Вячеслав Недошивин - Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург
…Окно Блока на Малой Монетной горело два года… Кстати, и сам поэт любил смотреть в незнакомые окна, бродя по ночам. А про «окно Кармен» он даже написал: «В последнем этаже, там, под высокой крышей, // Окно, горящее не от одной зари…»
А вот кто она, эта Кармен, с которой он познал и духовную и физическую любовь, где было окно ее – об этом у следующего дома нашего путешествия по Серебряному веку.
15. СТЕНОГРАММА… ЧУВСТВ (Адрес седьмой: Офицерская ул., 53, кв. 9)
Если Фонтанка считается ахматовским районом города, то Офицерская, может, самое блоковское место Петербурга. На этой улице был когда-то театр, где грянул первый сценический успех Блока; здесь жила мать поэта, Александра Андреевна (Офицерская, 40); здесь находится и последняя квартира поэта, где он умрет (Офицерская, 57). И наконец, этот дом №53 – обиталище последней большой любви его, той, кому и было посвящено стихотворение про окно, «горящее не от одной зари». Теперь оно не на последнем этаже – один этаж дома надстроили в наше уже время. Но если захотите найти его, оно – крайнее справа на пятом этаже. За ним и жила Любовь Андреева-Дельмас – его Кармен. По другой стороне улицы и ходил Блок, как влюбленный юнец, поглядывая на окно и еще боясь познакомиться с ней. Хотя она знала уже: он в нее влюблен…
Ранней весной, когда еще лежал снег на улицах, но с крыш уже звенела капель, я поднялся в комнату Кармен. Признаюсь, сердце колотилось – вот по этой лестнице ходили она и поэт, вот на этом этаже встречались и прощались, вот за этой дверью жила любовь Блока. Ныне, увы, это запущенная, страшноватая, а в общем – обычная коммуналка с тесным коридором, какими-то шкафами, крашеными трубами парового отопления, которые бросаются в глаза.
В комнате Андреевой-Дельмас живет ныне молодая пара: простые, радушные, гостеприимные люди. Они кинулись убирать что-то с дивана, очищая место для гостя, уносить на кухню посуду со стола, освобождать подоконник от увесистых горшков с цветами. Ведь что сохранилось от тех времен? Только стены, подоконник да вид из окна – прямо на Офицерскую. Я хотел всего лишь посмотреть: виден ли из окна тот тротуар напротив, где ходил, поглядывая на окно певицы, очарованный поэт? Но когда выглянул в окно, из-за туч блеснуло солнце – прямо напротив, прямо в глаза! – и, надо сказать, все преобразилось вмиг. Да-да, так все и было: стекла, засверкавшие от прямых лучей, ощущение наступающей в жизни весны и солнце – для них в тот год одно на двоих. Ибо никого вокруг не замечали. Да и был ли кто-нибудь вокруг для внезапно влюбленных?..
Помните, Блока притягивали женщины, похожие на героинь Достоевского. Андреева-Дельмас в чем-то и оказалась такой. Мать поэта в одном из писем, где скажет, что она «хороша как певица и актриса», обронит и главное словцо про нее: «Она… стихийная». Блоку же, когда Дельмас, с ее красотой и развязностью манер, потряхивая золотисто-рыжими волосами, в темно-малиновой юбке, оранжевой блузе и черном фартуке, врывалась на сцену, вообще казалось, что это не женщина – «влекущая колдунья». Его влекущая. Может, потому он, получающий пачками письма от поклонниц, ей напишет – первым…
Ныне известно все: когда он написал первое стихотворение из цикла «Кармен», когда отправил ей первые книги с посыльным, когда познакомился с нею в Театре музыкальной драмы – 28 марта 1914 года. Об одном спорят литературоведы и сейчас: неизвестен день, когда он впервые увидел ее на сцене в знаменитой роли. Блок писал, что 14 февраля он слушал Дельмас-Кармен «в третий раз». А впервые, просчитали исследователи, он мог видеть ее в роли Кармен три раза в декабре, раз в ноябре и четыре раза в октябре еще 1913 года – именно тогда давали в театре эту оперу.
Впрочем, это неважно. Гораздо важнее, что Блок после знакомства с ней возьмет за правило, как вспоминала сама певица, всякий раз после исполнения ею роли Кармен посылать ей розы – «эмблему красоты, восторга любви и счастья обладания». А кроме того, с появлением Андреевой-Дельмас в жизнь поэта войдут и вербы, и ячменные и ржаные колосья, и ландыши…
«Прынцессе Гишпанской», как, любя, называл Дельмас известный в те времена пародист Давыдов, было в то время тридцать. Она была уже замужем за певцом Андреевым, впоследствии выдающимся артистом Мариинки, но псевдоним Дельмас (это, кстати, фамилия ее матери, француженки) вынуждена была взять из-за оперной певицы Андреевой, – однофамилицы. Это было еще в 1905-м, когда будущей Кармен только-только исполнился двадцать один год…
«Я не помню себя не поющей, – напишет она в автобиографии. – С детства мы, пять детей под руководством матери, которая нас обучала и музыке, знали многие песни». Андреева-Дельмас, по отцу Тищинская, родилась и провела детство в Чернигове. В 1900 году, приехав в Петербург, поступила по конкурсу в консерваторию (меццо-сопрано). Потом была труппа «Новая опера», где она выступала еще со своим мужем, театр Солодовникова в Москве, Большой оперный в Киеве, наконец, труппа петербургского Народного дома. Ко времени знакомства с Блоком она пела, и не единожды, даже со знаменитостями: дважды, например, с Шаляпиным – сначала в Киеве, потом – партию Марины Мнишек – в Монте-Карло. И вот в сезон 1913-1914 года, ее специально приглашают в Театр музыкальной драмы (Театральная пл., 3), где она поет в опере «Кармен». Специально для этой партии и приглашают.
В первый же день знакомства Блок расстанется с ней здесь, у дома певицы, в четыре утра. И конспективно запишет в дневнике: «Дождь, ванна, жду вечера. Надел обручальное кольцо. Розы, ячмень, верба и красное письмо». Вот и вся запись. Понять почти невозможно – тайнопись, шифр какой-то. Хотя вернулись под утро всего лишь из Тенишевского училища (Моховая, 33), куда поэт увлек ее на диспут о комедии масок. Там выступали в тот вечер Мейерхольд, Зноско-Боровский, Константин Кузьмин-Караваев и старая знакомая Блока – актриса Веригина. Именно в это время Веригина отметит в нем новую черту: он на любое сообщение о прочитанном или увиденном стал постоянно откликаться одной фразой: «Да, но ведь это не имеет мирового значения». Однажды Веригина не выдержала: «Я сама прежде всего не имею мирового значения, так вы самое лучшее не разговаривайте со мной». Блок рассмеялся и обещал не говорить так больше. А накануне диспута в Тенишевском написал Дельмас: «Скажите мне по телефону, хотите ли Вы пойти со мной завтра вечером в училище? Если Вы свободны и если вам не скучно, – моя мать пойдет отдельно, билеты у меня есть».
Веригина же вспомнит, что еще раньше Блок, услышав о ее выступлении на этом диспуте, начал посмеиваться над ней и пугать, что сядет «в первом ряду и рассмешит» ее. Но когда она вышла на сцену, то увидела: поэту, действительно сидевшему в первом ряду, было явно не до нее. С ним рядом сидела Андреева-Дельмас. «Блок, – пишет Веригина, – смотрел на меня веселыми глазами, я укоризненно покачала головой…»
Да, в первом ряду на ее глазах, начинался самый «сумасшедший» роман Блока. Он и Дельмас, сидя рядом, бурно обменивались записками, и (фантастика!) эта переписка – стенограмма чувств – сохранилась. «Надо бы пересесть… Вам еще не скучно?.. Вы бывали на диспутах?.. Не могу слушать, – пишет Блок. – Вас слышу. Почему Вы каждый день в новом платье?.. Пришла Тэффи… На Вас смотрит молодой человек. А на меня – старая девушка!..» – «Я была в келье Савонаролы…» – «И я…» – «Наверное, Вам нравятся всякие интермедии, потому что в Вас много детского…» – «Все это я вижу во сне, что вы со мной рядом…» – «Вы даже не вспомните об этом…» – «А если это будет часто?..»
А через месяц Блок вновь запишет в дневник странную фразу: «Возвращаюсь в 1 час ночи. У швейцара – колосья ячменя, ландыши и фиалки в лиловой ленте с ее волос»…
Теперь Блок разрывался не между двумя – между тремя женщинами: матерью, Любой и Дельмас. С женой еще с сентября 1912-го, за два почти года до появления в его жизни Дельмас, отношения расклеились. Давно ли она трогательно заботилась о его здоровье? «Саше велено пить терпкое кавказское вино», – писала матери поэта, когда он заболел; пыталась кормить его брюссельской капустой, фасолью, чтобы ел поменьше мяса, варила компоты. Теперь же каждый вечер уходила из дома. Блок даже сказал однажды матери: «Пускай уходит, надо же и ей жить». А днем раньше записал в дневнике: «Люба опять проводит вечера с Кузьминым-Караваевым». Потом у его жены начнутся гастроли, которые длились порой по четыре месяца. «По-моему, она разлюбила Сашу, – писала мать Блока, – и вместо того, чтобы прямо это сказать ему, как-то и тут, и там что-то старается… Денег больше у нее нет ни капли. Она истратила все, что у нее было после отца. И поневоле живет с Сашей, потому что больше и не на что пока».
Вообще про нее хорошо скажет через десятилетия Надежда Мандельштам: «С Прекрасными Дамами… вообще не живут, и семейная драма Блока в том, что он женился на Прекрасной Даме…» Да, даже когда Люба увлеклась сама и увлекла мужа созданием театра в Териоках, это не улучшило их отношений. Тем более что Блоку актриса Басаргина (именно под таким псевдонимом играла в театрах Люба), кажется, нравилась не очень.
