Михаил Лоскутов - Тринадцатый караван
— Да, но почему вас интересуют эти трагические предметы? — говорит профессор.— Вы молоды и романтичны. В действительности жажда — паршивое, совершенно неинтересное чувство. Лучше бы ее не испытывать. Так как она — профессиональный спутник пустынника, то приходится побеждать ее опытом, тренировкой, режимом. Что тут особенного? Нужно всячески поддерживать работу слюнных желез. Можно сосать ремешок, камешек. Стараться делать меньше движений. Это так же скучно, как тренировка боксера, как массаж. Это так же, как северный человек спит на морозе. Но ведь бывают случаи отмораживания ног. Я не вижу ничего страшного и особенно в пустыне. Мне приходилось жить месяцами в обществе пары индейцев или мексиканского проводника. Скалы. Песок. Кактусы. Это обычно и привычно, как трава в степи. Пустыня — ужас? Ерунда! Кто провел жизнь здесь, знает, что пустыня — это очень просто. Киргиз — пошлите его в леса — погибнет. Требуется режим, спокойное отношение к вещам. Вы пьете целый день, как лошади. Я же выпиваю несколько глотков лишь до восхода и после заката солнца. Однажды мне пришлось в пустыне Кызылкум пройти в двадцать дней расстояние от одного колодца до другого...
Этот человек как бы вышел из книжки Фенимора Купера. Не бродил ли профессор Н. в Махавской пустыне или где-нибудь в долине Колорадо? Он был в брезентовых сапогах, с лопаткой и дорожным мешком. Тогда еще не было перед ним хорезмских проблем, не было каракумского пробега — было утро в Калифорнии, молодой Н. был техником-топографом. Вот маленькая история на тему о природе и людях.
Ему было поручено произвести съемку береговой линии залива Бахия-де-Тавари. Он отправился туда с парнишкой-мексиканцем — проводником...
Человек уходит в пустыню. Он молод и поет песни. За плечами у него лопатка, теодолит, веревка. Он шагает к заливу с проводником. Сзади идут две лошади с грузом воды и пищи.
...Они не рассчитали, что береговая линия изрезана заливчиками, глубоко уходящими в материк, и путь по берегу получается гораздо длиннее, чем они думали. Они считали — 60 километров и взяли запасы на четыре дня. За шесть дней они сняли 20 километров, но не дошли еще и до середины пути. Дело происходило перед рождеством. Утром два градуса холода, днем — жара, как сейчас... Все походило на рождественский рассказ, какие печатались в американских газетах. Два человека погибали в пустыне, так как у них не хватало запасов, чтобы вернуться назад, и еще меньше было надежды дойти до конца. Они выпили последние пол-литра воды и отправились вперед. На седьмой день одна лошадь пала, а другая, понурив голову, едва плелась сзади. Мексиканец хныкал, пел рождественские псалмы, падал и хныкал. На восьмой день приближалось окончание двухдневного срока пребывания без воды, когда вдруг они увидели благополучную концовку рождественского рассказа. На горизонте показалась палатка кентуккийца-фермера. Спотыкаясь, они бросились к палатке. Мексиканец запел псалмы, которые перестали быть похожими на проклятия, а напоминали уже благодарственную песнь...
Здесь молодой Н., впервые узнав горечь пустыни, во втором акте должен был отведать доброту человеческих отношений: подойдя к палатке, он откидывает полог и вместе с лошадью входит внутрь. Ангел-избавитель появляется посреди палатки в виде огромного детины с свирепой рожей. С сигарой в зубах он сидит и читает газету. Рядом с ним стоит ведро с такой изумительной водой, что лошадь ржет от восторга. Кентуккиец не подымает глаз.
— Что вам угодно? — спрашивает он, продолжая читать газету.
И. приподымает шляпу:
— Добрый день! Мы восемь дней скитались по пустыне и умираем от голода и жажды. Не будете ли вы добры указать, где мы сможем достать воды и немного пищи.
— Пожалуйста,— отвечает фермер, толстый собственник, владелец воды, сердито сдвигая губами сигару,— в шести километрах к востоку отсюда находится лавочка, где вы найдете все, что вам требуется.
Путники благодарят. Они — джентльмены. Н. берет лошадь под уздцы и ведет ее так, что она задевает ведро, оно падает, и вода льется по палатке.
— Извините,— говорит Н, еще раз приподымает шляпу и уходит с лошадью на воздух, прочь из палатки.
Проклятый кентуккиец!..
В это время костер профессора догорел, угли зашипели под убегающим из кастрюли кипятком, и профессор пошел готовить бульон, покинув рельефную карту. Мы увидели брошенные каналы и неосуществленные плотины, по которым бегали ящерицы. У наших ног сейчас лежала миниатюрная копия системы Узбоя, в то время как в ста саженях перед нами возвышались и уходили за горизонты настоящие обрывы сухих русел, террасы и ямы, поросшие редкими кустами саксаула. Нам показались они сейчас такими же одинокими в пустыне, как их маленькая копия. На далеком обрыве чернела древняя сторожевая башня, покинутая столетия назад. Только стоя посредине пустыни, у бесконечных высохших рек, можно понять все огромное упорство людей, пытавшихся в дореволюционное время добиться оживления умершей страны. Нужно было переделать весь мир и вызвать сначала к жизни какие-то иные силы, которые могли бы переделать этот желтый неподвижный океан. Эта работа была не по плечу ни армиям поручика Бековича, ни тщедушному российско-хивинскому ханству оазиса.
И поэтому вся дореволюционная работа профессора над Амударьей походила на само течение этой упрямой, но бессильной перед песками реки. Умиравшее, чахнувшее хозяйство оазиса требовало генеральной реконструкции реки. Река давала жизнь целому созвездию городов и районов. Но бедневшая страна, из которой высасывались последние соки, не только не могла мечтать об оживлении пустынь, но и сама являлась анахронизмом. В стране ездили на ослах и верблюдах. До средневекового ханства русские чиновники добирались по Амударье на туземных лодках в течение месяца. В тугаях свирепствовали тигры, а в городах и аулах — хивинские нукеры, уводившие девушек для ханского гарема. Венцом транспортной техники здесь была конная колесница, подаренная хану еще послами императрицы Елизаветы.
В это время в оазисе появился неугомонный человек с серыми глазами, на совсем необыкновенной колеснице. Первый автомобиль в Хорезмский оазис был привезен в 1914 году Владимиром Владимировичем Н. Это была машина старинной системы «комник». Ученый решил заменить традиционного верблюда бензиновым мотором. Он сел в огромный громыхающий кузов и поехал в пустыню. Первый рейс был совершен из Туркуля в Шейх-Абаз-Вали. Когда рычащая колесница прибыла в глиняный восточный городишко, людские толпы облепили крыши и балконы домов, весь базар сорвался с места и побежал как сумасшедший. Две женщины были раздавлены в толкотне. У профессора хранится сейчас пожелтевший снимок, на котором машина системы «комник» в Шейх-Абаз-Вали окружена беснующейся толпой, готовой раздавить машину вместе с ученым и его проводником.
В песках автомобиль буксовал. Тогда ученый придумал смелые рационализаторские мероприятия. Он взял пилу и отпилил заднюю половину кузова для облегчения веса. Ездил он всюду со своим старым проводником, туркменом Баба. Когда автомобиль начинал буксовать, Баба вытаскивал тридцать метров плотной материи и расстилал ее перед автомобилем, а ученый давал газ и взлетал на бархан под неистовый гром, окруженный облаками дыма.
Это был автопионер в пустыне. Одинокая машина металась по пустыням Хорезма в тщетной суете. Пустыни молчали. И совершенно так же, как на берегу Калифорнийского залива никто не дал усталым путешественникам глотка воды, так теперь, на берегах Каспия и Арала, никто не мог дать воды великим умершим рекам.
Со времени фотографического снимка в Шейх-Абаз-Вали прошли десятки лет.
Командор дал сигнал и велел колонне автомобилей возвращаться назад. Перед нами стояла неприступная стена обрыва, уходящая к горизонтам.
— Повторяется история у Бахия-де-Тавари,— засмеялся профессор.— Там мы бродили вдоль залива, не зная его очертаний. Здесь мы должны также обогнуть берега северо-западного залива высохшего озера Сарыкамыш, очертания которого никому не известны. Но нам нечего бояться. Мы великолепно технически вооружены, а сверхбаллоны легковых машин могут проходить везде, как по воздуху.
Командорская машина загудела, за ней последовали другие. Вой хриплых гудков поднялся над долиной, ударяясь в уступы каменной стены, стоящей перед колонной. Колонна спустилась обратно в Кунядарью и поднялась на противоположный берег.
Перед закатом солнца автомобили подошли вплотную к огромной отвесной стене Устюрта. Она поднималась на пятьдесят метров к небу и уходила вправо и влево к горизонтам. Ничто не нарушало тишины скал. Только внизу два десятка крошечных машин ползали блестящими точками, обходя ямы и провалы. Проклятые высохшие каменистые русла преграждали дорогу. Сотнями черных змей они расходились со стены, встречаясь все чаще и чаще. Машины перешагивали через ямы, скрипя и охая, подпрыгивая и подбрасывая седоков к крышам тентов. Стена вдруг резко завернула направо, и за поворотом на земле открылось множество трещин, извилин и провалов. Колонна смешалась, разбилась и рассыпалась по долине. Люди бежали у машин, перетаскивая автомобили через ямы. Они бежали весь вечер и часть ночи, уходя толпой огней во мглу каменистой долины.
