Чирчик Узбекской ССР в распоряжение командования ТВАШ — Ташкентской военно-авиационной школы.
До окончания войны оставался всего один год…
Часть вторая
…и Альфред
… Вета — жена русского вице-консула Димы — вывела Михаила Сергеевича Полякова из резиденцтеатра к своей машине, но тут уже Михаил Сергеевич немного пришел в себя, галантно поцеловал Вете руку и сказал, что домой он доберется самостоятельно.
Тогда Вета попросила разрешения хотя бы немного проводить Михаила Сергеевича, взяла его под руку и бережно повела через два мощеных двора резиденции баварских королей на Одеонсплац, прямо на стоянку такси.
Там Михаил Сергеевич поблагодарил Вету за внимание, передал привет Диме и генеральному консулу и сел в такси. Назвал шоферу свой адрес, откинулся на спинку сиденья и обессиленно прикрыл глаза…
Открыл он их только тогда, когда, стоя уже под светофором на углу Принцрегентенштрассе и Миттлерер-ринга, шофер повернулся к Михаилу Сергеевичу и попросил с сильным турецким акцентом:
— Пожалуйста, повторите свой адрес…
— Нойеперлахцентрум. Герхард-Гауптмана-ринг, одиннадцать.
— Спасибо. Такая жарища, такая духота — мозги плавятся!.. — в оправдание своей забывчивости сказал шофер.
И в подтверждение того, что ему очень не нравится, когда плавятся его собственные мозги, добавил привычное баварское полуматерное ругательство, которым с равным успехом пользуются привокзальные ханыги, дети и ведущие чуть ли не половины каналов германского телевидения.
