Уилл Селф - Кокнбулл
Через полчаса двое мужчин упали в объятья друг друга в номере пять пансиона «Анкастер» (собственность миссис Терви). Миссис Терви удивилась, что Булл так рано вернулся из павильона де ла Ворр. Она абсолютно верно пометила его как игрока в регби и полагала, что вечером он будет крепко бухать и до рассвета не вернется. Кроме того, ее удивило и даже вызвало некоторое подозрение присутствие Алана, который меньше всего походил на игрока в регби. Но она вполне успокоилась, когда мужчины спросили, нет ли у нее колоды карт и не могла бы она ее одолжить. Колода нашлась. И доска для криббиджа тоже. Мужчины были довольны чрезвычайно — хозяйка тоже. Она уже двадцать лет содержала пансион и не знала ни одного игрока в криббидж, заподозренного в аморальном поведении.
Так и прошел этот долгий уикенд. Днем Булл играл в регби, а ночью занимался любовью с Аланом. Под утро Алан гнал свой большой черный автомобиль через светлеющие поля и леса Южной Англии в Уинкантон. Смуглое красивое лицо его стало еще темнее, под ясными глазами проступили фиолетовые тени. Он был на грани нервного срыва, но остановиться уже не мог.
В субботу вечером они встретились в укромном баре «Старый корабль» на набережной в Брайтоне. Когда Алан вошел, Булл, позабыв стыд, ревел над стаканом шерри. Алану пришлось двадцать минут уговаривать его, чтобы он рассказал, в чем дело.
— Матч шел как нельзя лучше. Дэйв Джиллис с ходу забил два гола, и пару атак мы перехватили, просто навалившись толпой. Я, наверно, ни о чем не думал, я опоздал в раздевалку и долго не мог найти выход на поле. Вся команда была уже в сборе. Думаю, я просто не успел проверить свой наколенник…
Команды встали в стойку на вбрасывание. Булл почувствовал, как голова центрального нападающего Джиллиса уперлась ему в бедро, услышал шумное «уф» Машера Мотрона, восьмого номера «Странников», который втиснул голову меж окаменевших ляжек нападающих первого ряда. Шестнадцать мужчин уперлись друг в друга, шестнадцать пар глаз рассматривали газон в ожидании вбрасывания, тридцать две ноги подергивались от напряжения, тридцать две бутсы готовы были взрезать поле.
— Алан, это было ужасно. Раньше я об этом никогда не задумывался. Я никогда не воспринимал борьбу за мяч как сексуальное проявление, а ведь так оно и есть. То есть куча мужчин, все обнимаются, все в состоянии напряжения. А потом в толпу влетает мяч, как… как… — Булл не мог подобрать слов, но Алан уловил его мысль. — Короче, при вбрасывании мяч попал прямо мне под ногу, я со всей силы ударил по нему правой и тут почувствовал, как у меня сползает наколенник…
Булл в ужасе посмотрел вниз. Бандаж валялся в грязи. Подколенная впадина была обнажена полностью. Зажатый в таком положении посреди схватки за мяч, он не мог двинуться с места. И тем не менее он смог оглянуться и увидеть искаженное ужасом лицо Машера Мортона, восьмого номера «Странников». Буллу не пришлось гадать, что именно увидел там Машер.
— И что ты сделал? — шепотом, одними губами спросил Алан.
— А что я мог? — отрезал Булл, и Алану стало ясно, что часть вины его любовник склонен перекладывать на него. — Пришлось приладить бандаж на место, натянуть наколенник и играть до финального свистка.
— А Мортон? Он что, ничего не сказал?
Во всей этой истории был один счастливый момент. Мортон крепко бухал. В принципе в «Странниках» он был бухарик номер один. Он имел склонность смешивать напитки в невероятные заворот-кишечные комбинации: портвейн с джином, бурбон с вермутом, пиво с водкой. Мортон видел булловское влагалище, однако тем же утром на рассвете он видел, как некий оборотень пытался украсть его нижнее белье. Мортон был поражен. Он удалился в раздевалку с мыслью, не пора ли уже и подзавязать.
Когда после матча в душевой собралась вся команда, над ним стали добродушно подшучивать. «Машер говорит, что видел пизду под коленкой у Булла. Ха — ха-ха!» «Вчера ты опять принял один за всех, а, Машер?» «Покажи ж нам свою мохнатку, Джон, старина!» Непристойностям не было конца. Булл удалился шокированный, однако тайна его осталась неприкосновенной.
— Не знаю, буду ли я играть завтра. Они могут вспомнить. Меня уже спрашивают, почему я не тусуюсь по вечерам. Понимаешь, это на меня не похоже. Обычно я очень общительный, веселюсь вместе со всеми.
Однако это был еще не конец. И пока Алан вытягивал из Булла остатки его печальной истории, он все явственнее понимал, насколько его отношения с Буллом стали похожи на его же брак. Когда Наоми из-за чего-то расстраивалась, случалось то же самое. Алану приходилось подолгу вызывать ее на откровенность, издавать правильные сочувственные шумы, прежде чем она выкладывала ему то пустячное происшествие, какое-нибудь непредвиденное затруднение, которое заставило ее лить потоки слез.
— Ужасный был день! — Булл снова разнылся. Верхняя губа его неприятно поблескивала капелькой сопли, покрасневшие маленькие свинячьи глазки впечатление не улучшали. — Когда ты уехал сегодня утром, я позвонил своей подружке в Лондон. Я хотел договориться сходить с ней куда-нибудь сегодня вечером…
— И она отказала? — не удержался Алан.
В голосе Булла зазвучал металл.
— Что ты хочешь этим сказать? Что я не могу нравиться женщинам? Ты это хочешь сказать?
— Да нет же, успокойся, Джон. Конечно же, я не имел в виду ничего подобного. Просто нужно соразмерять возможности, хорошенького понемногу.
— Да ладно, я думаю, тебе и об этом можно рассказать. В конце концов, у меня больше и нет никого…
И Булл пошел рассказывать, как Дженифер отказала ему, да вдобавок еще как бы вскользь, а на самом деле намеренно, упомянула, что она заняла место Булла на его прежней работе. Кроме того, она весьма прозрачно намекнула, что именно благодаря ее вмешательству Булла уволили. Булла выпотрошили по полной программе. Однако Алан не слушал рассказы о Дженифер, о работе, об их неистовых напольных совокуплениях, об ее идиотских взглядах и покровительстве Раззы Роба. Из всего вышесказанного он вычленил лишь одну фразу. Фразу, которую Булл имел неосторожность произнести: «В конце концов, у меня больше и нет никого…»
Эти слова застряли у Алана в голове. И оставались там, когда он на рассвете гнал по прибрежному шоссе по дороге в Саутгемптон. Потому что он знал: это правда. Булл рассказал ему о своих родителях, которые, выйдя на пенсию, переехали в Португалию, чтобы встретить старость за игрой в гольф на Альгарве. И как однажды, вылезая из тележки с клюшками для гольфа, его отец нашел свой конец. Как он споткнулся, покатился по безупречно зеленому газону под горку, дернулся раз-другой в агонии и умер в канавке. Булл почти не общался с матерью, она вышла замуж за председателя клуба. Ни братьев, ни сестер у него не было.
Мое слово против его слова — вот что вертелось в голове у Алана. Ухоженными пальцами он принялся выстукивать ритм этой речевки по рулю. Слово мое против слова его — больше тут нет ничего. Если он проболтается, я буду все отрицать. Зачем сверхчеловеку погибать от злого фатума, да еще так! Я должен быть выше этого, преодолеть это.
И хотя он еще раз разделил с Буллом ложе в отеле «Краун» в Шорхеме, мысли его уже были далеко. А когда они расстались и поодиночке отправились обратно в Лондон, в намерения Алана уже не входили какие-либо встречи с Буллом. Даже испытывая приступ острой душевной боли, и не однажды, а всякий раз, когда проходил мимо спортивного магазина, или игрового поля, или видел мальчугана, возвращающегося из школы, за плечами которого вздувался от перепачканной формы спортивный рюкзак, он не давал слабины. Свою страсть Алан воспринимал без иллюзий: королевна прыщавого порно, вырядившаяся в фальшивый и пышный наряд любви.
Обыденная история, скажете вы, эта печальная история Булла. Бедняга Булл. Поматросили и бросили. Ничто не ново под солнцем, наш чувственный красный карлик уж видел все. Мы растем в болезненном предвкушении любви, романтической страсти. С самонадеянной радостью мы ощущаем уникальность своих чувств в бескрайнем эмоциональном потоке. Однако в этом и состоит чудовищная насмешка — со временем именно этот бескрайний поток начинает казаться нам утомительной галиматьей, скучной чудовищной бессмыслицей. Мы живем, оградив себя холодной стеной деланой вежливости, присущей обитателям мегаполисов: «Не спорю, ты интересный человек»; кажется, мы телепатическим лучом выхватываем товарищей по несчастью, у которых единственные в своем роде страхи и надежды и даже некая проницательность. «Но только не сегодня, пожалуйста! Отзынь!»
Итак, в свете всего вышесказанного можем ли мы винить Алана? Или, если выразиться точнее, станем ли мы утруждать себя обвинениями в его адрес? Станем ли мы сожалеть о Кришне Найполе, который, после отъезда Булла и Алана в Лондон, так и не выбрался из силка полиморфных извращений хозяина кебаб-бара в Уинкантоне? В неоновом свете морозильной камеры на плиточном полу ерзал и подрагивал трехслойный секс-бутерброд. Внизу распластался белый пудинг подружки куроеба, которая отсасывала у Алана. По ней, как горячая подливка по сливочному мороженому, растекалось вскормленное на птичьем зерне тело Тересия. Сверху, корчась в безумии и страхе, извивался и скакал на широкой греческой спине порочный доктор, больше всего походивший на сатира, кем он, очевидно, и являлся. А может, и нет. Ведь вместе с разочарованием, о котором шла речь выше, мы выбросили за борт и способность судить отношения других людей. В этом мире, где все безумны, но никто не виноват, всем отлично известно, что перст указующий рано или поздно обернется назад.
