Евгений Мин - Ценный подарок (сборник)
— Спасибо, — сказал молодой муж, — посмотрим.
Те и другие родители обиделись. Но скоро обида прошла. Все по праздникам ходили друг к другу, в будни сколько хотели разговаривали по телефону, и оказалось, что этого вполне достаточно для обмена информацией и духовного общения.
Молодые супруги поселились отдельно. Когда они кончили институт, муж поступил на малооплачиваемую должность. Жену это несколько озадачило, но она сказала:
— Ничего, это только начало. Ты сумеешь выдвинуться.
— Милая, — обнял он ее, — глагол «выдвинуться» имеет второй смысл: выдвинуть себя. Это, по-моему, некрасиво.
Брак их был удачен, хотя у некоторых знакомых имелись критические замечания. Умник говорил мужу:
— Извини, что вмешиваюсь в вашу семейную сферу, но ты слишком под влиянием своей жены. Ты напоминаешь мне английскую королеву, которая царствует, но не управляет. Твоя жена всем распоряжается в вашем доме. На мой взгляд, это умаление мужского престижа.
— Пожалуй, — соглашался Мудрец, — но, видишь ли, если я приму на себя те обязанности, которые выполняет она, мне будет трудно, а ей будет тяжело не делать то, к чему она привыкла. Зачем же осложнять жизнь? Что касается мужского престижа, мне кажется, что сейчас он существует только в словарях устаревших слов.
— Не знаю, не знаю, — растерянно отвечал Умник, — ты задал мне сложную задачу, она требует обобщения и систематизации.
— Ты — тряпка! — ярился Дурак. — Какой позор: находиться под каблуком у женщины! Скоро ты станешь всеобщим посмешищем.
— Возможно, ты прав, — соглашался Мудрец, — но только не совсем. К несчастью, ты холост и не знаешь разницы между каблуком и мягкой туфелькой. Если я смешон, это не беда, пусть лучше люди смеются, глядя на меня, чем плачут, когда смотрят на других.
Дурак, как все дураки, не понимал намеков и был лишен чувства юмора.
— Да, ты еще заставишь рыдать над собой, — изрек он и ушел, высоко держа свою пустую голову.
Настало время, у супружеской четы родились близнецы, не похожие ни друг на друга, ни на родителей.
Это огорчило жену, но Мудрец сказал:
— Дорогая моя, им повезло. Будем надеяться, что они останутся похожими на себя.
Жена не стала спорить, зная, что мужьям надо предоставлять малую самостоятельность, чтобы они не потребовали большой.
Пришел день, она сказала мужу:
— Дорогой мой, наших деток пора отдавать в школу фигурного катания.
— Ты думаешь? — спросил Мудрец.
— Конечно. Теперь все учат детей фигурному катанию, и художественной гимнастике, и игре на рояле, даже если у них нет слуха, и иностранным языкам, западным и восточным.
— Пожалуй, для этого у наших детей не хватит сил, а у нас средств, — вздохнул Мудрец.
Дети не научились фигурному катанию, но это им не помешало успешно кончить школу, а потом институт и стать мастерами своего дела.
Иногда супруги дискутировали на интеллектуальные темы.
Жена, прежде чем прочесть новую книгу или посмотреть премьеру в театре, внимательно изучала рецензии начинающих и преуспевающих критиков, а потом говорила мужу:
— Милый, посмотри, какая я трудолюбивая. Не зря это я?
— Конечно, — отвечал Мудрец, — теперь у тебя есть собственное мнение.
Были споры и по медицинским вопросам.
Когда муж заболевал, жена говорила, что нужно пригласить старого профессора и как следует вознаградить его.
— Дорогая моя, — говорил муж, — я не против старых профессоров, пусть они увеличивают процент долгожителей, но пусть они не лечат. Профессора нужны, чтобы учить, а доктора, чтобы лечить. Вознаграждать их неприлично, они — медики, а не водопроводчики.
— Перестань! — гневалась жена. — Я не могу отдавать твое драгоценное здоровье в руки девочек и мальчиков.
Приходил старый профессор. Трясущимися руками ощупывал больного, глухими ушами выслушивал сердце и легкие, выписывал рецепты на дорогие лекарства, которых не было в аптеках. Прощаясь с ним, пылая щеками, жена, стесняясь, всовывала ему в руку, как любовную записку, конвертик. Профессор ощупывал его опытными пальцами и затем укладывал в карман пиджака. Иногда визиты повторялись. Несмотря на это, Мудрец выздоравливал, говоря жене:
— Знаешь, милая, то же самое сделала бы обыкновенная девчонка из обыкновенной поликлиники, а нам бы это ничего не стоило.
— Не кощунствуй! — возмущалась жена.
Так жил малооплачиваемый Мудрец и умер ни рано, ни поздно, а вовремя, как умирают мудрецы.
Доброжелатели оживились:
— Вот вам — мудрил, мудрил и чем кончил, — сказал один из них.
— Ну, ты поосторожней, — сказал другой, — теперь, когда он того, нельзя о нем этого.
— Именно, — сказал третий, — нужно его проводить, чтобы видели, как мы ценим малооплачиваемых.
Все было, как у всех. Гроб в цветах. Почетный караул. Мудрец лежал в одном из своих старых костюмов, который теперь был новинкой моды.
Доброжелатели произносили содержательные речи.
— Спи спокойно, дорогой друг, — сказал один.
— Жил ты, жил, а теперь умер.
— Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, — сказал третий.
— Вот нет тебя, а все должны жить, как все.
И сразу остальные доброжелатели забубнили хором:
— Жить, как все, жить, как все, жить, как все…
И кидали в гроб Мудрецу цветочки, избегая смотреть на его лицо.
Тут Мудрец встал из гроба, отряхнулся, поглядел вокруг и сказал:
— Благодарю за внимание. Но только вижу, сглупил я, поторопился с этим делом. Разве можно умирать, когда еще столько людей, которые хотят жить, как все. Прости, дорогая, — обнял он рыдающую жену, — идем домой. А если кому-нибудь угодно лечь в этот ящик и слушать слова, прошу!
Он и сейчас живет на свете, этот малооплачиваемый Мудрец. Я все собираюсь пойти к нему, да не рискую, потому что не каждому дано набраться мудрости.
Сиреневая звезда
Чабан полюбил звезду.
Он был молод, горяч и одинок.
Звезда была маленькая, тусклая. Она едва мерцала сиреневым светом в бриллиантовом сверканье других звезд.
Чабан пел песни. Он пел о том, как прекрасна его возлюбленная, как нежна и застенчива она. Пел о том, что звезды и любовь бессмертны, и еще о том, что, какие бы горести ни постигали человека, он всегда останется сильным и смелым, недоступным для бед и печалей, если у него будет своя звезда.
Однажды в степь приехал известный Поэт. Он услышал, как поет Чабан, и спросил:
— Где ты взял эти песни, кто сочинил их?
— Сочинил? — удивился Чабан. — Что значит «сочинить»?
Поэт посмотрел на Чабана так, словно тот был жителем чужой планеты.
— Сочинять — это творить, выносить тему, оперить ее в слова и рифмы.
— Что такое рифма? — спросил Чабан.
Поэт рассердился. Он любил юмор, но терпеть не мог, когда смеялись над ним самим.
— Рифмой, — сухо произнес он, — называется созвучное окончание стихотворных строк.
Рифмы бывают мужские, женские, дактилические, гипердактилические, смежные, охватные, перекрестные. Понял?
— Нет, — сказал Чабан.
Поэт рассмеялся:
— Откровенно говоря, я и сам этого никогда не понимал. По-моему, рифмы бывают хорошие и плохие. Вот и все. А вообще, как бы тебе объяснить… Ну вот — небо сливается с землей на горизонте, это тоже рифма. И это особенно красиво, когда закат или восход солнца.
— Я знаю, что такое закат и восход, — сказал Чабан. — Знаю, какой будет завтра ветер, куда гнать моих овец, чтобы они нашли корм, знаю, где моя звезда.
— Покажи мне ее.
— Смотри вон туда.
Чабан поднял руку к небу. Поэт долго смотрел на золотую россыпь звезд, смотрел до тех пор, пока слезы не потекли у него из глаз, но так и не увидел неприметную сиреневую звезду.
— Я не вижу, — сокрушался он, — но если ты видишь то, что действительно существует и чего не видят другие люди, значит, ты настоящий поэт. Ты сам слагаешь свои песни. Это стихи. Их нужно напечатать.
Вскоре Поэт вернулся в столицу. Он пришел к Редактору толстого журнала и положил перед ним измятую тетрадь.
— Стихи? — жалобно поморщился Редактор.
Он сочинял статью «Поэзия в жизни и жизнь в поэзии», и ему было не до стихов.
— Это не мои, — сказал Поэт. — Их написал Чабан, тот самый, о котором часто пишут в газетах и говорят с трибун.
— Чабан? — оживился Редактор. — Это хорошо. У нас еще не было автора Чабана. Это ново и современно. Где ты разыскал его?
— Я нашел его в степи. Он понятия не имеет о рифмах, но это настоящий поэт.
— Оставь материал, я займусь им позже, — сказал Редактор. — Сейчас я занят, я ищу смысл в поэзии.
В тот же день Редактор прочел песни Чабана. Ему стало грустно и хорошо. Он растрогался, поднял вечное перо и хотел было уже написать «в набор», но что-то засосало у него под ложечкой.
