Сергей Минаев - Москва, я не люблю тебя
В любом случае, теперь эти разговоры не имеют смысла. В последние годы лучшей иллюстрацией моего желания жить, как Лимонов, но зарабатывать, как Прохоров, стал собственный туалет. Там лежит книга «Американская пастораль» Филипа Рота и каталог «Коммерсантъ — Подарки». Из первого я так и не смог дочитать больше половины, из второго — ничего приобрести. Они лежат там чуть больше года.
Впрочем, теперь и туалет не мой. И даже непонятно — выгнали меня, или я сам ушел. Атмосфера недосказанности — форточка для оправдания собственного ничтожества.
— А я чай пью с морошкою. А мне так ягода нравится, — раздается из подъехавшей машины. Тушу сигарету, сгибаюсь и гусиным шагом заползаю в детский деревянный домик. Хлопают дверцы, выплевывая на улицу гопоту, которая тотчас же принимается скандировать: «В России нет еще пока команды лучше „Спартака“!», «Красно-белый» и, наконец, «Россия для русских, Москва для москвичей!». Закончив с речевками, гопники делают громче музыку и принимаются нарочито хрипло подпевать.
Я сижу в домике, обняв руками колени, изредка отхлебываю из бутылки и молюсь, чтобы этим дебилам не пришло в голову переместиться на детскую площадку. Но в этот момент кто-то кричит из окна, что вызовет милицию, если они к ебене матери не уйдут, дверца опять хлопает и машина отъезжает, а я прижимаюсь к стенке домика и вижу в щель между досками, что уехали не все. Двое пассажиров решительным шагом направляются в мою сторону.
Они подходят, садятся на скамейку. Точнее, на спинку. Я этого видеть не могу, но точно знаю, что эти мудаки садятся на спинку скамейки.
— Я бы еще въебал, — говорит один.
— Мишань, ты в курсе, сколько времени? Все магазы закрыты, бухло только в кабаках.
— Ну, пошли в кабак?
— Гы-гы-гы. У тя чё, лаве есть, на кабак?
— Ну… нет, — после некоторой паузы отвечает первый гопник, — можно, типа, найти. Нагрузить кого-нибудь.
— Кого ты нагрузишь, ебана? — ржет второй.
— Ну ща, — первый смачно плюет, — найдем кого.
Я вжимаюсь в угол домика, отчаянно сжимая горлышко бутылки. По слухам, можно сделать «розочку», для самообороны. Но это только по слухам.
— Я вот чё думаю, — снова возникает голос первого, — а Олька эта охуенная все-таки телка, да?
— Базара нет. А тебе-то чё? Она же вроде с этим длинным тусует. Как его?
— Да нихуя. Мне Витек сказал, который из хозяйственников, что она одинокая.
— Ну, даже если и так. Тебе-то полюбасу не даст, гы-гыг.
— Да хорош! Я вот чё думаю сделать…
Далее следует описание детального плана охмурения незнакомой мне Ольки с анатомическими подробностями первого полового акта, который случится между партнерами после посещения «суши кафе там одного». И пока второй гопник цокает языком и стучит рукой по лавке, будто описанный акт любви происходит на его глазах, я думаю о всей уебищности нашей интеллигентской философии умиления народными массами. Опыт семнадцатого года, когда воспетый Тургеневым крестьянин из «Бежина луга» пожег и разворовал все вокруг, никого ничему не научил. Так и мы еще вчера, со всем нашим интеллектуальным багажом и хорошими семьями в бэкграунде, под водку слушали «Пластмассовый мир победил» и рассуждали о том, как простые люди из далеких городов России, в которых мы никогда не были, левым фронтом снесут к ебеням всех этих портфельных инвесторов, депутатов, чиновников, ментов и гэбню вместе с их расфуфыренными шлюхами, а мы будем выезжать на пепелища Жуковки с «зеркалками» или «лейками», чтобы делать красивые полупостановочные фото для фейсбука.
И вот меня с простыми людьми разделяет тоненькая доска. Только, в отличие от тех ребят из наших разговоров, эти не слушали Летова. И даже если я скажу им про свое сочувствие их классовой борьбе и желание влиться в их «левый фронт», это не помешает им отмудохать меня по полной программе. Потому что их «левый фронт» — это засадить «Ольке» и «нагрузить кого-нить».
— Ладно, надо завязывать, — резюмирует первый гопник, — пора домой валить, время четыре утра.
— Типа того, — соглашается второй.
— На крышу добьешь? — слышится звук расстегиваемого зипа.
— Не знаю. А ты?
— Давай кто выше!
— Со скамейки или с земли?
— Давай со скамейки!
Сначала по крыше моего домика скатывается хилая россыпь капели, потом два потока усиливаются, град тяжелеет и падает как-то с паузами, видимо, ублюдки долго тренировались испражняться порционно, но точно. Наконец все стихает, гопники, довольные собственной меткостью, решают «курнуть на ход ноги».
Крыша начинает протекать. Капли мочи трудового народа падают мне на лицо. Я закрываю глаза. Как в детстве. Если ты никого не видишь, то и тебя никто. Смешанное чувство бессильного стыда и панической злобы. Бешеное желание — выскочить наружу и уебать первого из них бутылкой по голове, а дальше будь что будет. Но врожденное чувство собственной физической слабости еще сильнее вжимает в стенки домика.
Поменяться бы сейчас местами с тем психом-извращенцем с зайчиком, который ко мне за деньгами приходил. Уж он-то бы не забился в домик. Завалил бы этих лохов без размышлений о философии и революционном сознании.
В сущности, всю жизнь, еще со школы, я мечтал быть таким парнем. Счастливым человеком, живущим в мире, где все плохие парни наказаны или будут наказаны. Человеком, у которого есть связи, деньги и женщины. Этаким ковбоем в постмодернистском смысле.
У меня нет ничего такого. По совести сказать, и меня нет. Так, одни паспортные данные и прописка в хорошем районе. Я крыса, загнанная в угол. И для меня даже сырого подвала не нашлось, только домик на детской площадке. Перед глазами лишь тени, в душе — страх. И мне бы сейчас испариться, да мешает стена позади, остается только броситься от страха вперед. Знать бы еще, на кого.
Гопники уходят. Я отхлебываю водку, надеваю наушники и нащупываю кнопку плеера:
Я ранен светлой стрелой, меня не излечат.Я ранен в сердце чего мне желать еще?..…Но словно бы что то не так,Словно бы блеклы цвета,Словно бы нам опять не хватает тебя, —
шепчет БГ, высвобождая из памяти какие-то полустертые образы. Спиртное ясности мыслям не добавляет, зато оживляет забытые было страхи. Чеченцы не перестанут меня искать и рано или поздно найдут и убьют. Скорее рано. Убьют не из-за того, что ненавидят, и не из мести, а просто потому, что так положено. Это их порядок вещей, а я в него влез, да еще и кейс прихватил. В общем, все справедливо.
И главное, ведь никого моя смерть не всколыхнет. Я не журналист, не политик и не бизнесмен. Просто Денис с Остоженки. Друзья, конечно, выпьют на поминках, Света, скорее всего, всплакнет. Пару раз во время посиделок знакомые будут говорить что-то вроде: «Как сказал бы Денис, — ты чего, хипстер?». Потом уйдет мода на хипстеров, и про меня совсем забудут. Все как у Баркова: Жил грешно, и умер смешно.
И эта холодная пустота фразы — «про меня совсем забудут» — разливается по всему телу. Кажется, руки не поднять, до того страшно.
Каждое литературное произведение или кино, описывающее последние минуты жизни героя, обязательно позволит себе цыганочку с выходом — «в этот момент вся его жизнь, с самого рождения, пронеслась перед глазами». Не верьте этому бреду, я вам точно говорю. Зная, что неминуемо склеишь ласты, ни о чем таком не думаешь.
Думаешь о том, что скоро ты уже не увидишь московские дома, серые дыры подъездов, прохожих, пробки и мутную воду Москвы-реки. Люди будут рожать детей, жениться, ругаться и делать карьеру. Кто-то купит себе японский автомобиль в кредит, кто-то напишет песню. На экраны выйдут сотни новых фильмов, в интернете появится несколько социальных сетей, изобретут видеотелефон и лекарство от СПИДа, сменятся президенты, а государства, возможно, двинутся границами. Но все это будет уже без тебя!
Серебро Господа моего,Серебро Господа,Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе,Серебро Господа моего,Серебро Господа —Выше звезд, выше снов, вровень с нашей тоской.
Слезы катятся по щекам, а я даже не пытаюсь их смахивать. Только отхлебываю из бутылки и прикуриваю одну сигарету от другой. Безумно жалко родителей. Отец еще выдержит, а мать… Позвонить предупредить? А что я им скажу? Меня сегодня-завтра убьют, вы там уж осторожней, чтобы вас не задело? Глупо…
Бежать за защитой? К кому? К ментам, прокурорам или эфэсбешникам? Там наверняка все куплены ими. Не то что не помогут, а еще и выдадут скорее.
Такое впечатление, что вышел из дома за сигаретами, а попал в кинофильм «Бумер».
Вспомнив о ментах, машинально достаю еще одну пачку сигарет, пустую, которую машинально сунул в карман, уходя из дома. На пачке пляшущие буквы: — Панкратьевский переулок, дом шесть, квартира сорок девять.