Эмма Донохью - Чудо
Имел ли тогда ребенок представление о последствиях? Понимает ли она это сейчас?
– То, что твоя мать выплевывала тебе в рот, – говорила Либ нарочито грубо, – это еда, приготовленная на кухне. Эти порции кашицы сохраняли тебе жизнь все эти месяцы. – Она замолчала, ожидая реакции, но глаза девочки смотрели рассеянно.
Либ схватила ее за распухшие руки:
– Твоя мама лгала, разве не понимаешь? Тебе нужна еда, как любому другому. В тебе нет ничего особенного. – Слова получались неправильными, обидными. – Если не будешь есть, то умрешь, дитя.
Анна посмотрела прямо на нее, потом с улыбкой кивнула.
Глава 5. Дежурство
Дежурство
смена, изменение
рабочие часы
средство для достижения цели
решительный шаг, начало
В четверг вовсю палило солнце, августовское небо было нестерпимо голубым. Когда Уильям Берн в полдень вошел в столовую, Либ сидела в одиночестве, уставившись в миску с супом. Подняв взгляд, она сделала попытку улыбнуться ему.
– Как Анна? – спросил Берн. Он сел напротив Либ, касаясь коленями ее юбки.
Либ не смогла ответить.
– Если вам не уснуть, надо подкрепить силы, – кивнул он на ее миску.
Либ подняла ложку, которая издала скрежещущий звук. Она почти донесла ложку до рта, но потом опустила в миску.
– Рассказывайте. – Берн наклонился к ней через стол.
Либ отодвинула миску. Поглядывая на дверь – нет ли дочери Райана, – она рассказала про «манну небесную», подносимую под видом объятия.
– Господи! – изумился Берн. – До чего же наглая эта женщина.
О, какое облегчение почувствовала Либ, излив ему душу.
– Плохо, что Розалин О’Доннелл заставила ребенка существовать на двух глотках в день, – сказала Либ. – Но в последние пять дней Анна отказывается принимать «манну», и ее мать не сказала ни слова.
– Полагаю, она не говорит этого из боязни, что ее осудят.
Либ растерялась:
– Вам пока нельзя это печатать.
– Почему нельзя?
Как Берн может спрашивать?
– Я в курсе, что суть вашей профессии в разглашении всё и вся, – съязвила она, – но сейчас самое главное – спасти девочку.
– Я знаю. А как насчет вашей профессии? Многого вы достигли за все время, проведенное с Анной?
Либ закрыла лицо ладонями.
– Простите. – Берн схватил ее пальцы. – Я сказал сгоряча.
– Это совершенно правильно.
– И все же простите меня.
Либ вырвала свою руку из его руки, чувствуя, как горит кожа.
– Поверьте, – сказал он, – ради блага Анны следует кричать об этом обмане на всех углах.
– Однако публичный скандал не заставит ее есть!
– Почему вы так уверены?
– Анне приходится справляться с этим в одиночку. – Голос Либ задрожал. – Похоже, она приветствует перспективу смерти.
– Но почему? – Берн откинул кудри с лица.
– Наверное, потому, что ваша религия заполнила ей голову ужасной чепухой.
– Скорее, потому, что она приняла ужасную чепуху за религию!
– Не знаю, зачем она так делает, – призналась Либ, – если только это не имеет отношения к смерти ее брата.
Он нахмурился с озадаченным видом:
– Вы уже сказали монахине про «манну»?
– Утром не было возможности.
– А Макбрэрти?
– Я никому, кроме вас, не говорила.
Берн взглянул на Либ с таким выражением, что она пожалела о сказанном.
– Понимаете, сегодня вечером вам придется поделиться своим открытием с комитетом.
– Вечером? – в смущении переспросила Либ.
– Разве вас с сестрой не позвали? В десять часов они собираются в задней комнате здесь, – он мотнул головой на отстающие обои, – по указанию доктора.
Может быть, до доктора все же дошло что-то из того, о чем говорила с ним Либ накануне.
– Нет, – с сарказмом ответила она, – мы всего лишь медсестры, зачем им выслушивать наше мнение? – Она уперлась подбородком в сжатые кулаки. – Может, если пойти к нему сейчас и рассказать про трюк с «манной»…
– Лучше вам явиться на собрание и объявить комитету, – покачал головой Берн, – что вы справились с заданием, которое вам поручили.
Справилась? Больше похоже на безнадежный провал.
– Но каким образом это поможет Анне?
Берн взмахнул руками:
– Когда наблюдение закончится, у нее будет место… и время побыть наедине. Шанс передумать.
– Она придерживается этого поста не для того, чтобы произвести впечатление на читателей «Айриш таймс», – сказала Либ. – Это между ней и вашим алчным Богом.
– Он не виноват в недомыслии своих последователей. Все, о чем Бог просит нас, – жить.
Они пристально смотрели друг на друга.
Потом Берн усмехнулся:
– Знаете, я никогда не встречал женщину – человека такого нечестивого, как вы.
Пока он смотрел на нее, по телу Либ медленно разливался жар.
Солнце светило прямо в глаза. Униформа Либ прилипла к телу. По дороге к хижине она решила, что пойдет на вечернее собрание комитета, независимо от того, пригласили ее или нет.
Когда она вошла, в доме было тихо. Розалин О’Доннелл и прислуга выщипывали за длинным столом тощую курицу. Трудились они молча или разговаривали – об английской сиделке, – пока не услышали звук открываемой двери?
– Добрый день, – сказала Либ.
– Добрый день, – не отводя глаз от тушки, откликнулись обе.
Либ взглянула на длинную спину Розалин О’Доннелл и подумала: «Я раскусила тебя, злодейка». Она даже ощутила сладость: ей казалось, она держит в руке единственное оружие, способное сокрушить дешевое жульничество этой женщины.
Но не сейчас. С этого момента пути назад не будет. Если Розалин выставит ее из хижины, у Либ не останется шансов повлиять на Анну.
В спальне девочка лежала лицом к окну, свернувшись калачиком, грудная клетка вздымалась и опадала. Она хватала воздух потрескавшимися губами. В ночном горшке ничего.
Лицо монахини вытянулось.
– Хуже, – одними губами произнесла она, забирая плащ и сумку.
Либ положила ладонь ей на плечо, чтобы удержать.
– Анна призналась, – чуть слышно сказала она на ухо монахине.
– Священнику?
– Мне. До субботы мать кормила ее пережеванной пищей, делая вид, что целует. Она убедила девочку, что это манна.
Сестра Майкл побледнела и перекрестилась.
– Сегодня вечером в десять у Райана собирается комитет, – продолжала Либ, – и мы должны поговорить с ними.
– Так сказал доктор Макбрэрти?
У Либ возникло искушение солгать. Вместо этого она сказала:
– Этот человек не в себе. Он считает, что Анна превращается в холоднокровное существо! Нет, мы должны сделать свое сообщение остальным членам комитета.
– В воскресенье, согласно указаниям.
– Еще три дня – слишком долго! Анна может не выдержать, – прошептала Либ, – и вы это знаете.
Моргая большими глазами, монахиня отвернула лицо.
– Говорить буду я, а вы должны меня поддержать.
– Мое место здесь… – нерешительно процедила сестра Майкл.
– Вы наверняка сможете найти кого-то на час присмотреть за Анной, – сказала Либ. – Хотя бы дочь Райана. – (Монахиня покачала головой.) – Вместо того чтобы шпионить за Анной, нам надо постараться уговорить ее принимать пищу. Уговорить жить.
Укрытая платом голова продолжала качаться, как колокол.
– Нам не давали таких указаний. Это ужасно печально, но…
– Печально? – Громкий голос Либ словно обвинял. – Это, по-вашему, подходящее слово?
Лицо сестры Майкл сморщилось.
– Хорошие медсестры выполняют правила, – прошипела Либ, – а лучшие знают, когда их можно нарушить.
Монахиня вылетела из комнаты.
Либ судорожно вздохнула и села подле Анны.
Когда девочка проснулась, ее пульс был как скрипичная струна, вибрирующая прямо под кожей. Либ записала обычным четким почерком:
Четверг, 18 августа, 13:03.
Пульс 129, нитевидный,
Затрудненное дыхание.
Она позвала Китти и велела ей собрать все подушки в доме.
Китти вытаращила глаза, потом помчалась выполнять поручение.
Либ подложила все подушки под спину Анне, чтобы девочка почти сидела в кровати, и от этого ей как будто стало немного легче дышать.
– Ты, который вознесешь меня от врат смерти, – пробормотала Анна, не открывая глаз. – Вызволи меня из рук врагов моих.
С какой радостью Либ сделала бы это, если бы знала как: вызволила бы Анну, освободила ее от пут.
– Еще воды?
Она предложила девочке ложку.
Веки Анны затрепетали, но не поднялись. Она покачала головой:
– Да свершится это надо мной.
– Ты можешь и не чувствовать жажду, но пить все равно нужно.
Плотно сжатые губы разомкнулись и приняли ложку воды.
Проще было бы откровенно поговорить на улице.
