Лайза Джуэлл - Встретимся у Ральфа
Шери понимала его чувства. Ха! Еще бы не понимать: весь Лондон разделяет его страдания. Карл стал звездой… типичный случай, черт побери. Что он был такое до знакомства с ней? Вшивый учитель танцев, вот что. Потом она его бросила — и вот благодаря их интрижке, благодаря Шери этот плясун взлетел на Олимп, его физиономия с удручающим постоянством мелькает на страницах самых модных столичных журналов и на телеэкране. Подумать только — у Шери от этой мысли кровь закипала в жилах, — Ричард и Джулия пригласили его на свое ток-шоу! Ричард и Джулия, ни больше ни меньше! Сначала Лондон, а теперь уж и вся страна захлебывалась, заходилась, обмирала от любви к долбаному Карлу Каспарову. Несчастному, брошенному Карлу Каспарову.
Бедняжечка Карл, думала Шери. Бедняжечка Карл, так страстно, так регулярно и жадно трахавший ее. Бедняжечка Карл, который зацеловал, облизал и огладил каждый закуток, каждый мягкий, теплый, сочный изгиб ее упругого тела, со стонами и рычанием изголодавшегося зверя набрасывался на ее лоно. Бедняжечка Карл, который без зазрения совести врал, предавал и обманывал самую прекрасную, если верить его публичным излияниям, женщину на свете. Говнюк! Да плевать мне на тебя, придурок.
Ладно, пусть инициатива исходила не от него. Она сама положила на него глаз и своего добилась. Крепкий оказался орешек этот Карл, чего уж душой кривить. Шери и запала-то на него только потому, что каждое воскресенье, подходя к окну, наблюдала одну и ту же тошнотворную сцену: Карл и Шиобан с чудным песиком возвращаются из магазина, нагруженные пакетами, смеются, болтают о чем-то своем, ей недоступном, и Карл так нежно обнимает плечи Шиобан, будто не замечает, какая она жирная корова, будто ему на это наплевать. Он определенно не задумывался о том, что теряет. Красивый ведь парень. Прическа, правда, и эти бачки уродские, и рубашки чересчур пестрые, но в общем и целом парень в порядке. Широкие плечи, мощная шея, классная задница, подчеркнутая не по моде узкими штанами, и роскошные, блестящие от геля черные волосы. А этот акцент… Шери всегда млела от мягкого ирландского выговора. Парень достоин лучшего, решила она тогда. И если сам не понимает, значит, нужно подсказать.
Она изрядно потрудилась, чтобы привлечь внимание жертвы. Бывало, даже руки опускались; так и хотелось заорать ему прямо в лицо: «Да очнись же, придурок! Протри глаза! Перед тобой настоящая женщина, лакомый кусочек; бери меня, я вся твоя. Обещаю, не пожалеешь. И больше в жизни не взглянешь на эту жирную бабищу!» Поначалу все ее старания пропадали втуне. Карл смотрел на нее, улыбался мимоходом, бросал «привет» и… не замечал. И чем дольше не замечал, тем сильнее она хотела его. Мечта заполучить Карла превратилась в навязчивую идею: Шери с мучительной дотошностью выбирала для него наряды, дожидалась, напрягая слух, когда хлопнет дверь его квартиры, и тут же выскакивала на лестницу. Однажды решилась проследить, куда каждый вечер в шесть часов он топает в своей гавайской рубахе и апельсиновых штанах, обнаружила, что Карл преподает танцы, и ухватилась за этот шанс. Джаз Шери любила и умела танцевать — отец научил, еще в детстве. Дождавшись окончания урока, она тайком проводила Карла до дома, «случайно» столкнулась с ним у входа и подвела-таки беседу к нужному финишу — приглашению на следующее занятие.
Легче, впрочем, не стало, хотя Шери и завоевала место постоянной партнерши Карла. Каждый четверг появляясь в классе, она вкладывала в детсадовские па всю свою страсть, обволакивала Карла томными взглядами, вихляла бедрами, флиртовала каждым движением тела, беззастенчиво вопившем «секс, секс, секс!», и без конца улыбалась. Все впустую. Карл благодарил, Карл не скупился на похвалы, Карл признавал, что обрел наконец достойную партнершу, время от времени угощал пивом, еще реже предлагал вернуться вместе домой — и только. Шиобан то, Шиобан се… эта Шиобан у него с языка не сходила, пока Шери наконец не поняла, что если хочет получить Карла, то придется взять его приступом. Что она и сделала. После чего он ей очень быстро надоел.
Теперь Карл знаменит; знаменит и богат. А где же, спрашивается, ее навар, где ее слава? Кем был бы Карл Каспаров без нее, Шери? Рядовым диджеем с местного радио, каких тысячи.
Несправедливо. Всю свою жизнь Шери стремилась к известности и признанию. В детстве мечтала стать примой-балериной, пока не вымахала под сто восемьдесят и не поняла, что ей не светит слава Марго Фонтэйн, не будут миллионы поклонников носить ее на руках и осыпать розами.
А теперь вот Карл Каспаров… Он-то знаменит, а о вкладе Шери кто-нибудь подумал? Почему она должна прозябать на второразрядных музыкальных тусовках, в то время как Карл Каспаров вращается в обществе столичных светил? Ей двадцать семь, она красива, но это преходяще — глазом не успеешь моргнуть, как уже будет слишком поздно. Старые уродины никому не нужны. Так и шанс свой упустить недолго.
Чем больше Шери думала о Карле, тем сильнее желала получить причитающуюся ей долю. В конце концов, именно о ней он твердит в каждом интервью, она и есть то «ничтожество», которое он поносит на каждом ток-шоу. В каком-то смысле она уже добилась признания — как дьявольское отродье, разрушительница семейного счастья.
Количество мыслей перешло в качество, и на прошлой неделе на нее снизошло озарение. Шери смотрела что-то по телевизору — женщина на экране вещала о том, как увела парня из семьи, как потом раскаялась и приложила все силы, чтобы помирить супругов, и как все ее потом превозносили за благородство. Вот оно! Почему бы не повторить тот же номер? Она прославится, причем как спасительница, а не как стерва. Из исчадия ада она превратится в героиню, весь мир станет обожать ее.
Шери уже видела статьи, сопровождающие ее фото в газетах: «Шери, очаровательная блондинка двадцати семи лет (85-60-85), призналась, что не в силах была дольше нести бремя вины. "Я никому не хотела причинить боль, — поделилась она сегодня с нашим корреспондентом в своем роскошном пентхаусе в Бэттерси, — но мне было так одиноко. Пусть Карл и Шиобан будут счастливы — вот все, о чем я мечтаю"». Шери прекрасно знала вкусы газетчиков и телевизионщиков: сраженный горем диджей, обнажающий душу в прямом эфире, для них лакомый кусочек, а до сих пор анонимная разлучница, выпрыгнувшая как чертик из коробочки, чтобы исцелить его душевную рану, — просто манна небесная.
Холодок радостного предвкушения пробежал по спине Шери. А что? Вдруг сработает? Ей всего и нужно-то, что обеспечить материальную базу, а для этого прежде всего — отыскать Шиобан. Куда она исчезла? Как с ней связаться? Как убедить в честности своих мотивов? Придется поиграть в «хорошую девочку», но Шери не сомневалась, что справится.
Но с другой стороны, идея, пожалуй, безнадежна. Подобной измены не простит даже такая корова, как Шиобан. Ха! Но Шери-то в любом случае внакладе не останется. Во-первых, всеобщее внимание обеспечено. Во-вторых, и Карл — не чурбан же он — не сможет не оценить усилий «ничтожества». Глядишь, и обратит на нее снова свой утомленный софитами взор. А уж Шери постарается прилепиться к нему намертво. Зря, что ли, столько сил и времени вбухала? Ох и здорово она будет смотреться под ручку с Карлом на глянцевой обложке.
Она опустила штору и уютно устроилась на диване с чашкой душистого мятного чая и пузырьком бледно-серебристого лака для ногтей. Думай, Шери, думай.
После переезда к матери Шиобан чувствовала себя чудом выжившей, но искалеченной жертвой землетрясения. Все кончено. Между ней и Карлом все кончено.
Первую неделю она только и делала, что прижимала Розанну к себе и рыдала, зарывшись лицом в густой собачий мех. Карл все звонил и звонил, а она отказывалась брать трубку, хотя какая-то часть ее изнывала от желания услышать его голос, поговорить, утешить. Она слышала тот самый «Час пик», прослушала все до единой песни, что он ставил для нее. Обняв колени, Шиобан сидела на своей девичьей кровати и слушала, как Карл делится с Лондоном самыми интимными воспоминаниями. Она обращалась к его звучащему из радиоприемника голосу и, не дождавшись ответа, снова плакала, плакала, плакала.
Мать пыталась урезонить ее, уговаривала сжалиться над Карлом и взять трубку. «Мальчик совершил ошибку, дорогая, — убеждала она, — но он любит тебя всем сердцем, да ты и сама это знаешь, так почему бы не дать ему второй шанс?» Шиобан понимала, что в какой-то степени мать страшит возможное одиночество дочери — в тридцать шесть не так просто найти себе пару; но она понимала и ее правоту. Первый шок от предательства Карла миновал, и Шиобан, запертой в четырех стенах своей детской спальни, уже казалось, что Карл заслуживает прощения, что она могла бы научиться вновь доверять ему, что они могли бы собрать осколки и склеить разбитое счастье в Бэттерси. Но что-то мешало этим мыслям набрать силу, что-то удерживало ее от ответа на звонки Карла, что-то не пускало ее на Альманак-роуд, где она вошла бы в квартиру со словами «Я вернулась, милый».
