Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы
Бальдер не сдавался:
— Можно и по-другому. Мы просто трусливые комедианты.
— Но что делать?..
— Что делать?.. Что делать?.. Беда в том, что вокруг себя мы видим одну ложь, ничего кроме лжи, и к ней так привыкаешь, что любая истина, даже самая невинная и доступная, кажется тебе оскорблением добрых традиций.
В другой раз он спрашивал себя: «До какой же степени все притворяются, что не ведают истины, лишь бы иметь возможность жить как настоящие фарисеи? Сколько можно разыгрывать комедию?»
И наконец пришел к печальному выводу: семейный очаг — это фикция. Одно только название. На самом деле семейный очаг — это просто хлев, в котором самец, почтительно именуемый супругом, предается самым грязным порокам, а самка, его почтенная супруга, этого даже не замечает. Может, пороков и нет? И что это за очаг, где три человеческих существа — отец, мать и сын — живут каждый сам по себе (если не считать физической близости), ибо их разделяет разный уровень опыта.
Опыт отца отличен от опыта матери. Об опыте сына и говорить нечего, он с их опытом не сравним. Отец, мать и сын вращаются в кругу различных жизненных интересов, их объединяет только привязанность друг к другу. Зачастую их удерживают друг возле друга долг, незнание мира и страх перед ним, сходство темпераментов, психическое подобие. Ясно, что желания молодой плоти, с одной стороны, и моральные запреты, налагаемые теми, кто свое отжил, — с другой, создают в житейском море невидимые уединенные островки. Под ритуалом ежедневного общения, общения в словах и поступках, скрываются стены и границы, вроде тех, что существуют между людьми, говорящими на разных языках.
Это не только затрудняет понимание между отцами и детьми, но разъединяет и супругов. В интимной жизни их сближают лишь одинаково низменные побуждения, не затрагивающие их души. А точкой соприкосновения их интеллектов оказывается глупость.
Если Бальдер слышал, что какие-то супруги «живут очень хорошо», он думал про себя: «Видно, в спальне всяким свинством занимаются!»
Он открыл некоторые занятные черточки в людях, возможно такие же древние, как род человеческий, и потому его наблюдения не имели никакой ценности.
Чем грубее, примитивнее, эгоистичнее желания мужчины и женщины, тем легче им поладить друг с другом.
Лакею и горничной или молочнику и кухарке не так трудно построить социально респектабельный очаг, как девице, напичканной моралью чванливой буржуазной семьи, и горемыке, который воспитан на идеалах чиновничьего сословия.
Лакей и молочник выработали в себе два-три конкретных жизненных принципа, примерно тем же обходятся в жизни горничная и кухарка. Зато отпрыски нашей неотесанной буржуазии живут в разброде. Не знают, чего хотят и куда идут. С горничной и поваром такого не бывает. Те хотят накопить денег, а если появятся дети, то чтоб не горбатились на черной работе, а обирали среднее сословие, запасшись университетским дипломом.
Рассматриваемый этап аргентинской цивилизации, заключенный между тысяча девятисотым и тысяча девятьсот тридцатым годами, имеет любопытные приметы. Дочери трактирщиков изучают футуристическую литературу на философско-филологическом факультете, стыдятся скряжничества родителей, но по утрам отчитывают служанку, если в счете из магазина обнаружат расхождение в несколько сентаво. Таким образом, можно удостоверить появление новой демократии (внешне блистательной), которая полностью унаследовала прижимистость землепашцев или домашней прислуги и которая в первом и втором поколении порождает тип тридцатилетнего мужчины: ненасытного, грубого, завистливого и жаждущего наслаждений, которым, по его мнению, предаются богачи.
Постоянно думая об этом, Бальдер приходил в замешательство. Запущен страшный механизм, бесконечная зубчатая передача. Мужчины и женщины строят очаги, основанные на постоянной лжи. Одновременно с этим они проявляют такое рвение, стремясь возвыситься без труда, что стороннему наблюдателю кажется, будто перед ним кадры американского фильма, рассчитанного специально на примитивный вкус жителей аграрной страны.
В кинофильмах нарочитая наивность содержания сдабривалась изрядной долей секса, достаточной для нездорового возбуждения зрителей обоего пола; в этих фильмах единственной целью жизни, вершиной счастья объявлялись американский автомобиль, американский теннисный корт, американский радиоприемник, американская мебель и стандартная американская вилла с американским же холодильником. Так что любая машинистка, вместо того чтобы вступить в профсоюз и бороться за свои интересы, мечтала о том, как бы поискуснее, не брезгуя никакими средствами, околпачить какого-нибудь зажиточного идиота, который мог бы катать ее на малолитражке. Женщины-служащие, не думая о своих гражданских правах, при случае продавали себя, а затем поражали своих начальников роскошью туалетов, не соответствующей их скудному жалованью.
Не умней были и молодые люди.
Они одевались и подстригали усы, скрупулезно копируя двух-трех наиболее известных героев экрана, возможно педерастов, которым чуть не все девчонки африканского и южноамериканского континентов слали пылкие признания.
В один прекрасный день девица, тисканная в темноте кинозала бесчисленными женихами, «заключала союз» с каким-нибудь недоумком. Тот, в свою очередь, до свадьбы обманывал и тискал девиц, подобных той, с которой теперь вступал в брак.
Те самые demi vierges[34], которых тискали во всех кинотеатрах города, превращались в заправских уважаемых дам, а их недоумки — в таких же заправских важных сеньоров, которые принимались рассуждать о «святости домашнего очага и необходимости защищать добрые традиции от разлагающего влияния коммунизма».
Чета поселялась в небольшом доме или в отделанной заново квартире из тех, что реклама в газетах именует «идеальными для молодоженов». Через девять месяцев супруга производит на свет комок розовой плоти, и об этом «событии» упоминает светская хроника местной газетенки; еще через месяц проходимец в сутане, тряся толстой мордой, которую можно принять и за другую часть тела, щуря свиные глазки, крестит ребенка, и на этом детородные функции самки, как правило, прекращаются, их сменяют почти ежеквартальные аборты.
По субботам поблекшая чета (блеклыми становятся даже платья, купленные в рассрочку) забивается в кинотеатр, а по воскресеньям выезжает в какой-нибудь из пригородов погулять на свежем воздухе. Всю неделю муж по восемь часов в день просиживает в своем учреждении, и в каждое новолуние спрашивает жену с дрожью в голосе и испариной на лбу:
— Ну как, у тебя все в порядке?
Эти существа, ведущие жалкую, серенькую жизнь, постоянно барахтаются в болоте беспросветной убогости. По странному противоречию, наши «крахмальные воротнички» — истые патриоты, они обожают армию и бряцание сабли, одобряют богатство и хитрость хозяев, которые их эксплуатируют, гордятся могуществом акционерных обществ, которые вместо рождественского подарка присылают им отпечатанное под копирку послание: далекое правление, находящееся в Лондоне, Нью-Йорке или Амстердаме, «благодарит персонал за безупречное, добросовестное сотрудничество».
Таким образом, общество, школа, военная служба, работа в учреждении, газеты и кино, политика и женщины сформировали типичного представителя среднего сословия: бабника, негодяя, охотника за небольшим состоянием (он знает, что большое для него недосягаемо), рыскающего в поисках добычи, подобно легавому псу; раз в неделю он занимается спортом и, записавшись в какой-нибудь консервативный кружок, возглавляемый отставным генералом, брызжет слюной, понося коммунистов и Советскую Россию.
Психология этих примитивных и себялюбивых людей со временем чем-то освежалась. Одни раньше, другие позже создавали себе убежище, островок — заводили любовницу, фотографию которой поначалу показывали с похабной ухмылкой своим товарищам. И это были, пожалуй, еще самые передовые из них. А в большинстве своем они были завсегдатаями какого-нибудь борделя, где, облюбовав одну из проституток, искусство которой восхваляли перед товарищами, в конце концов и сами начинали принимать профессиональные приемы своей партнерши за проявления любовной страсти.
Время от времени такие отношения кончались кровавой драмой, которую газеты трепали подряд три дня. На четвертый какое-нибудь новое преступление давало свежий материал, заменяя предыдущее, обсосанное до косточек.
Бальдер бродил по городу, наблюдая и размышляя над всеми этими приметами жизни. Агрессивность самцов уравновешивается лицемерной сдержанностью самок, но иногда все, словно в панике во время кораблекрушения, начинают искать спасения, прибегая к самой глупой и неуклюжей лжи.
