Ана Матуте - Первые воспоминания. Рассказы
— Смотри, Рипо, вон сеньор алькальд, а вон сеньора баронесса из Пуэрто-Гранде, а вон приютские дети…
Сироты, одетые в голубое, пели, стоя вокруг младенца Иисуса. Один из них упал, потеряв сознание. Из носа его потекла кровь, и его унесли. Только раз праздновали они рождество в «городе верующих». Но Рипо очень хорошо запомнил ту ночь и теперь с ужасом ждал нового рождества.
— Лучше бы меня оставили одного на весь день, — сказал он матери, — не нужны мне эти праздники.
— Ах ты, безбожник, антихрист окаянный! Ты погубишь нас своим языком и своими паршивыми дружками. Несчастный, не дай бог, дон Марселино услышит, как ты говоришь о самом святом!
Но Рипо не видел ничего святого ни в этом городе, ни тем более в доме, где жил. Потому что в собор хозяева ходили поглазеть на туалеты прихожан. Донья Эльпидия закатывала глаза, но не молилась. Даже не думала молиться. Он хорошо это видел. Она только шевелила губами, а глазами сновала по сторонам, приговаривая:
— Вон жена Руиса-коррехидора[11], вон жена и дочь Брандолина, а вон жена и дочь дона Рамиро, владельца шелкопрядильной фабрики…
И так без конца, не забывая при этом закатывать кверху глаза, похожие на две большие пуговицы.
Потом дон Марселино захрапел. Там, в соборе, Рипо первый раз увидел его без берета. Ну и голова! Теперь понятно, почему он все время ее закрывает. Нечего сказать: поросшая пухом, как у только что вылупившегося птенца. Фу, какая гадость! Смотреть противно! И вдруг от тройного подбородка дона Марселино третий отвалился на галстук, точно кусок сала, а за ним второй и первый. И начался концерт из храпа и сопения. Донья Эльпидия толкнула его локтем. Мать и Рипо оторопело уставились на хозяев. Донья Эльпидия разозлилась:
— Чего таращитесь, как очумелые? Молитесь, безбожники!
Так длилось всю службу, пока наконец они не вышли из собора. Ноги у Рипо затекли и стали как деревянные: пришлось бить коленкой о коленку. Впереди шествовала супружеская пара в меховых шубах, за ней — в габардиновом пальто и берете — Мариано, поглядывавший своими сладенькими глазками на проходивших мимо пьяных. На голове у пьяных торчали бумажные колпаки; они пошатывались и дудели рожками в уши прохожим, возвращавшимся из собора. Мать и Рипо шли, тесно прижавшись друг к другу, полусонные, спотыкаясь, точно пьяные, и мечтали про себя: «Хоть бы поспать завтра до десяти утра». Но куда там! У них такая пропасть всяких дел!
Дон Марселино велел Рипо показать свои чаевые. И он, дурак, скопивший больше тридцати песет, отдал все до единой монеты. Дон Марселино взял их и сказал:
— Я их припрячу, а не то ты растратишь все на свои пороки, я тебя знаю.
С той минуты Рипо возненавидел дона Марселино и пожелал ему заболеть. (По-настоящему, не так, как в прошлый раз, когда, решив, что умирает, дон Марселино послал его за священником. И зачем только? Это оказалось всего лишь несварение желудка.)
Теперь Рипо поступил более осмотрительно. Настало двадцать четвертое декабря. Мать выгладила ему рубашку. День выдался более или менее сносный, в отличие от предыдущих дней, когда приходилось работать не покладая рук. Витрина магазина была оформлена: стены из халвы, разукрашенные петухи, звезды из золотой бумаги и слова: «На земле мир, и в человецех благоволение» на цепочке из колбас. Все в ряд. На открытке, сделанной своими руками — денег на настоящую у Рипо не было — красовалась надпись: «Разносчик продуктовых товаров желает вам счастливого рождества». И он уже припрятал больше двадцати дуро, которые не намерен был никому показывать. Конечно, половину собранного придется отдать дону Марселино, но эти двадцать дуро он истратит «на свои пороки». Уж этих-то денег у него никто не отнимет.
А пороками его, как известно, были Чапо, Мигелин и разговоры: «Помнишь, Чапо, дым костра?» Рипо поднимался на холм украдкой. Мать столько раз твердила ему одно и то же, что в глубине души он чувствовал угрызения совести за свои столь частые посещения «дурной компании». Роса и в самом деле жила как-то не так… Чапо иногда напивался и к мессе не ходил. Но что поделаешь, пороки остаются пороками. И Рипо никак не мог от них отделаться. Он снова и снова взбирался на холм, приносивший ему запах тимьяна, травы, приятную прохладу вечеров под открытым небом (жаркий июль там, внизу, а на вершине ветер, словно прохладная рука на разгоряченном теле). Потому что не был пастухом, пастухом до мозга костей! Как и Чапо. А не мальчиком на побегушках, разносившим колбасу, ветчину, кока-колу, которых, кстати сказать, не любил. Как истинный горец, он предпочитал простую, постную пищу. Без жира, без всякого жира…
И вот настало двадцать четвертое декабря. Рипо страшился всего, что приближалось, и любил то, что ему пришлось покинуть. Сверкал на солнце город мертвецов. Когда он чувствовал себя слишком усталым, он говорил Чапо:
— Знаете, часто у меня так болит поясница, что я завидую тем, кто лежит там, внизу.
А Чапо смеялся, заставляя плясать перед Мигелином «Бернардино из Бомбардино», и заключал:
— Ах, все мы там будем, не огорчайся.
Мать и Рипо встали в пять утра, еще до восхода солнца. Внизу уже началась распродажа товаров, подсчеты, ссоры.
— Ведь ты же сам обещал мне, разве ты не помнишь, Марселино?
— Что я мог обещать тебе, жена, что я тебе мог обещать? Всюду только расходы, расходы, расходы… Можно подумать, что ты решила меня разорить…
И так далее.
Всего год с лишним Рипо жил здесь, но как уже все ему опротивело. Даже не верится!..
— Просто не верится, Чапо, что в горах мне было так хорошо.
На этот раз Чапо был хмур и не обрадовался его приходу.
— Знаешь, Рипо, Роса уже три дня не ночует дома. Кончилось все: еда, табак, вино. Никто не стирает одежду Мигелина.
Мигелин, закутанный в зеленую шерстяную кофту, возился на земле, пытаясь открыть пустую коробку из-под кофе.
— Как не ночует?
— У нее свои дела… но Роса всегда приходила ночевать домой. Я послал Хромого узнать. А он говорит, что ее схватили во время последней облавы.
— Какой облавы?
— Сам понимаешь, Роса очень красивая. Вот ей и приходится иногда… что поделаешь… приходится. Деньги, сынок, ей нужны деньги…
— А разве она не стирает для сеньоры?
— Нет, теперь уже не стирает. Вот какие дела, сынок. Что же нам делать с Мигелином? Я-то не важно, я как-нибудь проживу, а вот мальчуган.
— Но… надо что-то придумать…
— Роса велела передать мне, чтобы я никому не говорил про Мигелина, а то его заберут в приют. Понимаешь? И что ее скоро выпустят. Сразу же после праздников. А пока чтобы мы позаботились о мальчишке и чтобы никто о нем не узнал, потому что… Что же теперь делать? Знаешь, я спущусь в город, к молочнику, может, он возьмет меня снова… и даст немного денег вперед… Присмотри за Мигелином.
— Только недолго, у меня еще много работы на сегодня…
— Не беспокойся…
И старик ушел.
— Эй!.. — крикнул ему вдогонку Рипо, но Чапо уже скрылся из виду.
Оглянувшись по сторонам, он взял Мигелина на руки, но мальчишка задрыгал ногами, и его пришлось снова опустить на землю. Ножки Мигелина покраснели от холода. Но малыш уже привык к этому, он был на редкость выносливым и здоровым. «Сразу же после праздников…» В пещере, рядом с колыбелью Мигелина, стоял топчан, на котором спала Роса. На стене висели картинки и зеркало… Как она все умеет, эта Роса! Какая она ловкая! И тут же в голове у Рипо пронеслось: «А Чапо? Где же спит Чапо?» Прежде он как-то не задумывался об этом. «Здесь он ест, нянчит Мигелина, но где же он спит?» Рипо вышел из пещеры и увидел холодную землю, заледеневшие корни, иней в канавах, голые деревья. А там, внизу, город, сверкающий на солнце разноцветными кристалликами: красными, зелеными, желтыми.
Земля, земля. Грязный, мерзкий город там, внизу, в тумане. «Где же, где спит Чапо? Зачем он продал свою лачугу Хромому и Франту, когда его прогнал с работы торговец молоком?»
«На кафедре Моисея расселись книжники и фарисеи… Делайте же и храните то, что говорят вам, но не имитируйте это в своих произведениях, потому что они говорят, но не делают. Они связывают тяжелые ноши, взваливают их на плечи других, но сами и пальцем не шевельнут, чтобы сдвинуть их с места».
Прошло много времени, гораздо больше, чем хотелось бы Рипо. Что-то похожее на страх заползло в душу — еще надо было разнести очень много заказов. Корзина стояла в пещере Росы, и теперь он смотрел на нее, битком набитую продуктами, которые уже не смогут быть доставлены вовремя. Если бы Чапо так не задержался…
Чапо медленно взбирался вверх по холму. Каким старым он вдруг показался ему! Раньше он как-то не думал о том, что Чапо старик. Несчастный старик, одинокий, неспособный уже (даже если бы не случилось этой истории с Норбертином) вернуться на зеленые пастбища родной, желанной земли «дикарей».
