Владимир Маканин - На первом дыхании (сборник)

— Ну? — сказали девушки, улыбаясь. — Ну и что дальше?

— Ну и все. Я подошла, говорю: «Скучно, дедушка?» Разговорились. А сначала ворчал: «Не люблю девушек-студенток…» Я говорю: «Почему?..» — «Студентки, — говорит, — никогда матерям не пишут…» Вот чудак, да?

Я сблизился с Павлом Гребенниковым именно тогда, когда выяснилось, что мы оба идем в их девичью сто двадцатую комнату. Мы были с ним однокурсники. Но до этого только кивали друг другу.

— Ты тоже к ним? — спросил Гребенников. Вопрос был в лоб, потому что мы оба заворачивали по коридору в их комнату.

— Да.

— К ним Полупроводники собираются прийти. Забито.

То есть студенты с отделения полупроводников.

— Точно? — спросил я.

— Да. Их вино у девчонок уже на столе стоит. — И тут же Гребенников, улыбаясь, добавил: — Но их самих пока нет…

Мы были очень молоды. И очень веселы. Мы приостановились на углу, и оставалось только выяснить последнее. Улыбаясь, я спросил:

— А между прочим, ты к кому?

— Ну, например, к Чекиной Вале.

— Это удачно. Не поссоримся. А я — к Цаплиной.

Мы засияли — получалось, что сама судьба делала нас товарищами, во всяком случае, на этот вечер.

— А ты Вале Чекиной, кажется, земляк?

— Точно, — сказал я. — Это что, так важно?

— Еще бы!

Придя в сто двадцатую, мы вдруг сглупили и устроили нелепый скандал:

— Зачем вы и нас пригласили, и их?.. Подлость!

Что-то подобное мы им мололи минут десять. Они обиделись. Они молчали. А мы повторяли:

— Зачем же давать авансы и вашим и нашим?

Они молчали. И не стали садиться к столу. Получилась неприятная пауза.

Наконец Валя Чекина сказала мне:

— Вот скажи-ка честно, кто тебе нравится на нашем курсе? Из девушек? Только честно скажи — мы же земляки.

— Ты и Цаплина! — выпалил я.

— Нет, ты честно скажи. Назови всех, кто тебе нравится.

— Ты и Цаплина, — упрямо твердил я, ни на шаг не отходя от золотой жилы.

И опять потянулась этакая постыдная пауза. Опять они молчали. Они сидели по углам. Особенно дулись не упомянутые среди «нравящихся» Лариса Чубукова и маленькая Чечеткина. Ожидалось, что парней будет шестеро, а сейчас вместо шести было лишь двое. И оба какие-то психи.

Цаплина решила высказаться:

— Они, то есть те ребята, для нас, пожалуй, приятнее.

Я как раз разливал вино (наше, мы тоже принесли) по стаканам. И вот стаканы стояли на столе полнехоньки, в неловкой и нелепой ситуации, а Цаплина высказывалась:

— Они приятнее. Они основной состав, а вы…

— А мы?

— А вы — дубль, — спокойненько и строго выговорила Цаплина. Она дружила с Полупроводником, яростным футбольным болельщиком.

Эта пауза была уже совсем никуда не годной. И тут Валя выручила — рассмеялась:

— Ладно, девочки. Давайте веселиться! Дубль ведь тоже играет.

— Во всяком случае, его не прогоняют с поля, — сказал я с обидой.

— Вот-вот. Девочки, за стол!

Был уже третий курс — нас всех разнесло по разным специальностям, а значит, по разным группам. Так что около года я их никого не видел. Разве что только на бегу мелькнет лицо.

Однажды я стоял в очереди в библиотеку — сдать учебники, две связки, штук двадцать пять, — стоял и томился. Вдруг услышал:

— Здравствуй, земляк.

— Привет, Валя.

Валя стояла и лучилась — похорошевшая, посветлевшая.

— Ну, как ты?

— Подожди… Положу книги.

Мы отошли. Присели на низкий подоконник, болтали. А я не терял при этом из виду свою очередь.

— Ну, что в сто двадцатой?.. Уже повыходили замуж?

— Ничего подобного.

— А Чубукова? Лариса?.. Она не перестала тебя грызть?

Валя улыбнулась:

— Перестала.

— Ну, еще бы. Ты ведь специально излучала сияние, а парни млели. Это и высушило Ларису.

Я подшучивал, а Валя неожиданно посерьезнела. И сказала:

— Не смейся над ней. Она сейчас такая добрая, грустная…

— Лариса?

— Да… Она такая прелесть. Понимаешь, — Валя понизила голос, — она очень влюблена. Только тс-с об этом. — Она вдруг встрепенулась вся и спросила с жаром: — Миленький! (Надо сказать, что это ее «миленький», хоть и прошло время, а все же кольнуло меня.) Миленький!.. Ты ничего не открыл? Ну, чего-нибудь выдающегося?..

— Нет.

— А почему?

— Не знаю…

— Ты не обижайся. Я ведь к чему говорю: у нас один студент сделал труднейшую задачу… Я прямо восхитилась. Я теперь как слышу «наука», «открытие» — мне прямо не по себе становится. Ах, как хорошо быть талантливым!..

Она вся светилась. И спрашивала:

— А ты не думал над этим? Не задумывался?

И поддразнивала, и как бы рассматривала собеседника со стороны:

— А ведь нельзя, миленький, не думать. Нельзя!

За какой-то год она заметно переменилась. Речь стала быстрая, находчивая, и это очень ей шло. Кроме того, в ней появилось особое женское обаяние, как бы приодетое в манеру этакого легкого разговора.

— Тебе надо подружиться с какой-нибудь приличной девушкой… Ты понял?

И это она всерьез говорила, а в глазах прыгали бесенята.

— А то я напишу нашим землякам, в каких ты компаниях бываешь.

— В плохих, что ли?

— Не в плохих, но и не в хороших. Тебя окружают несимпатичные люди. Малосимпатичные.

— Ах да, ты же любишь, чтобы все было красиво!

— Вот именно. И тебе советую.

— Ай-ай!

— И не айкай! — Она улыбнулась. — С кем это ты на днях шел по коридору?

— Ну и с кем?

— Не знаю уж с кем. Тянул к себе каких-то двух теток в возрасте.

— В каком еще возрасте?.. Им тридцати нет.

— Миленький, им сильно за сорок! — И она начала хохотать. — Нет тридцати, ой, ты меня уморил! Да они на ладан дышат!.. Они шли, от коридорного сквозняка качались!

Ей было девятнадцать, она закидывала голову с короткими остриженными волосами и заразительно хохотала. И все, кто шел мимо нас, оглядывались — и, как по приказу, улыбались, приобщаясь к ее радости. Особая была минута.

А это уже было в конце четвертого курса, когда я на физическом практикуме случайно встретился с Цаплиной Надей. Цаплина стала строже, деловитей.

— Садись рядом, — сказал я, ставя еще стул к столику с приборами.

— А у тебя что?

— Магнетизм.

— У меня тоже…

— Ну, а что нового в сто двадцатой? — спросил я.

Цаплина подумала, усмехнулась:

— Дубль выбился в основной состав.

— Не понял.

— Что ж тут непонятного?

— А-а. Погоди… Гребенников женился?.. На Вале Чекиной?

— Ну конечно.

Так я и узнал эту новость. И не очень-то думалось об этом, отметил факт, вот и все.

После практикума мы с Цаплиной по некоей инерции шли вместе. По инерции я зашел на их этаж и по той же самой инерции сказал:

— Посидим?

Она кивнула:

— Давай.

— Под фикусами?

Когда-то я был влюблен в нее — не слишком, а все же.

Теперь мы и двух минут не посидели.

— Пойдем, — сказала Цаплина, — а то грустно будет.

Мы встали и неторопливо пошли по коридору.

— А вот слушай еще кое-что грустное, — сказала она.

— Ну.

— Чубукова Лариса попала в психбольницу.

— Чубукова?

— Да. Была там три месяца… Теперь целый учебный год потерян. Но хоть, слава богу, обошлось.

— Нервное потрясение?

— Что-то вроде. Она была очень влюблена.

— Я слышал, но краем уха.

— Ты его не знаешь. Да это и неважно… Он вел себя так же, как и все другие.

— То есть?

— То есть ухаживал за Ларисой, вздыхал и просиживал наши стулья, а после — раз!.. — и влюбился по уши в Валечку… Это не ново. Случается буквально со всеми. При том, что Валя их даже не замечает, ведет себя исключительно благородно и, кроме своего Гребенникова, знать никого не хочет…

— Ты что-то уж очень о ней хорошо говоришь! Завидуешь капельку?

— Ничуть. Я давно смирилась с тем, что в ней есть что-то свыше. Ты просто не бываешь у нас, не в курсе наших дел… А ведь у нас весь этаж боготворит Валю. Даже комендантша…

— Одноглазка?

— Да.

— Это действительно показатель.

— А не смейся… Недавно к Вале чуть ли не весь этаж пришел на день рождения. А мать прислала ей мешок пирожков — мать на хлебозаводе работает…

— Я ее земляк. Я знаю…

Цаплина рассказывала про день рождения, про пирожки, про столпотворение на этаже. И я не очень ясно представлял это. Зато очень ясно я слышал Валин голос: «Посмотрите, как они красиво сделаны! Как они выпечены!.. А какой узор по краешку! Берите больше, они же такие вкусные!..» Это вот: «Берите! Берите!» — было для Вали характерным. Всегда была доброй. Это точно.

Цаплина спросила:

— Ты что, не зайдешь к Вале?

— Как-нибудь в другое время. Отвык я от всех вас. — И, чтобы сказать еще хоть что-то, я добавил: — Смотри-ка, что с Ларисой Чубуковой… Она ведь кровь с молоком! Здоровенькая, крепкая!.. Я думал, нервы — это только у тоненьких.