Иштван Эркень - Народ лагерей

Край разгладился, распрямился, как раскрытая ладонь. Четыре березы стояли на берегу, за ними была река, противоположный берег, а дальше лес. Тихий, уютный лес, совсем такой, как тот, на родине, о котором мечтал Либнер. Лес, в котором можно бы жить, грызть шоколад и американские орешки и, играя, трепать по загривку двух дюжих овчарок. Не так уж он и далеко, тот лес… Паровоз взлетел на подъем, вверху которого стояла караульная будка — пустая, без караульных. Поодаль поникший железный каркас моста завис в пустоте, а за ним обломки двух рельсов парили в воздухе, над руслом реки. Посреди реки две черные вороны кружили над обнаженной опорой моста и ледяными торосами.

Но эта картина лишь на миг промелькнула перед концом: паровоз взлетел на несуществующий мост, завалился набок и камнем ушел в безмолвную смерть.

КОГДА ЖЕ НАСТАНЕТ КОНЕЦ ВОЙНЕ?

— Алло, это писатель?

— Да.

— Я прочла сейчас в газете, что сегодня вечером по телевидению будут показывать вашу пьесу «Воронеж». И интервью ваше я тоже читала. Значит, вы и есть тот самый автор?

— Да, это я.

— Вы заявили, будто эту пьесу написали в лагере для военнопленных. Это правда или вы сказали, просто чтобы заинтересовать публику?

— Правда.

— Вы уж меня простите, что беспокою, ведь мы даже не знакомы. Мне хочется только назвать вам одно имя и выяснить, помните ли вы этого человека. Так могу я назвать?

— Пожалуйста, назовите.

— Петер Богнар.

— Петер Богнар?

— Да, это мой сын.

— Весьма сожалею, но это имя мне ничего не говорит. А где я мог встречаться с вашим сыном?

— В мае сорок второго года его взяли на фронт. Вы ведь были под Воронежем?

— Да, был.

— Один фронтовой товарищ моего сына — теперь он инвалид войны — вернулся оттуда и привез мне записочку от Петера. Там было сказано: «Нахожусь в Костенко».

— Этот человек последний, кто видел вашего сына?

— Нет. Еще одну весточку я получила из тамбовского лагеря для военнопленных.

— Я тоже там был.

— Как же так? Вы были в Тамбове и не помните Петера Богнара?

— Ведь нас, венгров, там было несколько тысяч. И что же сообщил оттуда ваш сын?

— В сорок третьем из тамбовского лагеря вернулся один парень и привез длиннющий список пленных, которые там находятся.

— Но это невозможно!

— Как вас понять? Что значит «невозможно»?

— Простите, но должен вас огорчить. Наверное, вы просто спутали дату. В сорок третьем году никто не мог вернуться домой из Тамбова.

— Да я самолично разговаривала с этим парнем! Худющий такой, прямо кожа да кости. И он показал мне в списке имя моего сына.

— Тогда наверняка все так и было, только не в сорок третьем.

— Почему же не в сорок третьем?

— Потому что Тамбов находится на востоке, глубоко в советском тылу, и оттуда в разгар войны никто не мог вернуться домой. И в следующем году тоже, да и в сорок пятом, пожалуй, вряд ли.

— Ладно, оставим даты в покое. Как долго вы находились в Тамбове?

— Почти три года.

— И не помните Петера Богнара?

— Наших там было очень много, и контингент то и дело менялся. К тому же у меня плохая память на имена. Но ведь то, что я его не помню, еще ничего не доказывает. Если уж ваш сын очутился в тамбовском лагере, тогда он наверняка не мог пропасть.

— Мой сын? С чего вы взяли, будто он пропал?

— Я об этом ни словом не обмолвился. Как раз наоборот. Под Воронежем мы потеряли шестьдесят тысяч солдат, тысячи из них пропали без вести. И еще долгие недели после того многие в полной неразберихе плутали за линией фронта. Но уж кто попадал в лагерь, например, в тамбовский, тот оказывался в условиях вполне сносных. Там записывали все анкетные данные о человеке, ежедневно устраивали перекличку, кормили и клали в лазарет каждого, кто заболевал… Так что если ваш сын был там, значит, он никак не мог пропасть без вести.

— И вы не помните его?

— К сожалению, нет. Но ведь с тех пор прошло столько лет…

— Мой сын был близким другом Имре Шаллаи[18]. Это вам тоже ни о чем не говорит? Два года, пока Петера не угнали на фронт, он состоял в партии. Неужели и это ничего не подсказывает вашей памяти?

— К сожалению, нет.

— А ведь это приметы весьма характерные, как бы много вас там ни было.

— Ваша правда.

— И если бы среди вас находился такой человек, разве могли бы вы его забыть?

— Мне не хотелось бы вас огорчать…

— Но я хочу знать правду! Могли бы вы забыть друга Имре Шаллаи — даже за двадцать семь лет?..

— Нет, наверное, не мог бы.

— Скажите откровенно: по-вашему, мой сын не был в Тамбове?

— Я этого не утверждаю.

— До этого вы сказали, будто тот парень вернулся не из Тамбова.

— Я сказал только, что он не мог оттуда вернуться в сорок третьем году.

— Двадцать семь лет я жду сына! Кроме него, у меня никого нет на свете, мужа я давно потеряла. И все-таки прошу вас, не щадите меня, я хочу знать правду, чистую правду. Если тот парень вернулся не из Тамбова, то как же он мог передать мне весточку от сына?

— Затрудняюсь ответить.

— Постойте, мне пришла дельная мысль! А что, в России случайно не два Тамбова?

— Два города с одинаковым названием?

— А почему бы и нет? Один Тамбов — тот, где были вы, а другой — откуда пришла весть о моем сыне. Или это невозможно?

— Не исключено.

— Ну вот, наконец-то! Ведь я же и список сама читала, своими глазами видела, и парень худой был, прямо кожа да кости… Значит, он вернулся из того, другого, Тамбова, иначе и быть не могло.

— Пожалуй, другого объяснения действительно не найти.

— Вот поэтому-то вы и не встретились с моим сыном.

— Да, наверное, поэтому мы и не встретились.

РАССКАЗЫ-МИНУТКИ

ПРОЩАЙ, ПАРИЖ!

Чемодан у меня был тяжеленный, но все-таки я дотащил его до Рю де Эколь. Там я и остановил такси.

— К Восточному вокзалу, — сказал я шоферу.

У меня еще оставалось время до поезда. Хуже нет ждать на вокзале.

— Вот возвращаюсь на родину, — сказал я шоферу. — Не выпьете со мной на прощанье?

— Да у меня всего полжелудка осталось, — сказал шофер.

— Ну, стаканчик белого вина не повредит.

— Я знаю тут неподалеку одно местечко, — сказал шофер.

Мы чокнулись, опрокинули по стаканчику. Он, в свою очередь, заказал по второму. Пока мы ждали заказ, он поинтересовался:

— Далеко ехать?

— В Будапешт.

— Это что за страна?

— Венгрия.

— С немцами или против?

— С немцами.

— Вариант не из блестящих, — сказал он.

— Да уж что говорить, — сказал я.

Хозяин принес вино.

— Следовало бы посылать на войну министров, — сказал шофер после некоторого размышления.

— Вот именно, — сказал я. — Тогда бы они призадумались.

Мы расплатились и тронулись в путь. Он поднес мой чемодан до подъезда Восточного вокзала. Затем протянул на прощание руку.

— Меня из-за желудка забраковали, — сказал он.

— Это большая удача, — сказал я.

— А у вас не нашли никакой болезни?

— Нет.

— Ничего, — утешил он. — Месяца за два мы разобьем немцев.

— Будем надеяться.

— Глядишь, еще доведется встретиться, — сказал он.

— Трудно поверить, — сказал я.

— И тогда еще опрокинем по стаканчику, — сказал он.

— Ну это уж непременно, — согласился я.

— До свидания, — сказал он.

— До свидания.

IN MEMORIAM DR. K.H.G

— Hölderlin ist ihnen unbekannt? Вы знаете Гельдерлина? — поинтересовался профессор К.Х.Г., когда рыл яму, чтобы закопать дохлую лошадь.

— А кто это? — спросил немецкий охранник.

— Автор «Гипериона», — пояснил профессор К.Х.Г. Профессор очень любил просвещать людей. — Крупнейший представитель немецкого романтизма. Ну а Гейне?

— Кто они такие? — спросил охранник.

— Поэты, — ответил профессор К.Х.Г. — Но ведь имя Шиллера вам знакомо?

— Знакомо, как же, — огрызнулся охранник.

— А Рильке?

— И этого знаем, — побагровел охранник и застрелил профессора К.Х.Г.

ПЕСНЯ

Сочинителя песен звали Енэ Янасом. Судьба свела нас после прорыва русских, потому что его батарею разбили, а я под Николаевкой потерял свою часть. Мы прошли вместе километров триста, изредка подсаживаясь на попутный транспорт, а больше пешком, по снегу, по льду, всегда под огнем противника, пока наконец около Белгорода его не скосило короткой очередью.

До той поры я не представлял, как сочиняют песни. Кто бы мог подумать, что это такое простое дело! Из Янаса песни так и перли, лились, били струей, как родник из-под земли. Что бы он ни увидел, что бы ни услышал — все моментально становилось песней, со словами, рифмами, мелодией. Оставалось только придумать название.