Дженни Нордберг - Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье
Таков был ее план.
Однако вскоре начали появляться опасности. Как примерно в то же время, в начале 1990-х, радикально изменилась жизнь Азиты, так случилось и с Шукур. Но ее семья оставалась в Кабуле на протяжении всей гражданской войны, которая последовала за правлением коммунистов. Шукур было 17 лет в тот день, когда на пороге их дома появились три моджахеда. В Кабуле только что ввели более строгий дресс-код для женщин – с обязательным головным платком. Боевики услышали истории о женщине, которая одевается как мужчина, и преисполнились решимости исправить это непотребство. Шукур чувствовала себя как дома в районе Даруламан, где выросла, в джинсах, мешковатой рубахе и со старательно отращиваемой прической в стиле афро. Боевики встали на пороге и потребовали, чтобы им предъявили переодетую преступницу, которая, как им сказали, живет в этом доме. Поначалу отец не сдавался. Но Шукур сделала шаг вперед и просто сказала, что, вероятно, они ищут именно ее. Двое мужчин пристально осмотрели ее, обменялись взглядами, и один из них заговорил властным тоном: «Ладно. Ты выглядишь как парень, ты полностью похож на парня. Так что мы будем называть тебя парнем».
И с этим словами Шукур получила одобрение моджахедов как «настоящий мужчина». Боевики ушли и больше не возвращались. Но они были предвестниками еще более темных дней, предстоявших в будущем. Родители Шукур начали думать, что ей больше нельзя оставаться мужчиной, тем более что и их родственники постоянно жаловались – они тоже становились все более консервативными и запуганными. Некоторые говорили, что неприемлемо иметь в семье взрослую девушку, которая притворяется парнем. Как всегда, на кону стояли репутация и честь.
Так что, когда двоюродный брат, который был на три года старше ее, однажды выпалил: «Ты помолвлена!» – Шукур отреагировала так же, как обычно реагировала на оскорбления: она ударила его по лицу. Он взвыл и схватился руками за нос, но почел за лучшее не бить кузину в ответ.
И он сказал правду. Дядя Шукур изложил ее родителям выигрышный аргумент. Теперь было уже слишком опасно для их дочери продолжать жить как мужчина. Когда Талибан пришел к власти, учредив в Кабуле полную гендерную сегрегацию, кросс-дрессинг был официально запрещен. Как правило, женщины вообще не должны были выходить на улицу, а если и выходили, то им необходимо было покрываться полностью, чтобы не возбуждать в мужчинах похоть и не вносить свой вклад в разложение общества.
Семья должна защитить Шукур – впрочем, как и себя, – сказал ее родителям дядя. Лучший способ – выдать ее замуж. И вдобавок будут еще деньги, которые даст семья мужа, чтобы получить Шукур в невесты, напомнил он им. Зачем отказываться от достойного выкупа за невесту в эти ненадежные времена?
Поскольку Шукур не могла напрямую поговорить с отцом об этой проблеме – это было бы неуважительно и неприемлемо, – она обратилась к матери: «Пожалуйста! Я не причиняю вам никаких проблем. Я ничего от вас не требую, как делают другие дочери. Я никогда не прошу новую одежду, даже на Эйд. Я вас не обременяю. Я просто пытаюсь помочь».
Мать Шукур выслушала примерно половину того, что ее дочь пыталась сказать. А затем перебила ее. Она сама вышла замуж в 13 лет. Уж, конечно, Шукур сможет с этим справиться, особенно после того, как она столько лет бродила где вздумается, чего не может ни одна другая женщина. Погуляла – и хватит. Шукур следовало бы быть благодарной. Возможно, ее будущий муж позволит ей работать в больнице, но ее обязанности как жены будут стоять на первом месте. Ее срок пребывания в должности полезного сына окончен. Теперь она может либо повиноваться – либо лишиться всей своей семьи. В сущности, никакого выбора здесь нет.
Спустя несколько дней тетка Шукрии принесла ей юбку в пол, бурку и пару невероятно маленьких туфелек с острыми носами. Может быть, поначалу ей будет непривычно надевать женское платье, но она привыкнет, уверяла тетка. Шукрия помнит, как подумала тогда, что тетка лжет.
На званом вечере в честь помолвки – небольшом, по меркам эпохи Талибана, сборище, куда пришло 75 человек, Шукрия узнала своего будущего мужа и вспомнила, где они впервые встретились. Она видела, как он несколько раз проникал в больницу и глядел прямо на нее. Можно сказать, даже пялился. Она тогда не придала этому особого значения: больница постоянно пребывала на разных стадиях хаоса, будучи переполнена пациентами и их родственниками. Но она запомнила и его лицо, и как он наблюдал за ней, пока она бегала между операционными, всегда соблюдая дистанцию. Он бывал там, чтобы взглянуть на нее, – на этом настаивали его родители.
Из Шукрии получится хорошая жена, пришел он к выводу после своих наблюдений. Ему сказали, что под этой хирургической робой она – такая же женщина, как и все остальные. Даже лучше: она уже содержит свою семью, работая в больнице. Это обстоятельство к тому же обеспечило бы ему «страховочную сетку», если дела в его строительной компании пойдут не очень хорошо. Позднее Шукрия поняла, как это все случилось:
– Некоторые коллеги знали мое женское имя, и его мать выяснила, что я женщина. Ее предупредили, что я бача пош и что я, вероятно, изобью его, если его семья осмелится подступиться ко мне с предложением о браке. Но ему понравился мой стиль.
Мужчина, за которого Шукрия вышла замуж, понимал, что ей внове быть женщиной, и сказал, что даст ей время на адаптацию. Среди его дальних родственниц тоже была бача пош. Вышло так, что он стал судьбой Шукрии и тем, кто вернет ее к надлежащей женственности.
В качестве уступки, когда они только поженились, он предложил ей ходить дома в брюках. Он знал, что это поднимет ей настроение.
В новой домашней жизни больше всего на нервы Шукрии действовали внезапные ограничения передвижения: ей как молодой жене потребовалось некоторое время, чтобы осознать тот факт, что она больше не может покидать дом, когда вздумается. Несколько раз она просто выходила из дома одна – но ее тут же затаскивали обратно внутрь и устраивали выговор. Родственники мужа говорили, что она слегка «спятила», и она соглашалась с тем, что с ней что-то не в порядке. Несколько раз Шукрия обещала прислушиваться к ним и запоминать получше их указания.
Еще более неприятным моментом для нее самой и семейства мужа была ее неспособность выполнять самые основные женские задачи. Ей говорили, что такие навыки даются женщинам от природы. Но у нее, казалось, отсутствовал женский дар создавать порядок, красоту и мир вокруг себя. «Да, со мной явно что-то не так», – сделала вывод Шукрия. Ужин она подавала то сырым, то подгорелым. Стираные вещи оказывались нечистыми, несмотря на то, что руки у нее чесались после многочасовой возни с водой. Когда она взялась починить лацкан на куртке мужа, собственные пальцы казались ей слишком крупными, и иголка из них убегала. Когда свекровь пыталась научить ее мыть полы, Шукрия сшибла ведра с водой и развела такую грязь, что ее отослали в другую комнату.
Шукрия трудилась над своей внешностью, стремясь уложить волосы так, чтобы выглядеть женственнее. Тратя много времени и усилий перед зеркалом, она выяснила, что по крайней мере иногда ее кудрявые волосы можно уложить и заставить быть послушными. Отрастая, они стали ниспадать на спину, а не стояли на голове торчком, как ей прежде нравилось. Но когда она встречалась с женщинами, они по-прежнему говорили ей, что она выглядит как-то не так. И это были ее новые подруги, с которыми она в основном коротала дни в четырех стенах, с задернутыми шторами и закрашенными черной краской окнами.
Когда Шукрия все же отваживалась ступить в густую кабульскую пыль за порогом, всегда с непременным мужчиной-сопровождающим, она никогда не могла пойти именно туда, куда хотела. К тому же сквозь частую сетку бурки едва ли можно было что-нибудь разглядеть. Правление Талибана было наихудшим временем для того, чтобы быть женщиной. жизнь Шукрии теперь чаще состояла из молчаливого сидения в скудно освещенных комнатах.
Однако и приглашения попить чаю с другими женщинами-соседками или даже с родственницами мужа неизменно заставляли ее ужасно нервничать. Беды начинались уже с приветствия. Тройной поцелуй в щеки, которым обменивались женщины, казался ей излишне интимным. Шукрия никогда не была настолько близка с другими женщинами, и ей было странно ощущать на щеках прикосновение их кожи и чувствовать их запах. Это ее смущало. Кроме того, их кожа была нежнее. Некоторые предлагали поделиться с ней своим кремом для лица, но Шукрия решила, что не вынесет такого сладкого запаха.
Чисто женские сборища представляли для нее еще бо́льшие трудности. Порядочные женщины сидели на собственных ступнях, аккуратно подвернув под себя ноги, поскольку их учили это делать с самого детства. Шукрия, которая привыкла, садясь, широко разводить ноги, изо всех сил старалась терпеть боль, которую неизбежно вызывало это новое положение. Немало времени ушло и на овладение подобающей манерой речи: она говорила очень громко, и голос ее был чересчур низким для компании, состоявшей из одних женщин. И по сей день она порой по ошибке отвечает на телефонные звонки своим «горловым голосом», как она это называет, и тут же торопливо исправляется.
