Айрис Мердок - Лучше не бывает
Дьюкейн опять перевернул открытку и сумрачно посмотрел на женщину под чадрой. Он вспомнил, как его самого волновали женщины под чадрой, когда он был в Танжере, и это воспоминание очень неприятным образом смешалось с сильной аурой Джуди, все еще стоявшей перед его глазами. Забавно, что встреча с неприкрытой ничем Джуди почему-то напомнила ему о прячущихся от взоров африканских женщинах. Что-то механическое в нем одинаково реагировало на два совершенно различных зрелища. Я становлюсь отрезанным от мира, как Рэдичи, все непрямо, все — в моем сознании. Потом он задумался, а что выдумываю я? Вопрос не был лишен интереса.
Он снова перевернул открытку и постарался сконцентрировать свое внимание на Кейт: милая Кейт с нимбом жестких золотых волос, с ее пылкой и любящей натурой. Но Кейт видимо ускользала от его внутреннего взора, и то место, которое она занимала в центре его жизни, казалось опустевшим или просто сокрытым. То же самое механическое чувство. Я нуждаюсь в ее присутствии, подумал он. Я становлюсь хуже в ее отсутствие.
Дьюкейн был взволнован не только Джуди, но и тем, что она сказала ему. На первый взгляд открытие, что Рэдичи проводил свои «сеансы» в бывшем бомбоубежище под департаментом, подтверждало правоту людей, обеспокоенных государственной безопасностью. Магия могла быть просто прикрытием, экстравагантным и привлекающим внимание фасадом, за которым скрывались совсем другие ночные занятия. Однако, по зрелом размышлении, Дьюкейн решил, что это не похоже на правду. Если Рэдичи желал всю ночь оставаться в учреждении, ничто не могло помешать ему в этом, но дополнительная уступка фантазиям, включающая присутствие девушек, была рискованной, если у него были другие цели. Нет, решил Дьюкейн, все на самом деле было таким, как кажется. Но каким оно казалось? Ужасное ощущение механического опять вернулось к нему. Может быть, в этой загадке вообще нет центра, нет ничего, кроме меланхолических сексуальных экспериментов неуравновешенного человека?
Дьюкейн решил, что следующим ходом будет встреча с Мак-Гратом, и пусть он покажет место в подвалах, где Рэдичи занимался тем, чем занимался. Дьюкейн не желал больше лицезреть миссис Мак-Грат, как он и написал мистеру Мак-Грату, приглашая его в департамент на воскресенье. После этого, повинуясь инстинкту убежать, Дьюкейн приказал Файви отвезти его в Дорсет. Он был измучен всем этим делом и сердечно желал бы, чтобы Октавиен и Кейт были здесь. От премьер-министра пришло послание, он просил подтвердить, так ли обстоит дело, как сказал ему Октавиен, а именно, что дело Рэдичи застыло в мертвой точке, и требовал отчета, пускай в нем и не будет выводов. Когда Дьюкейн получил это послание, он понял, как далек был его интерес в этом деле от чисто официального. Он был глубоко вовлечен в него и пытался разгадать ради самого себя. Он чувствовал, как его как будто нарочно тянет вперед упругая нить. Казалось бы, след приводит куда-то, но неожиданно случается что-то и открывает следующий отрезок пути. То, что Джуди Мак-Грат была «Еленой Троянской» и что Мак-Грат, возможно, уже не в первый раз использовал его как приманку для шантажа, пришло в голову Дьюкейну почти сразу. Он не ожидал, что существует звено между Джуди и Бираном, но, когда он так неожиданно узнал о нем, оно показалось ему таким же естественным, как и очевидным. Сначала Дьюкейн сожалел, что вспугнул Бирана и потерял преимущество неожиданности, но, скорей всего, Биран был хорошо информирован о ходе расследования благодаря услугам Джуди и ее мужа. Очень вероятно, что Мак-Грат шантажировал и Бирана, хотя, конечно, самым дружеским образом. Во всяком случае, теперь Биран знает, что находится под подозрением, и, поразмыслив, Дьюкейн решил, что это неплохо. Его очень поразило выражение ужаса на лице Бирана, когда они встретились на Смит-стрит. Дьюкейн подумал: Биран придет ко мне. И это не было неприятной мыслью.
— Где Барбара? — спросил Дьюкейн у Мэри. — Катается?
— Нет, пони потянула ляжку. Думаю, она у себя.
— Она все еще переживает из-за Монроза?
— Да, ужасно. Вчера она опять плакала. Не могу понять, что случилось с несчастным животным. Коты просто так не исчезают.
— Я слышал, Пирс говорил, что Монроз утонул, — сказал Дьюкейн. — Он не должен говорить такое Барбаре.
— Конечно, не должен, — коротко отозвалась Мэри, помешивая ревень.
— Я, пожалуй, поднимусь к ней. Она не должна вот так сидеть взаперти в такой день, как сегодня. Мы пойдем с ней прогуляемся к Вилли. Хочешь с нами, Пола?
— Нет, спасибо.
Пола бросила на него нервный озабоченный взгляд. Ее лицо казалось замкнутым и серым — лицо фехтовальщика, смотрящего сквозь частую сетку маски. Дьюкейн с привычным уколом совести подумал: я должен как следует поговорить с Полой, пусть она объяснит, что с ней происходит. Он быстро подумал, с кем первым ему нужно пообщаться — с Полой или Барбарой? Но теперь новый укол совести привел ему на ум Джессику. Нужно будет поскорей увидеться с Джессикой, и эта мысль так смутила и опечалила его, что его сочувствие к Поле сразу уменьшилось. Победило его собственное желание. Барбара может утешить его самого. Он пойдет к Барбаре. Он поднялся на ноги.
— Попытайся привести Вилли к чаю, Джон, — сказала Мэри.
— Я попытаюсь, но вряд ли мне удастся.
Дьюкейн вышел из кухни. Солнце светило через стекла входной двери, обнажая полированные, чуть розовые вмятины на каменном полу холла. Дьюкейн поднял с пола книгу, принадлежавшую Эдварду, — «Естественная история Селборна» и положил ее на стол. На лужайке перед домом он увидел Кейзи и близнецов, сидящих на тартановой красной подстилке, они лущили горох. Он почувствовал, прикасаясь к столу и задержавшись в этом солнечном, так хорошо знакомом холле, другую боль, трогательную, приятную — понимание невинного мира, мира, который он любил и в котором нуждался, но ускользающего от него. Он подумал: невинность — важна. Это не просто свойство, которое мы теряем. Она магнетически все равно остается в жизни каждого, остается как нечто живое и совершенно не подверженное действию механического и ужасного. Он подумал: бедный Биран. И опять беспокояще странная мысль: Биран придет ко мне. Он начал подниматься по лестнице.
Когда Дьюкейн достиг первой лестничной клетки, он увидел там Пирса, который вышел откуда-то со стороны кладовых. Пирс, который не заметил Дьюкейна, шел очень осторожно, неся в руках блюдце с чем-то белым. Стараясь не уронить его, он открыл дверь своей спальни и вошел, Дьюкейн наполовину бессознательно воспринял то, что увидел, и наполовину бессознательно стал размышлять над этим. Затем, во внезапном озарении, вернувшем его в настоящее, он понял смысл происходящего. Он остановился, подумал и быстро прошел мимо двери в комнату Барбары. Он дошел до двери Пирса и распахнул ее. Монроз свернулся клубочком на постели Пирса.
— Пирс, ты — мерзкий маленький негодяй.
Пирс, только что поставивший блюдце с молоком на пол, медленно выпрямился и снял очки. Он оттопырил свою пухлую нижнюю губу и медленно провел рукой по своему прямому лбу и длинному носу, как бы пытаясь скрыть выражение своего лица. Он ждал.
Дьюкейн поднял Монроза и вышел. Он постучал в дверь Барбары и сразу же вошел. Комната была пустая. Пирс, шедший за Дьюкейном, тоже вошел в комнату. Они встали лицом к лицу.
— Боже, что же ты сделал, какая мерзость! — сказал Дьюкейн. Он вдруг весь задрожал от ярости. Все беспокойство, тревога, чувство вины, все сфокусировалось в этом примитивном гневе.
— Я не причинил Монрозу никакого вреда, — сказал Пирс медленно.
— Ему нет, а Барбаре? Как ты мог быть таким жестоким?
Дьюкейн опустил Монроза на стол. Проделывая это, он заметил близко от своей руки маленький хлыст для верховой езды с серебряной ручкой, принадлежавший Барбаре. Образ хлыста всплыл в его мозгу и исчез.
— Понимаете, — сказал Пирс прежним объясняющим тоном, — если бы она только пришла ко мне, пришла, как раньше она обычно делала, если бы она не обращалась со мной как с прокаженным, она бы нашла Монроза. Это была такая проверка. — Он положил руку на стол, слегка наклонясь вперед.
— Ты осознанно сделал так, чтобы она мучилась и страдала. И ты любовался этим — сказал Дьюкейн, — я думаю. Его рука наткнулась на ручку хлыста и быстрым, но точным движением он поднял хлыст и резко опустил его на тыльную сторону ладони Пирса. Мальчик вздрогнул, но продолжал смотреть прямо в глаза Дьюкейну и не убирал руки.
— Что, скажите ради Бога, здесь происходит? — спросила Мэри Клоудир, появившись в дверях.
Пирс медленно повернулся и, не глядя на мать, быстро прошел мимо нее, прошел по коридору и свернул в свою комнату.
Мэри колебалась. Потом она вошла в комнату Барбары. Она поняла, что ей надо использовать всю свою душевную силу, чтобы справиться с довольно значительным потрясением от вида того, как Дьюкейн ударяет ее сына. Она не знала, что именно она чувствует. От смятения чувств она молчала.
