Андрей Шляхов - Доктор Данилов в Склифе
Полюбила бы Джульетта другого (что вполне возможно, ей же было всего четырнадцать лет), Ромео вознегодовал и… Нет, представить его бьющим Джульетту о стену Данилов все равно не мог. А вот кинжалом заколоть — это пожалуйста…
— Нет, все-таки служебные романы никогда до добра не доводят! — Медсестра Таня сменила имидж — коротко подстриглась и перекрасилась из ослепительной блондинки в огненную шатенку. — На работе надо думать о работе…
При этом Таня так стреляла глазами в Данилова, приглашая дать оценку (разумеется, положительную) изменениям в ее внешности, что не было никаких сомнений — пожелай он, и служебный роман между ними разгорится немедленно. Ну, может, не прямо вот сейчас, но ближе к ночи — точно.
Данилову вспомнился один из соседей по родному Карачарову, который однажды посмотрел на него взглядом все знающего и все понимающего человека и сказал:
— Бабы все гадают, почему ты не женишься…
«Бабы», они же — ДОДС, добровольное общество дворовых сплетниц, сидели вместе с соседом на лавочке.
— А я говорю, зачем ему жениться, когда на работе полным-полно медсестер? — продолжил сосед. — Выбирай каждую ночь новую! Верно?
— Неверно, — ответил Данилов. — Во-первых, потому что у меня на работе не медсестры, а фельдшеры…
— Ну это дела не меняет…
— Во-вторых, ночами мы работаем, а в-третьих, не стоит жить стереотипами.
Сосед закончил восемь классов, всю жизнь занимался неквалифицированным физическим трудом, самообразованием себя не утруждал и поэтому насчет стереотипов ничего не понял.
— Не стоит думать, что все врачи живут с медсестрами, — пояснил Данилов. — А еще мы не пьем неразбавленный спирт и не нарезаем колбасу тем же скальпелем, которым вскрываем трупы. Может, кто-то так и поступает, но не все. А не женюсь я потому, что не хочу. Как захочу — сразу женюсь!
— Да я так… ляпнул, не подумав, — смутился сосед. — Не серчай…
Но, кажется, так до конца и не поверил Данилову. На этот раз Таня развивала свою мысль:
— Вот работай они в разных местах — и ничего бы такого не случилось! Расстались бы, и все. С кем не бывает…
— Не скажи, — возразила Людмила Григорьевна, протиравшая влажной тряпкой мебель в смотровой. — Что, он не мог к ней домой приехать и там такое сотворить?
— Захотел бы — смог, но может, и не захотел бы.
— Не понимаю я тебя, Тань. Мысль твою не улавливаю. Ясный пень — не захотел, так и не сделал бы…
— А вот Владимир Александрович меня понял! — Таня наградила Данилова совершенно незаслуженной улыбкой.
— Нет, — признался Данилов. — По-моему, «служебность» романа в этой трагедии никакой роли не играет.
— Играет!
«Какие же вы все непонятливые», — высветилось на мгновение в Танином взгляде.
— Ведь не исключено, что Погудинский дошел до ручки только потому, что над ним смеялась половина Склифа… — сказала она.
— Что-то не припомню такого, чтобы над ним, как ты выражаешься, пол-Склифа смеялась, — возразила Людмила Григорьевна. — Чего тут смешного? Над чужим горем грешно смеяться. Вот когда доцент Матанин зимой по двору в одних трусах бегал — над ним смеялись. Потому что смешно было.
— Закалялся? — предположил Данилов.
— Какое там! Новый год отмечал на работе, жарко ему стало, вот и решил освежиться. Я тут за полжизни своей чего только не навидалась…
В смотровой Людмила Григорьевна закончила уборку и переместилась в коридор.
— Вам так больше идет, — сказал Данилов, глядя на Таню.
В конце концов, если ты можешь одной фразой сделать человеку приятное, то сделай это. Твори добро, и воздастся тебе…
— Спасибо, Владимир Александрович, — совсем по-девичьи зарделась Таня. — Это меня мой стилист уговорил. Сказал: «Пока молода — экспериментируй с внешностью». Я и решилась. Правда, хорошо получилось?
— Просто замечательно, — ответил Данилов, думая о том, что подобно тому, как не осталось почти уже обычных институтов — все академии да университеты, так и исчезают парикмахеры, превращаясь в стилистов, визажистов и профессионалов «мэйк-апа».
Матушка, царствие ей небесное, предсказывала, что и школ не будет — все станут лицеями и гимназиями, но школы пока вроде как держатся, не сдают позиции, хотя и предметы в них появляются непривычные. Например, граждановедение. Не сразу и поймешь, что это такое. Хорошо еще «граждановодством» не обозвали. Вот смеху было бы.
— Рада, что вам понравилось, Владимир Александрович.
— Разве мое мнение для вас важно? Я же совершенно посторонний человек… — удивился Данилов.
— Посторонние люди говорят правду. — Таня улыбнулась во все свои белые зубы. — А близкие часто врут, чтобы не расстроить. И не такой уж вы посторонний, мы с вами работаем вместе, несколько месяцев в году здесь проводим…
— Как у нас с емкостями для анализов — все нормально? — спросил Данилов, переводя беседу в «рабочую плоскость».
— Нормально, — вздохнула Таня, — даже выше крыши.
«Я вам о чем, а вы мне про баночки для мочи и рвоты», — укорял ее взор.
— Люблю, когда есть запас, — ответил Данилов. — Я пока буду в ординаторской.
— Хорошо, Владимир Александрович, — деловитосдержанно ответила Таня, про себя явно посылая бесчувственного доктора куда-то гораздо дальше ординаторской.
Данилов успел заварить чай, на дежурстве он заваривал чай прямо в кружке (не та обстановка, чтобы чайные церемонии разводить), но выпить не успел — приехала с «подарком» машина скорой помощи.
«Подарок» был помят и небрит, но даже с учетом этого выглядел впечатляюще. Дорогой костюм, дорогая обувь. Скромные на вид, но явно тоже не из дешевых часы. В ногах — небольшой черный кожаный портфель. И взгляд такой, какой положено иметь человеку с деньгами, — уверенно-снисходительный. Знаю, мол, что почем и всех вас трижды могу купить, не перепродавая.
Данилов таких субчиков недолюбливал, ему вообще не нравились самоуверенные нахалы, мерявшие все на деньги. Юнцам еще простительно заблуждаться, но этот был далеко не юнец — вон, голова в нескольких местах тронута сединой.
Бригада скорой помощи буквально лучилась счастьем. Толстый врач выглядел словно обтрескавшийся сметаны кот. А худой как скелет фельдшер (нарочно их, что ли, в пару поставили, для наглядного контраста) щерил в улыбке прокуренные зубы, отчего его сходство со скелетом только усиливалось.
— Отравление суррогатами алкоголя! — доложил врач.
— Какими на хрен суррогатами?! — немедленно возмутился пациент, пытаясь сесть на каталке. — Вы что говорите, доктор? Я суррогаты не пью!
«Сейчас начнет перечислять свои любимые марки», — подумал Данилов. По красной физиономии пациента и исходящему от него запаху было ясно, что употребил он прилично. Даже очень.
— И самые дорогие коньяки подделывают, — успокаивающе сказал доктор, придерживая пациента. — Осторожнее… Миша, помоги-ка!
Вдвоем с фельдшером они переложили пациента на кушетку, рядом фельдшер поставил портфель. Переложили, конечно, преждевременно, не дожидаясь, пока Данилов скажет, что принял его. Данилов возражать не стал — с кушетки свалиться труднее, чем с каталки. И не так опасно. А в случае чего — переложат обратно, никуда не денутся. Прошли те времена, когда «скорая» могла внаглую оставить привезенного больного в приемном покое, послав дежурного врача с его возражениями на три веселые буквы. Нынче за один такой эксцесс вылетишь с работы ласточкой. Вольной, беззаботной птицей.
— Взяли из офиса, праздник у них растянулся на несколько дней, — сказал врач «скорой» и, не дожидаясь, пока Данилов поинтересуется, с какой стати ему под видом отравления привезли банальный запой, добавил: — Также жаловался на преходящее резкое ухудшение зрения, вплоть до полной потери, кровь в моче, неукротимую рвоту. Так ведь, Алексей Елизарович?
— Так, — подтвердил Алексей Елизарович. — И еще вкус во рту неприятный, металлический, вроде ржавую железку сосал.
— А обычно какой? — поинтересовался Данилов.
— Что, не знаете, каково во рту с похмелья? — Взгляд пациента из снисходительного стал удивленным. — Как кошки насрали!
«Да, действительно, — подумал Данилов. — Ну ты и спросил, Вольдемар».
— Диабета в анамнезе нет, — добавил толстый врач.
Данилов был склонен подозревать, что преходящее ухудшение зрения, если таковое имелось, вызвано не столько качеством спиртного, сколько его количеством. Кровь в моче может оказаться последствием поедания винегрета — свекла, как известно, окрашивает мочу в красный цвет, ну, а насчет вкуса ржавого железа и говорить нечего. Но с другой стороны, нельзя отказывать в госпитализации, если ты на сто двадцать процентов не уверен в своей правоте. А вдруг и зрение пропадало, и кровь в моче была и есть? Действительно, разве мало подделывается дорогого алкоголя? Если вдуматься, то его подделывать не менее выгодно, чем гнать «паленую» водку. Объемы, конечно, меньше, но и навар с каждой бутылки не в пример выше. Да и сотрудники в супермаркете могут умело снять пробку, не откручивая ее, не деформируя и не царапая, выпить двадцатилетний французский коньяк (все ведь в жизни хочется попробовать, не так ли?), налить в опустевшую бутылку какой-нибудь бурды, закупорить по новой и выставить на стеллаже. Что — не бывает такого? Да сплошь и рядом!
