Виктор Пелевин - Generation «П»
– Вы думаете, что за абсолютно плоским стеклом трубки «Блэк Тринитрон» вакуум? Нет! Там горит огонь, который согреет ваше сердце! «Сони Тофетиссимо». It's a Sin [30].
Татарский мало что понял в увиденном, только подумал, что коэффициент вовлечения можно было бы сильно увеличить, заменив чисто английский слоган на смешанный: «It's a Сон». Еще он почему-то вспомнил, что была такая вьетнамская деревня Сонгми, ставшая культовой после американского авианалета.
– Что это такое? – спросил он, когда зажегся свет. – На рекламу не очень похоже.
Морковин довольно улыбнулся.
– Вот то-то и оно, что не похоже, – сказал он. – Если по науке, то это новая рекламная технология, отражающая реакцию рыночных механизмов на сгущающееся человеческое отвращение к рыночным механизмам. Короче, у зрителя должно постепенно возникать чувство, что где-то в мире – скажем, в солнечной Калифорнии – есть последний оазис не стесненной мыслью о деньгах свободы, где и делают такую рекламу. Она глубоко антирыночна по форме и поэтому обещает быть крайне рыночной по содержанию…
Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что в зале больше никого нет, и перешел на шепот:
– К делу. Здесь вроде не прослушивают, но говори на всякий случай тихо. Молодец, все отлично. Как по нотам. Вот твоя доля.
В его руке появились три конверта – один пухлый и желтый, два других потоньше.
– Прячь быстрее. Здесь двадцать от Березовского, десять от Радуева и еще две от ваххабитов. От них самый толстый, потому что мелкими купюрами. Собирали по аулам.
Татарский сглотнул, взял конверты и быстро распихал их по внутренним карманам куртки.
– Азадовский не просек, как ты думаешь? – прошептал он.
Морковин отрицательно помотал головой.
– Слушай, – зашептал Татарский, еще раз оглядевшись, – а как так может быть? Насчет ваххабитов я еще понимаю. Но ведь Березовского нет, и Радуева тоже нет. Вернее, они есть, но ведь это просто нолики и единички, нолики и единички. Как же это от них бабки могут прийти?
Морковин развел руками.
– Сам до конца не понимаю, – прошептал он в ответ. – Может, какие-то люди заинтересованы. Работают в каких-то там структурах, вот и корректируют имидж. Наверно, если разобраться, все в конечном счете на нас самих и замкнется. Только зачем разбираться? Ты где еще тридцать штук зараз заработаешь? Нигде. Так что не бери в голову. Про этот мир вообще никто ничего по-настоящему не понимает.
В зал заглянул киномеханик:
– Мужики, вы долго сидеть будете?
– Говорим про клипы, – шепнул Морковин.
Татарский прочистил горло.
– Если я правильно понял разницу, – сказал он ненатурально громким голосом, – то обычная реклама и та, что мы видели, – это как поп-музыка и альтернативная?
– Именно, – так же громко ответил Морковин, поднимаясь с места и глядя на часы. – Только что это такое – альтернативная музыка? Какой музыкант альтернативный, а какой – попсовый? Как ты это определяешь?
– Не знаю, – ответил Татарский. – По ощущению.
Они прошли мимо застрявшего в дверях киномеханика и направились к лифтам.
– Есть четкая дефиниция, – сказал Морковин назидательно. – Альтернативная музыка – это такая музыка, коммерческой эссенцией которой является ее предельно антикоммерческая направленность. Так сказать, антипопсовость. Поэтому, чтобы правильно просечь фишку, альтернативный музыкант должен прежде всего быть очень хорошим поп-коммерсантом, а хорошие коммерсанты в музыкальный бизнес идут редко. То есть идут, конечно, но не исполнителями, а управляющими… Все, расслабься. У тебя текст с собой?
Татарский кивнул.
– Пойдем ко мне. Дадим тебе соавтора, как Азадовский велел. А соавтору я штуки три суну, чтобы сценарий не испортил.
Татарский никогда еще не поднимался на седьмой этаж, где работал Морковин. Коридор, в который они вышли из лифта, выглядел скучно и напоминал о канцелярии советских времен – пол был покрыт обшарпанным паркетом, а двери обиты звукоизоляцией под черным дерматином. На каждой двери, правда, была изящная металлическая табличка с маркировкой, состоявшей из цифр и букв. Букв было всего три – «А», «О» и «В», но они встречались в разных комбинациях. Морковин остановился возле двери с табличкой «1 – А-В» и набрал код на цифровом замке.
Кабинет Морковина впечатлял размерами и убранством. Один только письменный стол явно стоил в несколько раз больше, чем «мерседес» Татарского. Этот шедевр мебельного искусства был почти пуст – на нем лежала папка с бумагами и стояли два телефона без циферблатов, красный и белый. Еще на нем помещалось какое-то странное устройство – небольшая металлическая коробка со стеклянной панелью сверху. Над столом висела большая картина, которая сначала показалась Татарскому гибридом соцреалистического пейзажа с дзенской каллиграфией. Она изображала угол тенистого сада, где поверх кустов шиповника, вырисованных с фотографической точностью, был небрежно намалеван сложный иероглиф, покрытый одинаковыми зелеными кружками.
– Что это такое?
– Президент на прогулке, – сказал Морковин. – Азадовский подарил для государственного настроя. Вон, видишь, на скелетоне галстук? И еще значок какой-то – он прямо на фоне цветка, так что приглядеться надо. Но это уже фантазия художника.
Оторвавшись от картины, Татарский заметил, что они с Морковиным в кабинете не одни. На другом конце просторной комнаты помещалась стойка с тремя плоскими мониторами и эргономическими клавишными досками, провода от которых уходили в обитую пробкой стену. За одним из мониторов сидел паренек с пони-тэйлом и неторопливыми движениями руки пас мышку на скудном сером коврике. Уши парня были проткнуты не меньше чем десятью мелкими серьгами, и еще две проходили через левую ноздрю. Вспомнив совет Морковина колоть себя чем-нибудь острым при появлении мысли об отсутствии какой-либо опоры у всеобщего порядка вещей, Татарский решил, что дело тут не в чрезмерном увлечении пирсингом, а в том, что из-за близости к техническому эпицентру происходящего парень с пони-тэйлом просто ни на секунду не вынимает из себя булавок.
Сев за стол, Морковин поднял трубку белого телефона и отдал короткое распоряжение.
– Сейчас твой соавтор подойдет, – сказал он Татарскому. – Ты здесь еще не был? Вот эти терминалы идут на главный рендер. А этот юноша – наш главный дизайнер Семен Велин. Ощущаешь ответственность?
Татарский несмело подошел к парню за компьютером и поглядел на экран, где дрожала тонкая сетка синих линий. Линии соединялись в подобие проволочного каркаса двух ладоней, сложенных домиком, так, что соприкасались только их средние пальцы. Они медленно вращались вокруг невидимой вертикальной оси. Чем-то неуловимым картинка напоминала кадр из малобюджетного фантастического фильма восьмидесятых годов. Парень с пони-тэйлом двинул мышь по коврику, потыкал стрелкой курсора в колонки меню, возникшие в верхней части экрана, и наклон рук изменился.
– Я ведь говорил, сразу надо было золотое сечение забить, – сказал он, поворачиваясь к Морковину.
– Ты про что? – спросил Морковин.
– Про угол между ладонями. Надо было его сделать таким же, как в египетских пирамидах. У зрителя будет возникать безотчетное ощущение гармонии, мира и счастья.
– Чего ты с этим старьем возишься? – спросил Морковин.
– Идея хорошая была насчет крыши. Все равно вернемся.
– Ладно, – согласился Морковин, – забивай свое золотое. Пусть ботва расслабится. Только в сопроводительных документах про это не пиши.
– Почему?
– Потому, – сказал Морковин. – Мы-то с тобой знаем, что такое золотое сечение. А в бухгалтерии, – он кивнул головой вверх, – могут смету не утвердить. Решат, что, раз золотое, дорого. На Черномырдине сейчас экономят.
– Понял, – сказал парень. – Я тогда просто углы заложу. Позвони, чтоб корневую открыли.
Морковин подтянул к себе красный телефон.
– Алла? Это Морковин из анально-вытесняющего. Открой корневую директорию на пятый терминал. У нас там косметический ремонт. Хорошо…
Он положил ладонь на прозрачную панель странного прибора, и по стеклу прошла полоса яркого света.
– Есть, – сказал Морковин. – Подожди, Алла, у тебя Семен что-то спросить хочет.
Парень в белом халате перехватил трубку:
– Аллочка, привет! Посмотри уж заодно, какая у Черномырдина волосатость? Чего? Нет, в том-то и дело – мне для полиграфии. Хочу сразу цветопробы сделать. Так, пишу – тридцать два эйч-пи-ай, курчавость ноль три. Доступ дала? Тогда все.
– Слушай, – тихо спросил Татарский, когда Семен вернулся за свой терминал, – а что это значит – «из анально-вытесняющего»?
– Так наш отдел называется.
– А почему такое название странное?
– Ну, это общая теория выборов, – наморщился Морковин. – Короче, всегда должно быть три вау-кандидата – оральный, анальный и вытесняющий. Только ты меня не спрашивай, что это значит, у тебя допуска пока нет. Да я и сам плохо помню. Могу только сказать, что в нормальных странах обходятся оральным и анальным, потому что вытеснение завершено, а у нас все только начинается и вытесняющий нужен. Мы на него кладем пятнадцать процентов в первом туре. Если тебе интересно, могу допуск выписать. Зайдешь к Марлену в отдел народной души, он тебе объяснит.
