Юрий Козлов - Одиночество вещей
Леон ожидал, что почтенный интеллигент одёрнет старую тряпичную шпану. Однако он вместо этого угрожающе щёлкнул по животу подтяжками, приобнял, как вулкан огонь и пепел, извергающую матерщину бабушку, холодно сощурился на Леона.
— Извините, — пожал плечами Леон, бросил в рот последнюю пыльную вишню. — Не знал, что нельзя, думал, ничьё. — Полез под жердины.
— Куда? — осведомился мужчина в подтяжках.
— Что куда? — растерялся Леон.
— Куда?
Леон обратил внимание, что чем дольше они с бабушкой смотрят на его пустой мешок, тем сильнее злобятся.
— За травой, — честно признался Леон.
— Это наши луга, — мужчина, как кот в сапогах, обвёл рукой землю от горизонта до горизонта. — Увижу, что рвёшь, ноги из жопы вырву!
— Где же мне рвать? — подивился тавтологической угрозе Леон, подумал, что вряд ли среди обведённого рукой пространства отыщется такое местечко.
И как в воду смотрел.
— Где хочешь, — сказал мужчина. Но потом смилостивился. — Вон там! — направленно указал пальцем в сторону, где Леона чуть не сожрал чернобыльский волк.
— Там есть трава? — спросил Леон.
— Мне что за дело? — ответил мужчина.
Леон подумал, что, если уйдёт в луга подальше да пригнётся, как тать, они, пожалуй, его не увидят.
Луг был зелен, горяч, сух. Только возле самых корней травы земля была влажная и прохладная.
Леон зевнул, и тут же в рот ему влетел жёсткокрылый горчайший на вкус кузнечик. Леон отплёвывался, пока, как у пианинного чижика, не зашумело в голове. А когда отдышался, обнаружил себя опутанным тончайшей звенящей паутиной комаров, а поверх неё — грубой канатной сетью рычащих слепней. К тому же недовольствовали под ногами пчёлы и медвежеватые шубные шмели.
Леон тревожно, как заяц, выглянул из высокой травы, дядя вроде не летел рвать ему из жопы ноги.
Вздохнув, отправил в мешок первую порцию, ещё раз изумившись его объёмистости. Трава не долетела до дна, затерялась в складках.
Она вообще не больно-то охотно расставалась с матушкой-землёй, зелёная трава-мурава. Наверное, так же не захотели бы расставаться с жопой ноги Леона, вздумай дядя в подтяжках осуществить задуманное.
Леон вспотел, сделался ещё более лакомым для комаров и слепней. Как назло, всё время попадались жёлтые, смертоносные для кроликов, цветы.
Леон извёлся.
К прочим насекомым добавились мельчайшие ползучие мошки. Пока они деловито сновали по рукам, не кусали, но Леон не верил в их мнимую безобидность.
Наверное, час минул, а мешок заполнился от силы на треть.
Почему-то Леон думал об отце, с ветерком летящем по шоссе. Должно быть, он подъезжал к Нелидову.
Тут кто-то с такой яростью ужалил в спину, что он чуть не порвал ногтями рубашку. Как будто огненная пуля засела между лопаток.
Леон упал лицом вниз на вонючий (даже запах земли не мог победить эту вонь) мешок, завыл, как тряпичная бабушка: у-у-у-ять-ять-ять!
Сельский труд был тягостен. Недельный дяди Петин запой уже не казался Леону преступлением.
Неизвестно, сколько бы лежал Леон лицом вниз, вдыхая вонь мешка, если бы не услышал лёгкие шаги по траве.
Он в ужасе вскочил, но вместо ожидаемого палача в подтяжках обнаружил девчонку в шортах и в голубой рубашке с карманчиками. Волосы у девчонки были стянуты на затылке в пучок. Она была худенькая, подвижная, как пружинка. И конечно же, не здешняя. Леон сразу определил. Видимо, тоже приехала в Зайцы на каникулы.
— Ты что здесь делаешь? — задала девчонка самый глупый из всех возможных вопросов.
— Сплю, — усмехнулся Леон. — Что можно делать в полдень на лугу с мешком?
— Кое-что, — внимательно посмотрела на него девчонка, и Леон подумал, что не так-то она проста. Или наоборот: чрезвычайно проста. — И что тебе снилось? — задала девчонка вопрос если и не умнее, то остроумнее.
— Люди, которые рассказывают, что им снится, по-моему, безнадёжны, — ответил Леон.
— Вот как? — с любопытством посмотрела на него девчонка. — А как быть с психоанализом? Западная цивилизация стоит на психоанализе.
Дурацкий разговорчик затеяла она посреди луга.
— Наша цивилизация на психоанализе не стоит, — твёрдо возразил Леон.
— На чём стоит наша цивилизация? — широко распахнула глаза девчонка. Леон увидел, что они у неё почти прозрачные, а на загорелом лице вокруг губ как будто процарапаны иголкой белые морщинки.
— Я должен ответить прямо сейчас?
Девчонка кивнула.
— Наша цивилизация стоит на! — сказал Леон.
— На?
— На!
— На клее «Момент»?
Леон подумал, что у него начались слуховые галлюцинации. Нет на лугу никакой девчонки, а вот трава действительно приклеена к земле клеем «Момент». Не оторвать.
— Наденешь на голову полиэтиленовый пакет, — скверненько хихикнула девчонка, — подышишь и сразу понимаешь, на чём стоит наша цивилизация. Вчера твой дядя, как наша цивилизация, полдня стоял у калитки.
— Дядя предпочитает иные способы познания, — ответил Леон.
— Самогончик? — осведомилась девчонка.
— Бери выше, — усмехнулся Леон. — Одеколон «Леопард», пятнадцать рублей за флакон.
— У него мания величия, — заметила девчонка.
Леон вспомнил слова дяди Пети про «трёх», подумал, что, пожалуй, девчонка права.
Ему вдруг стало хорошо, свободно с этой девчонкой. Они как будто были из одного теста. Только в тесто Леона пока не был подмешан клей «Момент».
Леон слышал про «Момент», но сам покуда брезговал. Было что-то оскорбляющее достоинство в том, чтобы сидеть с полиэтиленовым мешком на голове, вдыхать химическую мерзость, пусть даже это, как утверждали пользователи, врата в рай. Леон не верил в рай, в который протискиваются сквозь полиэтиленовые, перепачканные в клее, врата. Любителей «Момента» называли «космонавтами». Леон презирал «космонавтов». Хотя понимал, что его презрение идёт от снобизма, а не от уверенности в собственном превосходстве. Все стремятся в рай. Есть ли принципиальная разница между вратами водочными, одеколонными и полиэтиленовыми? За исключением того, что водочные освящены многовековой традицией, одеколонные практически не освящены традицией, полиэтиленовые совершенно не освящены традицией? Похоже, тут всего лишь имел место вечный конфликт между старым, новым и новейшим, в котором на стороне новейшего — «Момента» и его заменителей — в силу необъяснимого исчезновения старого и нового были все преимущества.
Леон с грустью подумал, что в неполные свои пятнадцать он уже законченный консерватор.
Неужели интересующаяся психоанализом девчонка — «космонавтка»? Леон отказывался верить.
— Я пошутила насчёт «Момента», — сняла она камень с его души: — Надо было как-то начать разговор.
Леон отметил про себя, что как-то странно она его начала. Но ведь и нет в мире более странных существ, нежели девчонки.
— Я тоже никому никогда не рассказываю про свои сны, — добавила она.
Они сближались стремительно и неудержимо. Леон знал за девчонками эту забавную особенность: вдруг говорить, поступать, как будто это ты. То был верный знак, что девчонка к тебе неравнодушна. Леон подумал, что не успел сделать решительно ничего, чтобы понравиться девчонке в шортах и в голубой рубашке. Стало быть, он просто заполняет пустоту, вакуум. Это огорчало. Но и значительно всё упрощало.
— И последнее о снах, — сказала девчонка. — Чтобы закрыть тему.
Со снами получился перебор. Глупо было говорить о снах посреди залитого солнцем луга при пустом вонючем мешке, который надлежало набить травой. Какие сны? При чём тут сны? Неужели девчонка этого не понимала?
— Есть идиоты, — продолжила девчонка, — полагающие, что половина жизни, которую человек проводит во сне, — потерянное время.
— Я к ним не отношусь, — успокоил её Леон.
— Сны, — серьёзно произнесла девчонка, — лучшая часть жизни. Чем больше человек спит, тем он счастливее.
Леон вспомнил мертвенный фонарный свет, проникавший сквозь окно в больничную палату отделения травматологии, пододеяльное шевеление, храп и стоны соседей вспомнил, как мечтал заснуть и не мог. Подумал, что, может девчонка права. В определённые моменты сны предпочтительнее жизни.
— Значит, — творчески развил Леон девчонке тезис, — нет на свете худшего наказания, чем бессонница?
— Ты гений! — всплеснула она руками. — Сам Бог прислал тебя в Зайцы. Ты всё понимаешь! Я совсем не сплю. Уже два года, — с достоинством добавила после паузы.
— Жизнь — наказание, — вздохнул Леон. — Жизнь без сна — страдание.
— Вот почему, — вдруг хихикнула, сломав торжественный лад разговора, девчонка, — я живу как будто сплю. Ты… есть или снишься?
— Конечно, снюсь, — усмехнулся Леон. — Видишь мешок? Он пустой. Помоги нарвать травы. Тебе снится рабочий сон.
