Александр Хургин - Целующиеся с куклой
— Позвольте мне, — говорит, — быть с вами излишне откровенным.
Хирург, помня клятву Гиппократа, конечно, позволил. А Юлик ему так конфиденциально:
— Геморрой, извините за выражение, мучит меня по ночам. Как кошмарный сон.
Хирург его сообщению с улыбкой обрадовался и говорит:
— Так с этим не ко мне.
И перенаправил его к более узкому специалисту проктологу, к которому Юлик попал лишь через месяц. Столько желающих было этому проктологу показаться. Юлик даже пожалел его мысленно. Ведь учился человек много лет, экзамены сдавал на хорошо и отлично, а что теперь изо дня в день видит? И какие у него от этого могут образоваться взгляды на жизнь?
А проктолог без всякого визуального осмотра назначил Юлику комплексное обследование. Или, проще говоря, проктоскопию. И Юлик её стоически перенёс. Лёжа под коротким, но общим наркозом.
А когда его вывезли после этой процедуры на каталке, жена подошла и говорит:
— Ты как?
А Юлик:
— Заглянули, — говорит, — прямо в душу.
Потом жена ещё какими-то подробностями заботливо интересовалась, и он вроде бы внятно ей отвечал. А потом выяснилось, что ни черта этого Юлик не помнит. Так на него наркоз, значит, радикально подействовал.
— Жалко, — сказала жена. — Если б я знала, что ты отвечаешь на подсознании, я б тебе совсем другие вопросы задавала.
Ну, а далее события развивались так. После проктоскопии Юлик сразу сделал себе томографию мозгов, потому что у него голова начинала раскалываться, как только он голос своей жены слышал. Если, конечно, говорила она в полный свой голос. А так она говорила всегда, даже ночью и даже шёпотом. Далее он настоял на исследовании со всех сторон желудка, поскольку после литра крепких спиртных напитков у него начиналась невыносимая изжога, и лицо краснело до неприличия. Заодно проверили ему печень, жёлчный пузырь, почки, лёгкие и прочие внутренности, сделали разного рода рентгены, УЗИ и зондирования. В общем, всё сделали, всё выяснили, все диагнозы установили для того, чтобы правильно Юлика лечить и ставить на ноги.
И вот, получил Юлик долгожданные результаты всех обследований. В запечатанных конвертах для передачи лечащему врачу. И ушёл играть с приятелем в нарды или, может быть, в карты. А жена взяла их, конверты эти, и отнесла знакомому доктору. Тоже беженцу, только из Кишинёва. Он там когда-то главврачом и чуть ли не рентгенологом работал, но устал от противостояния с молдаванами и свалил сюда. И тут никем не работает. Несмотря на то, что всё знает. А главное, может так называемым русским на доступном им языке про их здоровье доступно объяснить. Чего от немецких врачей добиться никак невозможно.
И распечатал, значит, этот знакомый доктор аккуратно на пару конверты, почитал бумажки, водя очками, и говорит:
— А муж твой сейчас не физическим ли трудом занимается?
Жена на часы посмотрела и говорит:
— Сейчас, в данный момент времени, он в нарды играет. Или в карты. А в другие моменты он не занимается ничем, кроме своего здоровья.
— Тогда вот что я могу тебе, Лизавета, прямо сказать, — доктор говорит. — Из одних заключений немецких коллег следует, что жопа твоему Юлику полная. Пока, правда, в начальной стадии. А из других — что болезни его несовместимы с жизнью уже давно.
— Да? — Лизавета говорит. — То-то я стала за ним замечать. — И: — Что же, — говорит, — прикажете нам делать?
— Я думаю, с анализами, равно как и с обследованиями, надо кончать, — выносит свой приговор доктор. — Раз и навсегда. Ну и физическим трудом я бы на месте больного не занимался. Физический труд ему противопоказан категорически.
А жена говорит:
— Уж за что, за что, а за это я совершенно спокойна. Юлик и труд, особенно физический, — две вещи несовместные.
Красиво она, надо признать, это сформулировала. И откуда только слова такие взяла?..
Кроме немцев
По пятницам всё общество собиралось у Лёши с Нюшей. Собиралось, чтобы вращаться в кругу друзей и подруг и смотреть с левых дисков кино. За кинообеспечение отвечала косая Мила из пыльного города Новомосковска, за вращение — почётный член клуба «Что? Где? Когда?» в третьем поколении из ближнего Подмосковья (сорок минут электричкой) Вова, а душой компании выступала обычно толстая и остроумная до отвращения Клава с Подола города-героя Киева. Которая впоследствии связала свою единственную жизнь с корейцем из китайского ресторана. Но это её личное дело, это никого, кроме её корейца, не волнует. Так как она сирота.
Присутствовал на собраниях и хозяйский кот Мугзик. Он самозабвенно мешал людям вращаться и смотреть кино, привлекая к себе большую часть их внимания. Мугзик ходил по головам, кусал людей за пальцы, кормился по своему усмотрению с их тарелок. И всё-таки его никогда не прогоняли. Чёрный кот придавал посиделкам особый колорит. Какой именно, сказать трудно, но особый.
А вот местные немцы — полноправные граждане своей страны — сюда не допускались ни под каким видом. Не из ксенофобии, упаси Бог, а из принципа. Даже когда косая Мила привела немца в качестве своего гипотетического в будущем жениха, его безоговорочно выдворили за пределы. Нахлобучив на уши очки и заявив, что косая Мила может следовать за ним по проторенной дороге. Косая Мила подумала и не последовала. И ошарашенный русским гостеприимством немец ушёл в полном одиночестве и в сильном возбуждении духа. Русские его в очередной раз окончательно разочаровали, хотя и поразили своей откровенностью.
А Мила подумала: «Куда он денется, этот несчастный немец. А не этот, так другой. Мало ли в Германии немцев». И так подумав, она решила остаться в обществе и в своём кругу. Чтобы просмотреть в нём фильм Эмира Кустурицы «Черная кошка, белый кот» (или наоборот). Ей доставили этот элитарный фильм вчера вечером с родины, где у неё осталась бывшая жена брата, владевшая пунктом проката видеопродукции. Она и снабжала Милу с компанией интересным на сегодняшний день кино посредством перегонщиков подержанных иномарок. А Мила в ответ ежегодно приглашала её к себе в гости. И бывшая жена приезжала автобусом в Хемниц и гостила у Милы две полных недели от звонка до звонка. После чего уезжала, побывав за границей, и сладко вспоминала в родном Новомосковске свой круиз вплоть до следующего отпуска.
— Ты бы переезжала сюда насовсем с вещами, — говорила ей Мила, — раз уж тебе так тут у нас всё по вкусу и пока не поздно.
— А на кого я оставлю пункт видеопроката? — говорила бывшая жена и возвращалась восвояси в свой Новомосковск, где жить можно лишь в одном-единственном случае: если не жить нельзя.
А вообще, кто только к Лёше с Нюшей не приходил. Кроме немцев. Приходил Паша-модельер. Он в свободное время, которого у него было навалом, модели изготавливал. Стендовые. Разных кораблей. Точные, можно сказать, копии когда-то существовавших на самом деле и бороздивших под парусами моря, реки и океаны. Приходил воинствующий баптист Хабзи Мустафа — выступать перед кинопросмотрами с беседами о Торе. Хобби у него было такое — выступать с беседами перед просмотрами. Приходила Бэлла Комаровер, еврейка. В том смысле, что никто не знал, кто она собственно такая, а когда у неё спрашивали, мол, Бэлла, ты кто? Она отвечала «я еврейка». И дети школьного возраста тоже приходили. Петя и Саня. Они давно уже жили взахлёб совместной половой жизнью, несмотря на свой нежный возраст: Пете было пятнадцать лет, а Сане и того меньше — четырнадцать. Они не знали, зачем сюда приходят. Им было тут скучно. Даже кино здесь показывали для них скучное, а уж о любимом сексе, пусть самом безопасном, никто и не заикался. И тем не менее они приходили.
А потом приходить перестали. Не только Петя и Саня, а все.
А красавца-кота Лёша с Нюшей без суда и следствия кастрировали. Потому что надоел.
Под абсурдинку
Градообразующий объект стратегического значения
Стрельбище располагается в вековом лесу. В таком густом и дремучем, что, можно сказать, девственном. Не случайно оно в нём располагается, а по специальному тактико-техническому замыслу: чтоб снаряды меж деревьев застревали и не создавали помех движению общественного транспорта. В смысле, чтоб не вылетали на проезжую часть дороги и железнодорожного полотна. Ясно, что деревья вокруг стрельбища — в радиусе действия дальнобойных орудий и тяжёлых гаубиц — стоят израненные и ободранные. Как множественными осколками, так и единичными. А дальше, за пределами радиуса, они нормально стоят, в коре и листьях. Если, конечно, не зима. Если зима — то голые они стоят и без листьев, только в коре. Опять же если зайцы её не объедят на уровне своего низкого, но зловредного роста. К сожалению, они каждую зиму кору с голодухи объедают. В надежде берёзового или иного какого соку напиться. Зайцев в лесу у стрельбища развелось видимо-невидимо. Несоизмеримо больше, чем, допустим, у соседнего танкодрома. Наверно, под грохот канонады зайцы любят своих зайчих интенсивнее и чаще. А может, вблизи стрельбища кора на деревьях более сочная и нежная, и питательная, благодаря жирам, белками и углеводам. В то время как танковые выхлопные газы отрицательно на кору воздействуют, делая её жёсткой, заскорузлой, вредной для зубов и здоровья. Хоть зайцев, хоть кого.
