Викас Сваруп - Вопрос — ответ

Покинув станцию, пускаюсь на поиски большого красного М. Раз или два поворачиваю не туда, расспрашиваю владельцев местных палаток и наконец обнаруживаю нужную букву в самом сердце роскошной рыночной площади. Нарядные официанты «Макдоналдса» подозрительно косятся на меня, однако выставить не решаются. Нельзя прогонять посетителя в американских джинсах, каким бы помятым тот ни выглядел. Занимаю позицию возле деревянного мусорного ведра с откидной крышкой. Когда никто не смотрит, проворно запускаю руку вовнутрь и достаю как можно больше симпатичных коричневых пакетиков. Потом старательно умываюсь в туалете и выхожу на улицу.

Что же, первая попытка удалась. Присев на скамейку, с радостью набрасываюсь на полуобглоданные кости цыпленка, надкушенный бургер с овощами, жареную картошку и полбаночки «Севен-ап». Любой малолетний бродяжка должен уметь питаться отбросами, без этого быстро протянешь ноги. Знавал я нескольких парней, которые только и потребляли, что вкусные объедки, оставленные в кондиционируемых вагонах «Раджхани экспресс». Были еще и другие — те обожали пиццу «Пепперони», умудряясь найти за вечер семь или восемь отличных кусков, брошенных в мусорный бак возле «Пиццы-хат». Однако и первые, и вторые сходились на том, что легче всего прокормиться на свадьбе. Салим был настоящим докой по этой части. Все просто. Главное — опрятно одеться и надеть приличные туфли. Мешаешься с толпой гостей; родственники невесты полагают, что ты близкий друг жениха, другая сторона думает с точностью наоборот, а ты уплетаешь угощение за обе щеки. Выпиваешь десять или пятнадцать бутылочек газировки, объедаешься закусками, наслаждаешься широчайшим выбором десертов. Если повезет, можно стянуть несколько нержавеющих приборов. Салим натаскал себе почти целый столовый набор. К сожалению, мой друг оставил эту полезную привычку после одной неприятной сцены в Нариман-Пойнт, когда на свадьбе завязалась крупная потасовка. В драке парню щедро влетело и с той, и с другой стороны.

Утолив голод, я отправляюсь изучать окрестности. Прогуливаюсь по многолюдным переулкам, полным рикшей, коров и пешеходов. Любуюсь затейливыми, в старинном стиле, решетками хавели.[95] Упиваюсь волнами ароматов, проистекающих из дверей придорожных лавок, в которых торгуют кебабом, и дхаб[96] для строгих вегетарианцев. Морщу нос, почуяв запахи, исходящие из открытых сточных канав и дубилен. Читаю гигантские плакаты, расклеенные на каждом клочке свободного места: они призывают смотреть новые фильмы, а также голосовать за старых политиков. На моих глазах дряхлые, сморщенные ремесленники в допотопных лачугах корпят над мрамором, выводя причудливые узоры, а молодые продавцы торгуют мобильными телефонами в отлично кондиционируемых демонстрационных залах. Оказывается, богачи в Агре словно две капли воды похожи на своих делийских и мумбайских собратьев, проживающих в домах из мрамора и плексигласа с охраной и сигнализацией. Да и трущобы здесь такие же. Знакомые груды ржавых листов железа безуспешно прикидываются домами; голые ребятишки с распухшими животами плещутся в грязи вместе со свиньями, в то время как усталые матери моют посуду в канавах.

Извилистая пыльная дорога неожиданно выводит к реке. Вода в ней грязная, желтовато-зеленого цвета. Пересохшие берега ясно указывают на то, что дождливый сезон пока не наступил. На беспокойных волнах крутятся щепки и прочий мусор. Окажись я где-нибудь еще, наверняка проследил бы взглядом за тем, куда они поплывут, наклонился бы прочитать отметку об уровне воды и вытянул бы шею, высматривая труп какого-нибудь бродяги, качающийся среди водорослей и пластиковых бутылок. Но только не здесь и не сегодня. Мои глаза приковывает к себе противоположный берег. А там, вырастая из квадратного основания, вздымается блистающий белоснежный купол с плавно изогнутыми, слегка заостренными арками. С четырех сторон к нему примыкают прямые, точно стрелы, минареты. Облитое лучами солнца строение сияет на фоне бирюзового неба подобно луне из слоновой кости, подобно безупречному, но хрупкому алмазу, — нездешняя, неземная картина подлинного изящества. От этой красоты сжимается сердце, перехватывает дыхание и всякие слова замирают в горле.

Спустя целую вечность я обращаюсь к первому попавшемуся прохожему:

— Простите, не могли бы вы сказать, что там за белое здание на том берегу?

Мужчина средних лет глядит на меня как на полного психа.

— Ара, если ты не знаешь, тогда зачем вообще приехал в Агру? Это же Тадж-Махал!

Тадж-Махал. Восьмое чудо света. Я слышал о нем, а вот на картинках видеть не довелось. Облака, проплывая по небу, отбрасывают на гладкий мрамор летучие тени, и я готов бесконечно смотреть, как он играючи меняет свой цвет от нежно-сливочного до бледной охры и алебастра. Недавняя утрата полусотни тысяч рупий, заботы о ночлеге и пище, страх перед полицией — все вдруг теряет значение перед лицом чистейшего совершенства. Решено: если мне и нужно сегодня что-нибудь сделать, так это полюбоваться на Тадж-Махал. Как можно ближе.

Тридцать минут быстрой ходьбы вдоль набережной — и вот передо мной огромные ворота из красного песчаника. Надпись на крупном белом щите гласит: «Стоимость посещения Тадж-Махала: для индийцев — двадцать рупий, для иностранцев — двадцать долларов. Понедельник выходной. По пятницам — бесплатно». Кошусь на циферблат «Касио»: пятница, двенадцатое июня. Похоже, нынче мой день.

Пройдя через металлодетектор, миную внешний двор из того же красного песчаника с арочными воротами — и Тадж-Махал предстает мне во всей красоте и великолепии, ослепительно искрясь в послеполуденной дымке. Осматриваю декоративный сад, фонтаны, широкие дорожки, зеркальный пруд, на глади которого качается прозрачное отражение купола… И только теперь замечаю вокруг себя несметные толпы туристов — молодых и старых, богатых и бедных, местных жителей и иноземцев. Повсюду щелкают яркие вспышки фотоаппаратов, гудят неумолчные голоса, и полисмены со строгими лицами пытаются поддерживать порядок.

Примерно через полчаса бесцельного брожения по Тадж-Махалу я натыкаюсь на группу богатых западных туристов с биноклями и видеокамерами, внимательно слушающих пожилого гида, и как бы случайно подхожу ближе. Указывая на мраморный купол, экскурсовод говорит хрипловатым голосом:

— После того как мы обсудили архитектурные особенности внешнего двора, в котором только что побывали, позвольте немного рассказать вам об истории Тадж-Махала.

Однажды в тысяча шестьсот седьмом году принц Хуррам из царственной династии Моголов прогуливался по делийскому рынку, когда вдруг заметил в маленькой палатке юную девушку, продававшую шелк и бусы. Завороженный ее красотой, молодой человек влюбился с первого взгляда. Однако прошло пять лет, прежде чем они смогли пожениться, Свадьбу сыграли в одна тысяча шестьсот двенадцатом году, когда невесте исполнилось девятнадцать, а жениху — двадцать лет. На самом деле красавицу звали Арждуманд Баку Бегум, но будущий император дал ей новое имя — Мумтаз-Махал. Мумтаз Бегум приходилась племянницей Ноорджахан, жене Джахангира, которая, в свою очередь, доводилась племянницей персидской шахине Билгис Бегум. За восемнадцать лет брака супруги произвели на свет четырнадцать детей. Мумтаз неразлучно сопровождала мужа во всех его странствиях и боевых походах, была верной подругой и мудрой советницей, побуждала оказывать милосердие слабым и нуждающимся. Семнадцатого июня тысяча шестьсот тридцатого года она скончалась от родовых мук в Бурханпуре, всего лишь через три года после того, как принц Кхуррам взошел на престол империи Великих Моголов под именем Шах-Джахана. Уже на смертном одре Мумтаз убедила супруга дать ей четыре клятвы. Во-первых, он должен был воздвигнуть памятник, достойный ее красоты; во-вторых, никогда не жениться; в-третьих, оказывать их детям ласку и доброту; и в-четвертых, каждый год навещать ее гробницу. Кончина дорогой жены безнадежно разбила императору сердце. Говорят, его волосы побелели за одну ночь. Великая любовь заставила Шах-Джахана заняться возведением самой прекрасной гробницы в мире. Строительство началось в тысяча шестьсот тридцать первом году и длилось в течение следующих двадцати двух лет. В работе принимали участие более двадцати тысяч мастеровых и самых искусных художников из Персии, Оттоманской империи, даже из далекой Европы, и вот перед вами удивительный плод их труда. Пленительный Тадж-Махал, который Рабиндранат Тагор назвал однажды «слезой на лице вечности».

Девушка в мини-брючках поднимает руку;

— Простите, а кто такой Тагор?

— О, это знаменитый индийский поэт, получивший Нобелевскую премию. Можно сказать, наш собственный Уильям Уордсуорт.

— Уильям-кто? — переспрашивает туристка.