Джон Грин - Уилл Грейсон, Уилл Грейсон

я энергично заглатываю шарики, чтобы она не успела меня уговорить. в школе я проплываю мимо мауры, сидящей на своей жердочке, и стараюсь отвлечься мыслями о сегодняшнем дне. на уроках я пытаюсь слушать, но все настолько скучно, словно учителя сами толкают меня к мыслям о своем. я боюсь того, что может сказать мне гидеон, если ему доверюсь, так что стараюсь делать вид, что это обычный день, и что я не составляю в голове список всего, что сделал не так в течение последних нескольких недель. дал ли я вообще тайни шанс? дал ли я мауре шанс? может, я должен был позволить ему попробовать меня успокоить? может, я должен был позволить ей объяснить, почему она это сделала?

к концу дня я уже не могу оставаться с этим наедине и иду к гидеону. отчасти я надеюсь услышать от него, что мне нечего стыдиться, что я поступил правильно. я застаю его у шкафчика.

я: ты представляешь? мама посоветовала мне завалиться на премьеру тайни, да еще и поговорить с маурой.

гидеон: так и надо.

я: тебе что, сестра ночью в рот кокаина подсыпала? ты спятил?

гидеон: у меня нет сестры.

я: да блин. ты же понимаешь, о чем я.

гидеон: я с тобой поеду.

я: что?

гидеон: возьму мамину тачку. ты знаешь, где школа тайни?

я: ты прикалываешься.

и тут происходит нечто практически удивительное. гидеон становится чуть более – но не более, чем чуть – похож на меня.

гидеон: давай ответим «да пошел ты» на «ты прикалываешься». о’кей? я не сказал, что вам с тайни надо быть вместе до конца жизни и завести кучу громадных детей с депрессией, которые время от времени будут хотеть похудеть, но я всерьез считаю, что расстались вы довольно фигово, и я поставил бы двадцать баксов, если бы они у меня были, что он себя сейчас чувствует так же дерьмово, как и ты. или, может, он нашел себе другого. может, его тоже зовут уилл грейсон. но в любом случае ты останешься ходячей говорящей занозой, пока кто-нибудь не доставит тебя к нему, и в данном конкретном случае, да и в любом конкретном случае, когда я буду тебе нужен, я у тебя есть. я – рыцарь на блестящей «джетте». я твой драный боевой конь.

я: гидеон, я и не представлял…

гидеон: заткнись, блин.

я: повтори!

гидеон (со смехом): заткнись, блин.

я: но почему?

гидеон: почему тебе, блин, заткнуться?

я: нет, почему ты мой драный боевой конь?

гидеон: потому что мы друзья, дебил. потому что подо всем твоим отрицанием всего и вся внутри ты очень и очень хороший. а еще потому, что с тех самых пор, как ты впервые об этом заговорил, мне до смерти хочется увидеть этот мюзикл.

я: ладно, ладно.

гидеон: а второе?

я: что второе?

гидеон: с маурой поговорить.

я: ты прикалываешься.

гидеон: и не думал. у тебя есть пятнадцать минут, пока я сгоняю за тачкой.

он сурово смотрит на меня.

гидеон: ну тебе что, три года?

я: но с чего вдруг?

гидеон: на этот вопрос ты наверняка можешь ответить сам.

я говорю ему, что он совсем спятил. не обращая на это внимания, гидеон отвечает, что это нужно сделать, и что, когда подъедет, он посигналит.

что самое дерьмовое, я знаю, что он прав. я все это время думал, что бойкот работает. я же не то чтобы скучаю по ней. но потом я понимаю: скучаю или нет – не это главное. дело в том, что я до сих пор ношу с собой этот груз точно так же, как и она. и мне надо от него избавиться. ведь мы оба впрыснули яда в нашу дружбу. и хотя я не строил ловушек с вымышленным парнем, все равно многие наши пробы оказались ошибками из-за меня. нам с ней, разумеется, никогда не найти идеальное то, но, пожалуй, я готов признать, что надо сделать наше то хотя бы переносимым.

я выхожу на улицу и застаю ее на том же месте, где видел утром. маура сидит на стене с блокнотом. поглядывает на проходящих мимо учеников, и я не сомневаюсь, что она на всех нас, включая меня, смотрит свысока.

я вдруг начинаю думать, что стоило подготовить речь. но для этого надо знать, что говорить. а я, по сути, представления не имею. так что ничего лучше в голову не приходит, чем:

я: привет

на что она отвечает

маура: привет

и смотрит с каменным лицом. я опускаю глаза.

маура: чему обязана таким удовольствием?

мы так и раньше разговаривали. всегда. а больше у меня на это сил нет. я не так хочу с друзьями общаться. не всегда.

я: маура, прекрати.

маура: прекратить? ты прикалываешься, что ли? месяц со мной не общаешься, а потом говоришь прекратить, как только начал?

я: я не за этим подошел…

маура: а зачем?

я: не знаю, ясно?

маура: и что это означает? конечно же знаешь.

я: слушай. я просто хотел сказать, что хоть и продолжаю считать, что ты совершенно хреново поступила, я понимаю, что тоже хреново с тобой поступал. не настолько намеренно хреново, как ты, но все равно довольно хреново. мне следовало быть с тобой честным и сказать, что я не хочу с тобой разговаривать, не хочу быть ни твоим парнем, ни твоим лучшим другом, вообще никем твоим. я пытался – клянусь. но ты не хотела слышать то, что я говорю, и под этим предлогом я ничего не менял.

маура: когда я была айзеком, ты не спешил от меня отделаться. мы каждый вечер разговаривали.

я: но это была ложь! полнейшая ложь!

теперь она смотрит мне прямо в глаза.

маура: да брось, уилл, ты же знаешь, что полнейшей лжи не бывает. в ней всегда есть доля истины.

не знаю, как на это реагировать. говорю первое, что приходит в голову.

я: мне нравилась не ты. а айзек. мне нравился айзек.

у нее уже не каменное лицо. оно грустное.

маура: …айзеку ты тоже нравился.

я бы ей сказал: я хочу быть собой. и хочу быть с тем, кто никем не притворяется. и все. хочу видеть притворство насквозь, до самой правды. возможно, для нас с маурой это максимальная правда – признать ложь и чувства, которые за ней стоят.

я: маура, извини меня.

маура: и ты меня.

вот, наверное, почему мы говорим, что вычеркнули кого-то из своей жизни: наши пути пересекаются где-то посередине, а потом снова расходятся, получается крест. но на самом деле это не так, вычеркнуть насовсем никого невозможно. крест – это просто диаграмма наших жизненных путей.

я слышу гудок и, повернувшись, вижу тачку мамы гидеона.

я: мне пора.

маура: так иди.

я оставляю ее, иду сажусь в машину и пересказываю наш с ней диалог гидеону. тот отвечает, что гордится мной, а я не знаю, что с этим делать. так что спрашиваю:

я: почему?

гидеон: потому, что извинился. я сомневался, что ты это сможешь.

я признаюсь, что сам сомневался. но так пошло. хотелось быть честным.

вдруг – я как-то резко это осознал – мы оказались на трассе. я вообще даже не уверен, что мы доедем до школы тайни вовремя. я даже не уверен, что мне стоит там показываться. я даже не уверен, что хочу видеть его. мне просто хочется посмотреть, какой мюзикл получился.

гидеон подсвистывает радио. обычно это меня бесит, но не сегодня.

я: я хотел бы ему правду показать.

гидеон: тайни?

я: ага. ведь не обязательно с человеком встречаться, если считаешь, что он классный, а?

мы едем дальше. гидеон снова принимается насвистывать. а я представляю, как тайни бегает за кулисами. потом гидеон смолкает. улыбается и ударяет по рулю.

гидеон: о боги, я, кажется, придумал!

я: ты правда сейчас это сказал?

гидеон: признайся, тебе понравилось.

я: как ни странно, да.

гидеон: у меня, кажется, идея.

и он рассказывает. невероятно, рядом со мной сидит просто больной на всю голову гений.

не менее невероятно и то, что я собираюсь воплотить его замысел.

Глава девятнадцатая

Перед премьерой мы с Джейн несколько часов потратили на то, чтобы составить безупречный вступительный микс, в котором – как и просил Тайни – под нечетными номерами идет поп-панк, а под четными – песни из мюзиклов. Там есть и «Annus Miribalis», и мы даже включили самую панковскую вещь из решительно непанковского «Ньютрал Милк Хоутел». А что до песен из мюзиклов – мы взяли девять различных перепевок «Где-то над радугой», включая версию в стиле регги.

После того как мы все согласовали и скачали, Джейн уходит домой переодеваться. Мне не терпится попасть в актовый зал, но все же я решаю, что будет некрасиво по отношению к другу заявиться в джинсах и футболке с Уилли Уайлдкитом в самый важный в его жизни день. Поэтому поверх этой самой футболки я надеваю папин пиджак, поправляю прическу, и вот я готов.

Я дожидаюсь, когда домой приедет мама, забираю у нее ключи даже раньше, чем она до конца откроет дверь, и еду в школу.

Я вхожу в практически пустой зал – до начала спектакля еще больше часа, – и меня встречает Гэри: осветленные, постриженные и взъерошенные волосы, как у меня. Помимо этого, на нем моя одежда, которую я отдал ему вчера: штаны «Хакис», моя любимая клетчатая рубашка с короткими рукавами и на пуговицах и черные кеды. Вообще это будет полный сюр, вот только все смех какое мятое.

– Тайни, что, утюг не мог найти? – спрашиваю я.