Елена Черникова - Вожделение бездны

- Да, мыслю. Девица. Я переживаю.

- Что, детка? Или о чём?

- И что, и о чём. Комплексно. Переживу - скажу.

- Давай вместе. Начни с эмоций. Потом скажи о мыслях.

- Почему в этой последовательности? - удивилась Аня.

- Настал век регенерации.

- В чём дело? - ещё больше удивилась Аня.

- Все генетики думают: каков механизм восстановления утраченных частей тела? Проблема века! Все хотят пожить ещё чуть-чуть. Старые модели им не нравятся.

- А что в старых моделях? Ты перепрыгнул.

- Старая модель была такая. Любишь - творишь мир. Не любишь - разрушаешь. Под эту модель заточена вся наша физиология, микроволны тела. Всё устроено лучшим

образом. Если не думать о людях плохого - никогда ничего не заболит. Все братья, все любимые. Нет конфликта, нет искусства.

- А, понятно, становится скучно: ничего нет! - засмеялась Аня. - Знаешь, однажды я пробовала размышлять о коммунизме. Не получилось. Невообразимая картина. Все друг другу показывали бы свои вышивки, пели песни о счастье…

- Конечно, ребёнок. Я ненавижу Библию за то, что она не объясняет очевидного, но

я не прав. Она понимает: абстракции - это то, что слишком ясно. Вот конкретное - это проблема. Любовь! А как любить? Или как синие твои глаза. Почему они такие синие? Почему ты такая красивая? Зачем природа выдумала это чудесное бессмысленное сочетание красоты и совершенного ума, который всё помнит, прислушивается к судьбе, спит и видит - помощь! Помощь другому живому существу!

Ты что, любишь ближних, как себя? Таких не делают! Или: такие не живут. Ты зачем тут? Откуда? Ты знаешь, как любить?!

- Ты дышишь прошлым, ты насквозь им пропитан. Ты - культура мыслящего мира, столкнувшаяся с двадцать первым веком, а тут надо побольше душой, нервами чувствовать. Жизненно важно!

- Да? - беспомощно спросил Кутузов.

- Да, - ответила девочка, впервые целуя мужчину в губы.

Глава 41

- Ты невозможна, поскольку ты - парад рецессивных генов. Тебя не может быть. Но ты есть.

- И ты - парад… Эдакую дурь, как раздаривание Библий, затеять на полном серьёзе и меня втянуть!..

- Откуда ты знаешь? - возмутился Кутузов.

- Я же тебя выволокла с проспекта Мира - помнишь, когда ты первый раз напился? Ну, с ветераном?

- Ой, не надо.

- Надо, профессор, надо. Я всё у всех спросила, везде была, я тебя пасла. И спасла.

- Ты думаешь, не стоит платить моему реставратору?

- Конечно. Так заберём. Он будет наказан за шантаж и мздоимство.

- То есть мы пойдём на штурм? - улыбнулся Кутузов щедрой улыбкой недоверчивого деда, обнаружившего внучку взрослой.

- Вот не надо так улыбаться! - сразу вспыхнула Аня. - У меня есть конюх, он так улыбается, когда лошадей чистит.

- Мне надо провести ещё одну консультацию на телевидении. Мне надо. Независимо от денег и от конюха.

- Я отвезу тебя. А понравилось тебе работать на телевидении?

- Да. Очень. Главное - я понял, что мучило мою покойную жену, когда она писала письма в дорогую редакцию. Я всё понял!

- Это вряд ли, - улыбнулась Аня щедрой улыбкой внучки, обнаружившей деда прикованным к инвалидному креслу.

- Аня! Ты себе позволяешь!

- Разумеется. И право имею, прошу заметить!

- Возмутительно. Красива, умна. Позволяешь. Удивительно!

- Очень хорошо, что ты удивляешься. Признак живого ума и причастности к меньшинству.

- Аня. Откуда ты это знаешь?

- Всё серьёзно. Хватит играть. Всё очень серьёзно.

- Да? Всё наконец серьёзно?

- Ну, ты же не подозревал меня в несерьёзности. Ведь нет?

- Нет. Я вообще ни в чём тебя не подозревал, я ничего не понимал и сейчас не понимаю. Как очутился я, вдовец и чернильная крыса, в этих сладостных теремах,

подле красавицы, всемерно меня ублажающей, будто я что-то заслужил? Вдруг ты мне снишься? Вдруг правы те философы, которые не знают, по которую сторону хрусталика находится действительность? Вдруг ты нереальна, растворишься в воздухе или, например, завтра выйдешь замуж? Ты, собственно, собиралась выйти замуж, я помню, ты говорила.

- А как, интересно, я могу сейчас выйти замуж? Куда я дену тебя? Здесь мой дом, он мне нравится, и откуда я возьму другого человека, который согласится жить в моём доме и не будет чувствовать мезальянса?

- Найдётся миллионер, согласится.

- Ни за что. У приличного миллионера дом уже есть, а там свои порядки, мне туда не надо. А неприличный миллионер - это что, бездомный? Я люблю всё домовитое, домостроевское. Никто не может быть источником дома для меня.

- Значит, тебе надо ехать за границу и там прикидываться бедной студенткой из России.

- Ты уже дважды заслужил пощёчину, однако ни разу не получил. Непорядок.

- Прости, пожалуйста. - Кутузов и сам уже чувствовал, что зарвался, как последний собственник, и страшно походит на ревнивца, вызывающего на себя огонь в жажде и страхе спасительных разоблачений, освобождающих от любви.

- Прощаю. Пожалуйста. Но больше так не делай. Жаль разочароваться в уникуме. Окажется вдруг, что у тебя всё, как у людей. Не дай Боже…

- Я начинаю слышать обертоны, которых не было в воздухе раньше, не чувствовал. Я был беспросветно каменным, а становлюсь прозрачным, ты понимаешь меня?

- Понимаю, и сама меняюсь, и растворяюсь в воздухе, будто звук, улетающий от колокольного тела в невесомое пространство…

- Приятно?

- Ничего, пройдёт. У тебя пройдёт эта отсоциальная тупость, и твоя латентная штучность обнаружится ярко, зримо, нескрываемо. Я буду счастлива, когда ты начнешь полно, всечувственно жить.

- Это возможно? Прошлое проходит, как ветрянка? Латентная штучность! Какой изящный эвфемизм для фиги в кармане!

- Скорее, как чума, - совершенно серьёзно сказала Аня, отвергая легкомысленную ветрянку. - Латентная, неуглядаемая, жгучая штучность, с которой ты пролежал полвека, будто в погребе, таясь от людей, как от нелюдей, - она вырвется, выломится и преобразится. Вернётся твоя личность, данная Богом. А то всё размахиваешь индивидуальностью, как нагайкой…

- Вот как? Ты предлагаешь выбросить всё, что я нажил?

- Всё, конечно, не выбросишь, но атеизм и материализм - наверное. Ты так прекрасен от Бога! Но так ужасно твоё бедствие, накопленное трением о социум, индивидуальность! Она ужасна.

- Аня, ты режешь меня? Ты сошла с ума? Ты убийца? - поинтересовался Кутузов, не отодвигаясь от вещуньи ни на микрон.

- О нет, я воровка. Я украла тебя у московских улиц. Но ты не побежал в околоток,

не возопил: "Грабят!" - а лёг в шкатулку и хранишься, как золотой слиток. Значит, всё гармонично.

Кутузов подумал, что пора взять себя в руки.

- Я тоже, не понимая кошмара, говорил - гармония наступила. Или говорю себе, тихо, чтобы не слышали другие, до которых мне и так дела нет, но когда проклёвывается "гармония", мне до них появляется лишь то дело, чтоб они не услышали мою правду.

- Андрей… - Она впервые назвала его по имени, решилась, догадалась решиться. - Расскажи мне какую-нибудь твою правду.

- Хорошо. Посмотри в мои глаза. Серые?

- Голубые, со стальным оттенком и крохотными рябинками на радужке.

- У тебя синие, сапфировые, блестящие, как ночное небо юга тёмной лазурью, и за ними видна громада вечного солнца. Это ми мажор. Ты вся в ми мажоре, исходящем

от глаз. Когда утро, они светло-синие, и выходит вперёд основной тон - соль-диез

- твоего лучистого, ангельски-непобедимого этоса, - внезапно сказал он.

Аня вскочила и перелетела в кресло неподалёку, будто сброшенная с его плеча ветром безумно-изумительных признаний.

- А ещё? - попросила она.

- А ещё есть бледно-жёлтое золото, звучащее фа-диезом, и это вторая ступень твоей тональности. Твои волосы развивают линию, гамму от первой ступени твоей общей ми-мажорности к основной ноте твоего характера, льющегося через очи, то есть к соль-диезу. Твоя красота музыкальна и естественна в самом прямом смысле: тонально-цветовом. Ты не красишь лицо, ты умная, а есть люди, которые пытаются

нарисовать на себе неприродные краски, не исходящие из их этосов, не выданные им природой, а значит - запрещённые. Женщины часто нарушают свою природу: краски

спорят, волны и тона конфликтуют, иногда резонируют, но так, будто по мосту рота в ногу прошла и развалила конструкцию…

- Андрей, - прошептала девушка. - Ты когда-нибудь говорил так со своей женой? Извини, я понимаю… Но я же не праздный любопыт.

- Да, всегда. Если ей было что-то важно или она чего-то не понимала из

увиденного глазами, я рассказывал ей: что именно в данном случае могло открыться ушам и как связаны явления мира музыкой и цветом. В принципе ничего нового. Всё было известно в раю. Физика. Я всё это вижу и слышу своими обычными сенсорами. Жена страдала от подобных объяснений.