Ирвин Шоу - Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молодая девушка, со светлыми волосами и явно славянскими скулами; красивая, круглолицая, как ребенок; казалось, ей доставляло удовольствие все время улыбаться. По всей видимости, она не располагала деньгами, чтобы тратиться на туалеты. Несомненно, понравилась бы Жану-Жаку и он стал бы таскать ее по третьеразрядным ресторанам. Рядом с ней — высокий мужчина, с безукоризненно приглаженными щеткой волосами, слегка сутулый, в элегантном сером костюме модного покроя. А голос Розмари сразу узнала — слышала именно его по телефону. Бросив на них первый взгляд, скрестила ноги у лодыжек и ждала, когда они к ней подойдут. Мужчина спросил что-то у консьержки, и она указала ему рукой на сидевшую у окна Розмари. Оба, улыбаясь, сразу подошли к ней.
— Надеюсь, мы не заставили вас долго ждать, миссис Маклейн? — любезно осведомился Гаррисон.
Встав, она с улыбкой протянула ему руку, — сегодня вечером никаких непредвиденных неприятностей не будет.
Но Розмари упустила из виду выпивку. Гаррисон строго придерживался своего расписания — опрокидывать по стаканчику виски каждые четверть часа. Причем его правилу должны следовать все, даже эта милая девушка, Анна, полька, приехавшая четыре месяца назад из Варшавы. Говорит на пяти языках, работает регистратором в отеле. Очень стремится выйти замуж за американца, — получить новый паспорт и власти не вышлют ее обратно в Варшаву. Сразу ясно, что ее устроит лишь фиктивный брак: быстрый развод и желанный паспорт в кармане.
Гаррисон, как он сказал, чем-то занимается в английском посольстве; он благодушно улыбался Анне. «По-видимому, — подумала Розмари, — чувствует облегчение, что Анну не устроит британский паспорт. Выискивает для себя американочку». Гаррисон опять распорядился разлить по стаканчикам виски для всех. Нужно признать, что виски совсем на него не действует: сидит совершенно прямо, руки не дрожат, когда зажигает сигареты, голос такой же низкий, бархатистый, — голос джентльмена, отвечающего всем требованиям воспитанности и культуры, — такой часто можно услышать в английских клубах. Британская империя скорее всего, окончательно не развалилась только благодаря таким людям, как он.
Облюбовали маленький, темный бар неподалеку от отеля Розмари.
— Какое чудное, удобное местечко, — заметил Гаррисон.
Однако в Париже таких чудных, удобных местечек для него хоть пруд пруди — Розмари в этом вполне уверилась, — он знал большинство посетителей, сидевших в баре. Несколько англичан такого же, как Гаррисон возраста (явно за тридцать), несколько французов помоложе. Виски появлялось неукоснительно — по расписанию.
Вдруг перед глазами Розмари бар стал терять четкие очертания, все расплывалось, как в тумане, голова слегка кружилась… Предстоял еще обед с каким-то молодым американцем, и она никак не могла взять в толк, где же они с ним встретятся.
Вели разговор о Берте: армия только что вошла в Афины; Берт, конечно, будет в восторге — обожает любые неприятности, родная для него стихия.
— Очень боюсь за него, — признался Гаррисон. — Берту всегда как следует достается — ему нравится грубая игра. В один прекрасный день он окажется в гавани Пирея или еще в какой-нибудь, похуже.
Розмари согласно кивнула.
— Знаете, я думаю точно так же. Сколько раз говорила ему об этом. А он: «Ах, любовь, моя, мужчина должен делать что положено мужчине. Не забывай об этом, любовь моя!»
Анна улыбалась сидя перед своим пятым стаканчиком. Как она в эту минуту напоминает Розмари ее собственную дочь: точно так же улыбается, со стаканом молока в руке, на сон грядущий.
— Знавала я еще одного человека такого же, как он, — вспомнила Розмари. — Дизайнер, занимался интерьерами. Приятный человек, невысокий такой, тихий, возрастом за пятьдесят. Не крикливый, не задиристый, как Берт; американец. Его избили до смерти трое матросов в баре в Ливорно. Никто так и не узнал, что он там делал, в этом Ливорно.
Как же его звали? Знала была уверена, что знала. Встречалась с ним десятки раз, часто разговаривала на вечеринках. Он еще изобрел какой-то особенный стул — она отлично помнит. Как раздражает, как злит, что никак не может восстановить в памяти его имя… Очень дурное предзнаменование. Человек, с которым ты беседовала часами, сделал важное в своей жизни — важное в своей жизни — изобрел необычный стул, — этот человек теперь мертв, а ты не можешь вспомнить его имя. Очень дурное предзнаменование…
Очередной раунд выпивки; Анна все улыбается; в баре становится заметно темнее. Ох, не надо бы, чтобы Берт очутился в Афинах, — там на улицах полно танков, комендантский час; людей грабят, наставляя на жертву пистолет; солдаты нервничают, не понимают английских шуток из сказок. «Будь скорбно печальной — любовь моя!»…
Наконец они покинули бар; перешли через мост. Река так медленно течет между замечательными памятниками; Париж — истинная Библия, высеченная в камне; Виктор Гюго и все другие… Какой-то таксист чуть не сбил их с ног, облив потоком площадной брани.
— Заткнись! — рявкнул Гаррисон по-французски.
Вот уж совсем на него не похоже…
Анна по-прежнему улыбается.
— Видите, как опасно на этих улицах! — Гаррисон крепче сжал локоть Розмари, — он явно взял на себя миссию оказывать ей всяческую поддержку. — Один малый, француз, мой знакомый, столкнулся на боковой улочке, возле Оперы, с другой машиной. Выскочил водитель и уложил моего приятеля на месте — прямо на глазах у жены. А он ведь был знатоком каратэ или что-то в этом роде.
Анна не переставая улыбаться вставила:
— В Варшаве еще хуже.
В Варшаве она сидела в тюрьме, — правда, всего сорок восемь часов, но все равно — в тюрьме.
В небольшом ресторанчике неподалеку от Елисейских полей у стойки бара они ожидали американца. Виски поступало периодически, но американца все не было. За столиками — мужчины по одному у каждого в руках газета. На первой полосе — фотография двух толстячков: пожилые джентльмены довольно робко тычут друг друга рапирами. Сегодня утром в Нейли, в одном парке, состоялась дуэль между двумя членами палаты депутатов; пролилась кровь — совсем немного, пустячный укол в руку. Честь, таким образом, восстановлена. Ну что вы хотите? Франция…
— Мне всего шестнадцать, — рассказывала Анна. — Приглашают меня на вечеринку — один итальянский дипломат. Среди иностранцев я пользуюсь большим спросом из-за знания языков. — Анна, по-видимому, большая любительница грамматического настоящего времени в рассказах о прошлом. Пью все еще только фруктовый сок. Потом всех присутствующих поляков арестовывают.
— Encore trois whireys, Jean![23] — крикнул Гаррисон бармену.
— Этот дипломат контрабандой вывозит из Польши произведения искусства — продолжала Анна, — большой любитель. Полиция допрашивает меня в течение десяти часов в маленькой тюремной камере. Хотят, чтобы я рассказала, как помогаю вывозить контрабандным путем произведения искусства и сколько мне за это платят. К тому же утверждают, что я шпионка. Что мне остается? Только расплакаться — я ведь ничего не знаю. Приглашают меня на вечеринку — иду на вечеринку. Говорю им, что хочу повидаться с мамой, а они — что посадят меня под замок и будут держать здесь, в тюрьме, пока не заговорю. А до тех пор никто не узнает, где я нахожусь, никогда. — Улыбнулась. — Сажают ко мне в камеру двух других женщин — проституток. Те разговаривают со мной очень грубо, смеются, когда я заливаюсь слезами. Они уже три месяца в тюрьме и не знают, когда их выпустят. Просто с ума сходят по мужчинам. «Три месяца без мужика — это о-очень долго…». Из тряпок сооружают что-то… — и заколебалась, не умея подобрать точное слово, — похожее… на этот… предмет… ну, мужской половой орган.
— Пенис, — услужливо подсказал англичанин.
— Ублажают им себя по очереди. Потом хотят опробовать и на мне. Я страшно визжу; в камеру входит надзиратель; они смеются. Говорят: месяца через три завизжу еще не так — кричать стану, требовать, чтоб дали мне попользоваться этой штуковиной. — Анна улыбалась потягивая виски. — На следующий день вечером меня освобождают. Я не должна никому говорить, где была. Вот как я оказалась здесь, в Париже. Очень хочу выйти замуж за американца, уехать в Америку и жить там.
Словно по волшебству, стоило ей произнести «американца», «Америку», — и этот американец вошел в ресторан. С ним — какой-то молодой англичанин, белокурый с розовыми щечками, похожий на главного героя из кинофильма «Конец путешествия». Американца звали Кэррол; продолговатое, изможденное, загорелое лицо; кожаный пиджак, черный свитер.
Американец — фотограф «Новостей дня», работает в каком-то крупном агентстве. Только что вернулся из командировки во Вьетнам; опоздание свое объяснил: долго ждал в конторе, когда проявят и напечатают его снимки, — до сих пор не сделали. Англичанин, его приятель, имел какое-то отношение к Би-би-си и на вид казался очень робким молодым человеком. Американец поцеловал Анну, — само собой, дружески: он не из тех, кого устроит фиктивный брак.
