Юрий Герт - Приговор
— Что же до алиби, которое пытались доказать некоторые другие свидетели, друзья и приятели подсудимых, то и это — попытки с негодными средствами. Я имею в виду прежде всего Галину Рыбальченко, Пантюхина, Шлыкова, учащихся как той же 44-й, так и 13-й школы города. По молодости лет и легкомыслию эти свидетели, вероятно, не вполне учитывают, что дача ложных показаний суду карается законом...
Кравцова пошелестела бумагами на своем столе, поднесла ближе к глазам одну, другую и отложила, видимо, решив, что сказанного достаточно.
— Таким образом, вина подсудимых в убийстве летчика Стрепетова является доказанной...
— Неслыханно! — раздалось в зале. Зашаркали подошвы, послышались протестующие голоса.— Полнейший произвол! — выкрикнула Людмила Георгиевна.— Как можно... Это не суд, а судилище!
Возникла перепалка. Курдаков жестким, безапелляционным тоном предложил Людмиле Георгиевне покинуть помещение, и она удалилась, возмущенно вскинув голову.
— Перехожу к характеристике личности подсудимых,— продолжала Кравцова.— Считаю необходимым остановиться на этом еще и потому, что несмотря на всю исключительность, жестокость и внешнюю бессмысленность, как бы случайность совершенного преступления, оно, с точки зрения личности каждого из подсудимых, отнюдь не является случайным. Случайно могло произойти другое: преступление могло не состояться. То есть именно то престунление, которое подлежит нашему разбору. Но рано или поздно, в этом или в другом месте подсудимые должны были нечто подобное совершить. На Западе пустили в оборот, а у нас некоторые юристы подхватили термин: «безмотивное преступление». Но я убеждена: безмотивных преступлений не бывает.
— Это уже, смею заметить, что-то от Ламброзо,— не удержался Вершинин.
— Вот именно,— каким-то стеклянным, бесчувственным голосом произнесла Таня,— Такими прямо они и родились...
— В роддоме!..— выкрикнула Харитонова.— Титьку сосали, а уже... Уже нож вострили!.. Постыдились бы чушь такую молотить, а, товарищ прокурор?!
— Мне хотелось бы обрисовать смысл совершённого, преступления,— продолжала Кравцова.— Как я уже говорила, подсудимым понадобилась трешница или пятерка, и они напали на Савушкина. Что же до Стрепетова, поспешившего Савушкину на выручку, то ни о трешке, ни о пятерке речи здесь не было. За что же его убили? Почему его убивали с таким упорством? Убивали, добивали, чтобы — наверняка?.. Хоть и видели-то его впервые?..
— Представьте себе, что мы бы ничего не знали об этом человеке. Что нам не известна характеристика, которую дали ему и друзья, и начальство ГВФ. Что мы не видели его жены, ее слез. Представьте, что мы ничего этого не знали бы, знали одно: после работы усталый человек идет домой, вечер, центр города. И вдруг чей-то возглас, крик о помощи... Подчеркиваю: центр города, и всегда на страже — лукавая мысль: разве я один этот крик слышу? А другие? Найдется еще кто-нибудь, почему я?.. Да может это пьяный какой-нибудь, с такими же, как сам, подрался. И милиция — ведь это ее дело — за порядком наблюдать... Так, примерно так мог подумать Стрепетов. И пройти мимо. Как проходят многие из нас. Но он поступил иначе. Почему?.. Мы этого не узнаем, не услышим от него самого. Но все, что он сделал, то есть без размышлений рванулся на помощь неизвестному, говорит об одном: он был человеком. Нет, не сверхчеловек о м, о котором вослед Масутацу Ояма толковал свидетель Шульгин, а — просто человеком... И вот подлинная причина, подлинный мотив, почему на него набросились трое подсудимых, почему с такой жестокостью, с такой неистовой злобой убивали, добивал и его. Единственно за то, что он был человеком. А они этого не могли вынести...
И снова, пока Кравцова неторопливо, мелкими глотками пила воду из стакана, давая небольшую передышку себе, да и аудитории тоже, поскольку дальше-то ей и предстояло перейти к самому существенному,— пока она пила воду, яркой, яростной вспышкой из мглы памяти вырвалось — ночь, и две ленточки сигаретных огоньков, и первый, и второй, и третий шаг — внутрь, в узкий коридорчик между огоньками, и удар в челюсть, и за ним — частые, со всех сторон — удары в живот, в ребра, в пах — куда попало... И как это она, Кравцова, добралась, доискалась между множества причин до той именно, что и он?.. А она уже перешла к главному в своей речи: как могли сложиться, воспитаться такие юноши, молодые люди, что само человеческое в человеке для них было непереносимо?..
— Было бы неверно говорить о трех семьях сразу, хотя между ними, несомненно, имеются общие черты. Вот семья Виктора Федорова, здесь присутствуют его отец, известный журналист, и его мать, библиотечный работник. Не далее как четыре дня назад, как раз в тот день, когда начался этот процесс, во всесоюзной прессе появилась статья Алексея Макаровича Федорова, в которой он выражал обоснованную тревогу за здоровье и жизнь обитателей города Солнечного. Прекрасная статья, и, как говорится, честь и хвала ее автору. Но вот что озадачивает: каким же это образом он, столь детально зная положение дел в Солнечном, не знал, что происходит в его собственном семействе? Почему он, человек высоких жизненных принципов, как о том говорила, между прочим, его жена, передоверил воспитание собственного сына такому субъекту, как Шульгин? Отчего могло случиться, что в семье, судя по всему гуманной, интеллигентной, сформировался характер — циничный, жестокий, бесчеловечный?..
— Я долго пыталась уяснить для себя этот парадокс, перебирала множество причин, однако главным считаю то, что родители Виктора Федорова самоустранились от воспитания сына. Прошу понять меня правильно, товарищи судьи. Это не значит, что их сын рос заброшенным ребенком, обделенным в своей семье заботой и вниманием, Напротив, с детства его окружали книгами, приучали любить музыку, произведения искусства. Но при этом, вероятно, предполагалось, что все остальное образуется само собой. То есть что Пушкин и Толстой, скажем, возьмут мальчика, а затем отрока, а затем юношу за ручку и поведут вперед и выше, заменив отца и мать. Предполагалось, поскольку существует такая гипотеза: каждый человек от рождения бывает добр, чист, прекрасен и воспитателям остается лишь развивать в нем эти качества. Превосходная теория! — В голосе Кравцовой звучал нескрываемый сарказм — обращенный, казалось, к Федорову, именно к нему, хотя за все время, пока длилась ее речь, Кравцова лишь раз или два зацепила его взглядом. — Превосходная, потому что мы привыкли — на этом вся наша идеология зиждется — привыкли верить в человека, в прекрасные, заложенные в нем качества... Но теория эта — не в философском, а в бытовом, семейном, скажем так, плане превосходна еще и потому, что снимает с родителей всякую ответственность, позволяет всю вину за недостатки и пороки детей сваливать на объективные, не зависящие от них, родителей, обстоятельства — не об этом ли услышали мы здесь от матери Виктора Федорова?.. И, наконец, гипотеза эта, как о том свидетельствует опыт, зачастую приводит свой объект прямехонько на скамью подсудимых!
— Ну, баба!..— поразился Федоров.— Она бы, будь ее воля, и Руссо на скамью подсудимых упекла, и французских энциклопедистов, это ведь от них пошло — «табула раса»...— Он провел рукой по взмокшей от пота шее, расстегнул на рубашке две верхние пуговицы.
— Другая теория, в контраст с первой, исходит из неверия в человека. И если первая предоставляет ребенку абсолютную, не ограниченную, никакими разумными пределами свободу, то вторая требует постоянной, регламентации каждого его шага, каждого жеста и слова. Именно так, представляется мне, относились в семье к Глебу Николаеву. Крайности сходятся — у Виктора Федорова и Глеба Николаева развились одинаковые черты характера, их потянуло друг к другу — и вот, как мы видим, они сделались соучастниками в тягчайшем преступлении...
— Что же до третьего соучастника, Валерия Харитонова, то, не умаляя его вины, мне хотелось бы обратить ваше внимание, товарищи судьи, на то, что здесь мы имеем дело с юношей слабовольным, бесхарактерным, но стремящимся ощутить себя сильным, мужественным — хотя бы за счет близости к вожаку, лидеру, олицетворяющему для него эти качества. Общение с Федоровым и Николаевым было для Валерия Харитонова крайне соблазнительно и лестно, несмотря на унизительное положение, в котором он постоянно рядом с ними пребывал. Вероятно, чтобы не потерять себя в глазах таких «суперменов», как Виктор Федоров и Глеб Николаев, он должен был стремиться не отставать от них и в чем-то даже их превзойти...
— В дальнейшем я еще остановлюсь на том, какого рода частное определение обязан, полагаю, вынести суд по отношению к родителям обвиняемых...
Ах, черт, он ведь был еще жив, жив, а с ним уже обращались, как с трупом, как если бы он лежал на мраморном или — как там водится?.. — обтянутом жестью анатомическом столе, и его полосовали, рассекали, разглядывали — одну часть за другой, жилку за жилкой, нерв за нервом...
