Питер Мейл - Отель «Пастис»
Пока они разглядывали нанесенный на карту маршрут, Генерал достал из машины сумку и развернул содержимое: семь пар дымчатых очков и семь ярких хлопчатобумажных кепочек с маленькими козырьками.
— Voilà. Последний штрих, — сказал он, раздавая их соучастникам. — Это маскировка. Надевайте и будете выглядеть точно так же, как остальные пять тысяч, разъезжающие сегодня по дорогам. Никто не сможет запомнить ни цвета ваших волос, ни цвета глаз. Вы исчезнете.
— Недурно, а? — спросил Жожо, надев очки и натягивая на лоб кепочку. — Как по-твоему?
Жан оглядел его с ног до головы.
— Очаровательно. Особенно ножки.
— Allez! — приказал Генерал. — Здесь вам не дом моделей. Знаете дорогу из города? Я могу застрять в уличном движении.
Семь кепочек закивали в ответ. Генерал удовлетворенно кивнул. Элементарная маскировка себя оправдала. Даже он вряд ли узнает их, если они проедут на хорошей скорости.
Саймон с Эрнестом стояли у отеля, разглядывая сквозь строительные леса фасад. Рядом с ними скручивал сигарету Берт, специально выписанный из Лондона маляр.
— Через пару недель все будет, как надо, — заверил он. — Сейчас немножко ярковато, но солнце и ветер сделают свое дело — будет выглядеть древним. Как мы говорим, получится желаемый эффект.
Берт был мастером подделки под старину — где подпачкает, где подпортит, взлохматит, пройдется губкой. С помощью содержимого своего фургона он делал все — от искусственно растрескавшейся лакировки до грязных, в никотинных пятнах, потолков, фургон стоял рядом в гараже — волшебный сундук на колесах. На обоих бортах изображена привлекающая всеобщее внимание деталь из Сикстинской капеллы — перст Божий, указующий на как бы выбитую из камня надпись: «АЛЬБЕРТ УОЛДИ. ЖЕЛАЕМЫЙ ЭФФЕКТ».
Последним торжеством Берта была вывеска отеля. Блекло-желтые двухфутовые буквы с падающими от них тенями на блекло-голубом фоне, обрамленном узкой красной полоской. Вывеска выглядела так, будто полвека выдерживала непогоду и вот-вот начнет шелушиться. Впечатление усиливалось щербинами и трещинами, которые Берт старательно наносил целых два дня.
— Замечательно, Берт. Как раз то, что мы хотели, правда, Эрн?
— Превосходно, Берт, дорогой, — энергично кивал Эрнест. — Знаешь, я подумываю о том, не изобразить ли что на задней стене ресторана.
— Что-нибудь вроде фрески?
— Вот именно. Когда приедут остальные?
Теперь, когда каменщики заканчивали работы, к Берту должны были приехать трое помощников для отделки интерьера.
Берт задумчиво затянулся сигаретой.
— Стены, разумеется, ваши. Этим зубоскалам ничего не стоит сказать, что они закончили, но стенам еще сохнуть и сохнуть. Расписывать серые стены — упаси меня Боже. Если хотите получить желаемый эффект.
— Пойдем посмотрим, — предложил Саймон. — Все окна открыты, отопление включено полностью, так что внизу должно быть сухо.
Они вошли внутрь, и Берт задержался у одного из окон.
— Жаль, что там эти горы, правда?
— Что здесь такого, Берт?
— Загораживают вид, разве не так?
Франсуаза медленно поднималась по крыльцу дома Николь. Ей мешали узкая юбка и непривычно высокие каблуки. Она купила туфли в Кавайоне, куда ездила сделать прическу перед предстоящей беседой. Если сегодня все будет хорошо, она сможет уйти из кафе, не будет больше без конца мыть стаканы и терпеть шлепки по заду от заглядывающих переброситься в картишки приятелей отца. Каждый день будет ходить на высоких каблуках, знакомиться с приезжими из Парижа или Лондона. Может быть, в отель на красном «феррари» приедет молодой красавец и влюбится в нее. Оглядев старательно выглаженную накануне блузку, решила застегнуть еще одну пуговку. Bon. Постучала в дверь.
Впустив девушку в дом, Николь усадила ее в кресло у камина. Она впервые видела Франсуазу не в джинсах или старой ситцевой юбке и сандалиях на веревочной подошве. Превращение было потрясающим: перед ней была не деревенская девчонка, а эффектная молодая женщина. Больше чем нужно косметики, подумала Николь, узковата юбка, но эти мелочи можно поправить.
— Ты очень мило выглядишь, Франсуаза. Мне нравится твоя прическа.
— Merci, madame.
Франсуаза подумала было, как мадам Бувье, закинуть ногу за ногу, но сочла, что юбка и без того коротка, и просто скрестила ноги.
— Николь закурила.
— Скажи, как отнесутся к этому родители, не будут ли они против, если ты перейдешь в отель? Что будет с работой в кафе? Нам не хотелось бы их огорчать.
Франсуаза пожала плечиками и надула пухлую нижнюю губку.
— На мое место придет кузина. А родители… они знают, что не век же мне сидеть в кафе. — Она подалась вперед. — Знаете, я могу печатать на машинке. После школы занималась на курсах. Могла бы заниматься перепиской, бронированием, счетами, чем угодно.
Встретив нетерпеливый взгляд широко раскрытых глаз, Николь улыбнулась. Если первым личиком, которое гости увидят в отеле, будет это, они не смогут пожаловаться. Особенно мужчины.
— Пойдем на кухню. Сварю кофе, и поговорим.
Франсуаза пошла следом, разглядывая шелк рубашки, покрой брюк, поражаясь, как все ладно сидит, ни одной морщинки. Мадам Бувье была для нее самой элегантной женщиной. Чувствуя себя нескладной, разгладила на бедрах юбку — прошлогодняя, должно быть, села. Матери никогда не понять. Прячет платья, пока они не рассыплются в прах. Мадам Бувье поняла бы. Франсуаза решила расспросить ее насчет того, как одеваться. Если получит работу.
— Я могла бы начать до открытия отеля. Просто помогать.
Амброз Крауч сидел, уставившись на дисплей компьютера и бутылку красного вина, постепенно напиваясь и набираясь храбрости.
Отель стал для него чем-то вроде навязчивой идеи. Он символизировал все, над чем он публично глумился и чему втайне завидовал, — комфорт, роскошь, деньги — и ежедневно напоминал Краучу о его собственных весьма стесненных обстоятельствах. Он жил в маленьком домике, где всю зиму пахло сыростью. Уже два года ему не повышали зарплату; редактор без конца убеждал его, что жизнь в Англии становится все тяжелее. Пять издателей отвергли его предложение о книге, а после того как он раскритиковал одного проживавшего в Лакосте видного и пользующегося симпатиями американца, американские журналы перестали заказывать у него статьи.
Грустно размышляя, Крауч потягивал винцо. В довершение всего ему шантажом затыкает рот этот бандит-миллионер с его паршивыми сигарами и шустрой любовницей-француженкой — все это ему комом в горле. Он кое-что разузнал о Саймоне Шоу и набросал о нем объемистую злую вещицу, но на следующее утро, по трезвому размышлению, предпочел убрать в ящик стола. Но теперь, кажется, он нашел способ насолить.
Один из собутыльников на Флит-стрит согласился дать опус Крауча у себя в газете за своей подписью. Теперь, когда судьи засыпали прессу постановлениями о выплате ущерба за клевету, писать приходилось осторожно, но это все же лучше, чем ничего, да и сам Крауч останется в тени.
Наполнив стакан, улыбнулся про себя, увидев на экране дисплея заголовок: «НАСИЛИЕ НАД ДЕРЕВНЕЙ». Может быть, вставить ссылку на самого себя, как будто автор брал у него интервью? Никаких личных выпадов, просто легкий вздох неодобрения по поводу исчезающих традиций и осквернения деревенской жизни. Он застучал по клавишам, радуясь возможности без риска выплеснуть свою злобу.
Саймон поглядел на накопившиеся за неделю счета от столяров, водопроводчиков, штукатуров, электриков и, вздохнув, покачал головой. Похоже, будто выписываешь чеки итальянской футбольной команде — Роджеро, Бьяджини, Зиарелли, Коппа, — и почти так же дорого. Правда, работа хорошая, просто отменная. Подписав последнюю цепочку нулей, он вышел на веранду позади дома, где Николь в дневное время уже начала принимать солнечные ванны. Теперь был вечер, и голубевшее над горами небо постепенно приобретало невероятный, по выражению Эрнеста, бледно-розово-лиловый оттенок.
Пройдет немного времени, и зазеленеют ряды виноградников, зацветет вишня, и начнут съезжаться пасхальные туристы. Наши будущие клиенты, подумал Саймон. Надо надеяться, что водопровод и канализация будут работать. Взглянув последний раз на небо, он направился внутрь выпить.
Глава 17
— Это Саймон Шоу, насильник окружающей среды?
Узнав голос в трубке, Саймон улыбнулся. Джонни Харрис, когда-то составитель рекламных проспектов в агентстве, а ныне один из наиболее усердных репортеров светской хроники. В отличие от своих коллег, он не поражал свои жертвы в спину — по крайней мере, давал им возможность подготовиться к обороне. Они с Саймоном много лет поддерживали знакомство. Если не считать излюбленного определения «обидчивый глава агентства» применительно к Саймону в его колонке, он всегда относился к Саймону терпимо.
