Патрик Несс - Больше, чем это
— У нас будет все, — сказал тогда Гудмунд. — Как только уедем отсюда, сможем делать что захотим. Мы с тобой вдвоем. Никто даже не подумает нас остановить.
Какими восхитительными, пугающими, правдивыми и невероятными казались Сету эти слова.
Они проговорили тогда всю ночь. Расписали наперед всю свою жизнь.
Сердце щемит при одной мысли.
— Люди ломаются, — повторяет он. — Но нам троим выпал второй шанс.
Реджина фыркает:
— Это, по-твоему, второй шанс? Насколько же дерьмовой была твоя прежняя жизнь? — Она встает и наклоняется к Томашу. — Помоги-ка мне.
Вдвоем они перетаскивают полусонного мальчишку в кровать, Реджина освещает путь зажженной свечой. Потом вытаскивает из шкафа отсыревшие одеяла.
— Придется тебе укладываться на полу.
— Ничего, — говорит Сет, сваливая одеяла кучей на ковре.
— Потом переляжешь в его кровать, когда он переберется ко мне в комнату. Он действительно так делает.
Томаш уже сопит вовсю. Реджина смотрит на него своим грубовато-ласковым взглядом, потом делает шаг к двери без всяких «спокойной ночи».
— Спасибо, что нашли меня, — говорит Сет. — И может быть, не обязательно так огрызаться на каждое «спасибо»?
Реджина хмыкает:
— Здесь не сказка. Хочешь жить, умей кусаться. — И все же выдает кривоватую улыбку. — Вообще-то я раньше была довольно милой.
— Ни за что не поверю, — тоже улыбается Сет.
— И хорошо. Незачем. — Она задерживает взгляд на секунду. — Завтра же начнем искать твоего брата. Если это действительно так важно.
— Важно. Спасибо.
— Не благодари. Тебе все равно придется делать основное самому. Мы ведь даже не знаем, с какой стороны взяться.
Сет качает головой:
— Что-нибудь придумается. Все ведь здесь, внутри, я знаю. Нужно только разобраться.
— Хорошо. Потому что мне бы тоже кое-что не помешало прояснить.
Она кивает на прощание и уходит.
Сет укладывается на полу, закутавшись в одеяло. Тихо. Шума двигателя, ни приглушенного, ни громкого, не слышно даже в промежутках между посапываниями Томаша. Реджина с Томашем устроили здесь отличное убежище. А теперь и он тут с ними укроется.
Мозг по-прежнему плавится от неразобранных воспоминаний, но на какой-то миг, прежде чем его настигает накопившаяся за день усталость, Сет чувствует себя почти в безопасности.
58
Не снится ничего.
59
— Просыпайся, мистер Сет! — Томаш тормошит его за плечо. — Мы пережили еще ночь.
Сет осовело моргает глазами. Сквозь занавешенные одеялами окна чуть брезжит тусклый свет.
— На завтрак снова кукуруза и чили, — предупреждает Томаш. — Заранее извиняюсь.
Сет открывает рот…
Но ничего не произносит.
Что-то изменилось.
Что-то здесь по-другому.
Что-то…
Он резко садится:
— Вот черт!
— Что такое? — тревожится Томаш.
— Нет!
— Что?
— Все здесь, в голове. — Сет изумленно смотрит на Томаша. — Теперь все по полочкам. Наверное, во сне все обработалось или…
Он не договаривает.
— А теперь что происходит?
Что ему ответить? Как объяснить? Хаос наконец упорядочился. Все, что когда-то выветрилось из памяти…
Не-е-е-ет.
Он встает и, чуть не забыв сунуть ноги в кроссовки, пулей мчится в ванную, потом вниз.
— Стой! — Томаш срывается за ним. — Ты куда?
Сет дергает стул на ручке входной двери, но, наоборот, только плотнее ее заклинивает.
— Вы чего? — Из кухни появляется Реджина с тарелкой кошмарного завтрака.
— Он проснулся и сбрендил, — докладывает Томаш.
— Опять?
— Мне ничего не снилось, — говорит Сет, борясь со стулом.
— Что?
— Снов не снилось. Я спал без снов, ни единого воспоминания, ничего. — Сет уже на грани паники. — А потом проснулся и все рассортировалось.
Стул наконец отскакивает и кубарем летит в комнату. Сет рвет на себя дверь.
— Ты куда? — кричит Реджина, но он уже за порогом, уже несется по дорожке, потом по тротуару.
Потому что знает.
Он вспомнил.
Район незнакомый, но ноги несут его сами. Широкая улица, которую они переходили ночью, превращается в ориентир. Сет мчится, даже не прислушиваясь к шуму двигателя. От дома Реджины до его собственного где-то мили три на юг, как он теперь понимает, и в голове сама собой рисуется карта.
Он знает, куда бежит.
Знает.
— СТОЙ! — доносится сзади.
— Не могу, — отвечает он негромко, не заботясь о том, чтобы его услышали. — Не могу.
Он бежит дальше, уверенно поворачивая за угол. Позади остается квартал за кварталом, он бежит быстро, целеустремленно, легко. Еще поворот. Еще. Теперь улицы идут под уклон, ведя его на задворки супермаркета, на другой конец небольшого парка, где он видел уток.
— Да боже мой! — шумно пыхтит кто-то за спиной.
Сет бросает взгляд через плечо. Реджина, отдуваясь, крутит педали, видимо, запасного велосипеда, Томаш на багажнике обхватывает ее забинтованными руками за пояс.
— Ты от нас убегаешь! — обвиняет его Томаш с неожиданной злостью. — Опять!
— Нет, — качает головой Сет, не сбавляя скорости. — Правда, нет.
— Тогда что ты делаешь? — кричит Реджина.
— Вспоминаю. Я вспоминаю.
— Может, ты вспомнишь заодно, что опасность никуда не делась? — Реджине сложно выдерживать его темп.
— Простите. — Сет уходит в отрыв. — Мне нужно, простите.
Он бежит. Его ведет — он даже не может подобрать название этому чувству — какая-то тяга, против которой он не…
Ощущение, в которое не верится…
В которое он не хочет верить…
Дорога идет круто под гору, он уже у подножия холма и шепчет: «Нет! Нет-нет-нет!»
Обогнув утиный пруд, Сет взбегает на косогор и спускается с другой стороны. Здесь очень богатые дома за когда-то ровно подстриженными, а теперь буйно разросшимися живыми изгородями. Дорога тоже более гладкая, даже сорняков меньше пробивается через явно качественный бетон. Позади остается культурный центр, потом церковь на углу, и Сет понимает, что он уже почти на месте. На последнем повороте он различает позади шуршание велосипедных шин.
Сет останавливается посреди улицы.
Он на месте. Он нашел. Слишком внезапно, слишком скоро. Ему опять кажется, как тогда, у тюремной ограды, что лучше бы дорога длилась подольше.
Но вот он здесь.
— Не надо, — снова шепчет Сет.
Реджина с Томашем подкатывают к нему. У запыхавшейся Реджины хватает сил только тяжело дышать, навалившись на руль, но Томаш уже кричит, соскочив с багажника:
— Ты не можешь! Ты обещал! Ты не можешь…
Он умолкает, замечая оцепенение Сета.
И только теперь видит, куда Сет их привел.
— Мистер Сет? — окликает он в замешательстве.
Сет, не отвечая, перелезает через низкую каменную стенку на заросший травой луг. Он знает, куда идти. Не хочет, но знает. Трава высотой с него самого, и он разгребает ее обеими руками. Томаш идет след в след, чтобы не потеряться в этих джунглях. Что делает Реджина, Сет не знает, потому что не оглядывается. Он смотрит только вперед, выискивая, выглядывая.
Ноги ведут его сами.
Под зарослями травы скрываются ряды, и он идет по ним без колебаний, поворачивая в нужных местах, ориентируясь по высокому дереву, снова поворачивая…
Потом останавливается.
Томаш догоняет:
— Что происходит? Мистер Сет?
Сет слышит пыхтение Реджины.
— Реджина, что все это значит? — не унимается Томаш.
Но Сет молчит. Ноги подкашиваются, и он валится на колени. А потом, протянув руку, раздвигает траву, приминая, чтобы не мешала.
Расчищая то, что под ней.
И читает расчищенное.
Зная, что это правда, хотя этого никак не может быть.
Но это правда. Правда.
Потому что он все вспомнил. Все-все.
— Это что… — шепчет Реджина. — Боже мой!
— Что? — подпрыгивает Томаш. — Что там?
Но Сет не оглядывается, так и стоит на коленях, впившись взглядом в надпись.
Выбитую на мраморе.
«Оуэн Ричард Уэринг.
Покинул этот мир в четыре года.
Лишь ангелам с улыбкой на устах
Твой звонкий голос будет слух ласкать».
Сет привел их на кладбище.
К могиле.
Где похоронен его брат.
60
Непонятнее всего было молчание отца с мамой, сидевших за столом напротив офицера Рашади. Они не плакали, не кричали, вообще почти никак не реагировали. Отец смотрел стеклянными глазами куда-то поверх плеча Рашади. Мама, поникнув головой, так что нечесаные волосы закрывали все лицо, молчала, словно не замечая никого вокруг.
— Я знаю, это вряд ли вас утешит, — негромко, с тактом проговорила офицер Рашади, — но у нас есть все основания полагать, что Оуэн не мучился. Что это произошло вскоре после похищения и было сделано быстро. — Она потянулась через стол, явно собираясь взять кого-то из родителей за руку. Но ни отец, ни мама не шевельнулись. — Он не мучился, — повторила она.
