Анатолий Агарков - Три напрасных года
— Оленчук, приберись в каюте.
Вано сунулся, было, и выскочил, зажимая нос:
— Всё облёвано — и пайолы, и рундуки, и стол.
Сели завтракать. Таракан:
— Оленчук, накажу.
Я подумал, пришло моё время — пан или пропал.
— Командир, уберу — я не брезгливый, но и ты будь готов к диалогу с капитаном Тимошенко.
Таракан ложку уронил.
С того дня обращался к нему на «ты» и звал командиром, без всяких там товарищей. А в каюте он прибирался сам.
11
— Ваше благородие леди Годовщина
Разом стали мы старей — ты тому причина
Вышли в адмиралы друзья мои
Не везло им в службе — повезёт в любви
Началась зима, а с ней третий год службы. Годки, будто какой порог перешагнули: разом стали важными — не подступись. Я не о себе, конечно — как не имел авторитетов от младости своей, так и не имею в старости. Вот Лёхе Шлыкову годовщина очень даже шла — всего преобразила. Он стал старшим мотористом на катере, лычку на погон получил, второй класс по специальности. С молодыми говорил только сквозь зубы и не каждого удостаивал…. Однако, образ деда флота пограничного сыграл с парнем злую шутку. А произошло это так….
Пригнали на пирс аэросани — две штуки. С виду как неотложки («таблетки») медицинские, только вместо колёс лыжи, а сзади пропеллер. На каждой по солдатику — их утром привозили, а вечером обратно в отряд — ночами мы за санями присматривали. В Лёхино дежурство нагрянул бензозаправщик. Может, солдаты горючку пролили, может, ещё какая оказия случилась, только вспыхнула вдруг неотложка с пропеллером. Один погранец из кабины на лёд сиганул. Второй выбраться не может — дверь заклинило. Зё флотскому:
— Звони в отряд, вызывай пожарку.
Сам к горящей машине — разбил прикладом лобовое стекло, солдата за шкварник вытащил. Тот бежать, а сам горит. Шлык сбил его с ног, в сугроб затащил, снегом засыпал огонь на бушлате. Пожарные приехали, но рукава не раскатывают. Что тушить — машина пламенем объята.
Лёха:
— Тащите её подальше — вдруг рванёт.
Лихие огнетушители подойти боятся. Зё взял конец троса с крюком, прокатился по луже на подтаявшем льду к самому пеклу и зацепил — тащите! Ну, герой — других слов нет. Пришёл Зё после доблестной вахты в команду (они так свои казармы звали) флотских отдыхать, лёг в кровать и одеялом укрылся. На его беду случился сундук дежурный — молодой, но рьяный.
— Приболел? — участливо спросил Лёху.
Тот посмотрел на мичманюгу невидящим взором — ну, устал человек после подвига — и отвернулся. Дежурному такое отношение не понравилось, более того — он прямо взбесился. Рванул с Зё одеяло:
— Встать!
Лёха, понятное дело, повернулся к сундуку, подпёр щёку ладонью, посмотрел на него совершенно без любопытства и произнёс после минуты размышлений сакраментальное:
— Если я встану, ты ляжешь.
Мичман бросил взгляд на мощные руки штангиста Шлыкова и рванул в штаб. Там он наложил арест на хранившийся в оружейке автомат и накатал рапорт на имя начальника погранотряда. Автомат был не Лёхин, а вот рапортишко выстрелил. Зё, вернувшись с пирса, Тёркиным ходил по казарме.
— Медаль так медаль, — соглашался он. — Но не плохо бы в отпуск съездить.
Только перед отбоем пришли два погранца при оружии и завернули Лёхе ласты — приказом начальника отряда за неуставное поведение старшему матросу Шлыкову объявлено трое суток ареста. Вот так, из князи да в грязи. Отблагодарил полковник Коннов моряка-пограничника за спасение бойца. Думали хоть от губы Атаман Лёху отмажет — никогда не давал в обиду своих. Но и Кручинин не вмешался. Зё вернулся в группу не шибко расстроенный:
— Чего ещё ждать от козлов?
А меня этот инцидент просто в уныние поверг — расхотелось судьбу с военной службой связывать. Подумывал прежде, а после этого разом — нет. Потихоньку начали донимать отцы-командиры — оставайся, парень, на сверхсрочную — все блага, и всё такое прочее. А я им — служить бы рад, прислуживать тошно, а тем, кто спины не гнёт, её ломают, вот со Шлыковым пример….
Кстати, после Лёхиного подвига у меня во флотской части случай произошёл курьёзный, из разряда неловких. Пришла работать на КТОФ молоденькая фельдшерица Марина по фамилии Пехота. Красивая — все моряки части, от командиров до матросов, наперегонки ухаживать — и женатые, и холостые. Марина — девушка строгих правил, долго приглядывалась, а потом отдала сердце Ваське Коржу. Это комендор с Серовского катера, ему весной на дембель. Пишет Васька домой — приеду не один, с женой красавицей. А мамашка Коржиха в ответ — не надо нам привезённых, своих девчат пруд пруди. Знаем, говорит, какие шалавые к вам через забор прыгают — сами такие были. Последние слова не прозвучали, но подразумевались. Васька так и сказал, обидевшись на родню. Нам говорит — домой не поеду, здесь останусь, с Маринкой. Работу бы только найти…. А как её найти комендору без гражданской профессии? Проблема…. Ну, ладно, не о нём речь.
Поехали на пирс катера охранять, чувствую, в горле першит — быть ангине. Как прибыли, морякам приказываю:
— Катера принять, на пост заступить.
И пошлёпал к флотским в команду. Игоря Серова нашёл:
— Боцман, помогай — горло прихватило.
Игорёк на часы озабоченно:
— Ушла, поди, но пойдём….
Поспешили в штаб. Навстречу Марина эта самая Пехота — в шубке с оторочкой, в ботиках на шпильках. Ей бо, снегурочка.
Серов:
— Марин, ЧК занемог — поможешь?
— Что с вами? — она только бросила мимолётный взгляд больших серых глаз, у меня под ложечкой заныло: ай да Коржик, сукин сын — такую девочку…. Господи, да где же моё-то счастье бродит?
— Ангина, кажется, — говорю, и покашлял. — Глотать больно.
— Идёмте, — Марина развернулась в штаб. Я следом.
Вошли в полутёмную комнату медпункта — к косяку привалился, любуюсь. Ею, конечно. Марина в центр комнаты проходит, шубку расстегивает, поворачивается и решительным шагом ко мне. Притискивается грудь в грудь, лицом к лицу. От моих до её губ — два спичечных коробка. Меня в жар бросило. Ничего не пойму. Что за порыв души прекрасной? А она ещё тесней меня в стенку вдавливает. Нет, пора что-то делать — стоять безучастным ситуация не позволяет. Просунул руку под шубку, обнял за талию и губы к поцелую раскатываю. В это мгновение выключатель щёлкнул, и свет зажёгся. Марина прыг от меня:
— Вы что себе позволяете, старшина?
— Простите, — мямлю. — Я не правильно вас понял.
— Надеюсь что….
Марина собрала из шкафа каких-то пилюль, положила на край стола и отошла в сторонку, будто с опаской:
— Эти принимать, этим полоскать….
Вот такие пироги! Девушка к выключателю тянулась, а я ведь чёрте что вообразил. С другой стороны, зачем так сильно прижиматься? Думай, что хочешь.
Сашка Захаров, перейдя в годки, потерял страх перед командирами. Сундуки от его подначек и приколов только что не плакали. Правда, не всегда получалось, как задумывалось. Такой был случай. Дежурили по базе и решили скинуться на пару беленькой. Самого молодого послали за забор. Салага проворным оказался — кроме спиртного ещё и девицу не тяжёлого поведения прихватил по дороге. Справедливо полагая, что по младости лет его очередь к водке и телу женскому будет последней, затащил девицу в кабину дежурной машины. Захар с товарищем ждут-пождут, терпение лопнуло — наверное, залетел молодой под патруль. Решили приколоться. Тут как раз дежурный по базе позвонил — всё ли в порядке? Они с дежурным по части у оперативного по границе ошивались. Захар доложил — всё, мол, в норме, и селектор не выключил. А дальше спектакль. Сашка стаканом по графину:
— Ну, вздрогнули.
Товарищ:
— Твоё здоровье.
Потом кряки, ухи — хорошо пошла!
Дежурный по базе:
— Это что же стервецы там вытворяют?
И бегом на место службы. Мимо дежурной машины шёл, а там — звяк-звяк, дзинь-дзинь — кто-то машину раскачивает. Заглянул, ну и — картина Репина маслом — «Приплыли» называется.
С «пожарки» пересел Санёк на персональный УАЗик кавторанга Крохалёва. Начальник политотдела человек интересный, жена его — конфетка. За неё могу сказать собственные впечатления. Увидел летом на ремонте и заявил ребятам:
— Да будь я и кэпом преклонных годов, и то без унынья и лени детей зачинал бы с такою женой, как революцию Ленин.
Молода и очень красива. А главное — раскована до неприличия. Наш катер на слипе красовался выше всех зданий части, и до начала покрасочных работ эта дама приходила каждый день загорать. Боцман стелил на спардеке тулуп, она на него накидку, и принимала солнечные ванны в одних трусиках. Прикрывала груди рукой, заслышав шаги на палубе. А Мыняйла однажды заявил — прошёл рядом, она и не прикрылась. На что Оленчук заметил:
— Я бы задумался на твоём месте — почему это женщины перестали меня стесняться?
