Павел Хюлле - Вайзер Давидек
– Герман, хоп! – крикнул укротитель и щелкнул в воздухе хлыстом. Лев произвел великолепный прыжок через пылающий обруч и остался на другой стороне арены, вдали от своего табурета. – Брут, хоп! – Снова щелкнул хлыст, и великолепный прыжок, выполненный огромным котом, привел зрителей в восторг. – Хельга, хоп! Сильвия, хоп! – И обе самки оказались рядом со львами. Номер был повторен в обратную сторону – звери прыгали в середину огненного круга и опускались теперь на свои табуреты, а женщина, на костюме которой сверкали и вспыхивали огоньками блестки, соответственно перемещала обруч. Снова вся четверка сидела на табуретах, укротитель поклонился и был награжден очередной порцией аплодисментов.
И тогда случилось то, чего никто не мог даже предположить. Ассистентка, резко взмахнув обручем, погасила пламя и, повернувшись спиной к зверям, направилась за следующим реквизитом – это были качели из доски, ожидающие своей очереди у прутьев клетки. Женщина сделала два, может, три шага и оступилась на песке, попав ногой в ямку. Пантера будто только этого и ждала: молниеносный прыжок в сторону ассистентки, и на арену упали почти одновременно – сначала жена укротителя, а за ней, ударив ее передней лапой по голове, черная кошка. Раздались жуткие звуки: двойное шлеп-шлеп и короткий горловой возглас женщины, и затем – абсолютная тишина. Никто из публики даже не шелохнулся, все замерли в безмолвном тупом ожидании.
– Сильвия! – Укротитель сделал шаг к ней. – Сильвия, на место!
Но пантера, вместо того чтобы отступить к табурету, рванула тело женщины где-то на уровне лопаток, словно шантажировала укротителя, говоря: не тронь, это мое! Львы беспокойно зашевелились на своих табуретах. Брут переступил с ноги на ногу, а Хельга издала протяжный глубокий рык. Из-за кулис вышли два помощника с огнетушителем, но укротитель остановил их жестом, так как в эту минуту женщина шевельнулась, и тогда Сильвия, гневно зашипев, ударила свою повелительницу по пояснице, сдирая костюм когтями. На песок посыпались сверкающие блестки, а из обнаженной ягодицы красными струйками потекла кровь. Кто-то на верхних скамьях зарыдал, но его сразу же утихомирили.
Вайзер сидел выпрямившись, неподвижно застыв, и только пальцы все так же барабанили по колену. Господи, думал я, пусть он туда сойдет, пусть покажет, что он может, ведь он может, пусть посмотрит ей в глаза так же, как тогда, в зоопарке, пусть ее укротит, заставит подчиниться, подавит ее бунт, пусть покорит, как ту, в клетке, превратит в испуганную собаку, маленькую крысоловку, пусть сделает это, пока не поздно.
Герман спрыгнул с табурета и задрал морду, почуяв возбуждающий запах крови. Укротитель дал знак оркестру. Музыканты негромко заиграли уход с арены. Львы беспокойно зашевелились. «Герман! Брут! Хельга! Сюда! Сюда! – повторял дрессировщик. – Сюда! Сюда! – Львы, хотя и неохотно, направились к туннелю. – Сюда! Сюда!» И медленно, словно сонные, они проходили в арку, и наконец помощник опустил за ними заслонку.
Теперь укротитель остался один на один с пантерой, передние лапы которой покоились на неподвижном теле женщины, а хвост беспокойно хлестал по песку.
– Сильвия, – заговорил укротитель тихо, – хорошая Сильвия, на место, Сильвия! – Но пантера, сознавая свое преимущество, предостерегающе заворчала. Ее глаза следили за каждым движением мужчины. – Сильвия! – Он сделал шаг вперед. – На место!
Сильвия, однако, не желала отказываться от добычи, она издала глубокое рычание и угрожающе подняла лапу. Пальцы Вайзера продолжали барабанить по колену, а я впервые разозлился на него и, если бы не ужас происходящего, заорал бы и набросился на него с кулаками. Почему он не сдвинулся с места, почему не сбежал вниз, почему не показал свои способности сейчас, когда красная лужа на песке становилась все больше, почему сидел спокойно, как во время выступления наездницы или дурацких клоунов? Господи, думал я, сделай что-нибудь, чтобы он пошевелился, только подтолкни его, остальное он сделает сам, он умеет это прекрасно, только заставь его, заставь, но Вайзер сидел неподвижно, с головой каменного изваяния, с лицом изваяния, с ногами изваяния, и только его пальцы бесконечно долго выбивали один и тот же ритм на три четверти.
Укротитель выглядел беспомощным. Он не мог шагнуть ни вперед, ни назад, стоял как загипнотизированный и все тише повторял одно и то же: «На место! Хорошая Сильвия, на место!» И было это еще страшнее, чем возможный прыжок пантеры. Один из помощников медленно, чтобы не привлекать к себе внимание, обходил клетку с наружной стороны барьера с огнетушителем под мышкой, другой вышел из-за кулис с духовым ружьем, готовый выстрелить, и оба крадучись приближались к пантере. Я не знал тогда, что в огнетушителе одурманивающая пена, а ружье стреляет капсулами с наркотиком. Помощники выглядели как мальчишки, наступающие с деревянным мечом и пращой на африканского буйвола, – смешно и нелепо. Пантера тронула женщину, хотя не очень решительно. Мужчина с огнетушителем, опустившись на одно колено, изогнулся как для выстрела и пустил мощную струю прямо в морду зверя. Пантера подпрыгнула. Струя отбросила ее голову назад, но лапы, толстые лапы еще секунду оставались на месте, и, наверное, поэтому, прежде чем бросить свою добычу, она проволокла ее с метр или два по песку и только потом, рыча и сокрушая лапой невидимого противника, забилась под барьер. Выпущенная из ружья капсула настигла ее: пантера упала на арену, подергавшись еще с минуту в эпилептическом танце. Укротитель уже подбежал к жене, схватил ее на руки и унес за кулисы. Три помощника втащили пантеру на брезентовое полотнище и поволокли к другому выходу.
И это был конец представления. Я плакал. Мне жаль было красивую женщину и ее прелестный костюм с блестками, но еще больше меня раздосадовал Вайзер. Потому что я понял: или он не всесилен, или не захотел помочь. Похоже было, однако, что не захотел помочь, и это было ужасно. Он не побежал вниз, не протиснулся через узкий проход и не стал лицом к лицу с черной пантерой. Ошеломленная публика не обезумела от ужаса, а потом от радости, оттого что мальчик подходит на расстояние вытянутой руки к хищнику и укрощает его взглядом, более сильным, чем все ружья и пенные струи, вместе взятые. Нет, ничего подобного не случилось, так как Вайзер посчитал, что не стоит этого делать ради жены укротителя, одетой в обтягивающий костюм, обшитый блестками. А ради кого он это сделал бы? Может, ради Эльки, думал я, – а ради кого-нибудь из нас? Если бы он сделал то, что должен был сделать, его самого – не говоря уж о спасении ассистентки – ждала бы щедрая награда: слава, признание, а может, даже немедленный прием в цирк, а потом путешествия, выступления и еще большая слава – уже за пределами нашего города и даже нашей страны. Вена и Париж, Берлин и Москва – все города у ног одиннадцатилетнего покорителя диких зверей, который обходится без хлыста и дрессировки. Крупные заголовки в газетах и огромные толпы в зале. А он отверг все это и лишь барабанил пальцами по колену: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Сегодня я знаю, что был не прав: ведь Вайзер никогда не хотел стать цирковым артистом. Тот, кто левитирует и стреляет в канцлера Третьего рейха, не может выступать в цирке. Нет, эта фраза нелогична. Если я не вычеркиваю ее, то лишь потому, что все в этой истории кажется нелогичным. Так что пусть остается.
На следующий день, естественно, мы поехали к цирковому шатру разузнать, жива ли жена укротителя. Нас также очень интересовало, что с пантерой. Но мы услыхали только, что женщина в больнице, а номер с дрессированными хищниками будет показываться без участия черной пантеры. Еще неизвестно, сказала кассирша, что с ней сделают, может, через несколько дней начнет выступать снова, а может, цирк продаст ее в зоологический сад. Потом мы два часа болтались по Старому городу, но за неимением денег и каких-либо развлечений поплелись обратно домой. Проходя мимо афишной тумбы на нашей улице, мы увидели Вайзера, идущего нам навстречу с холщовым мешком под мышкой. Он возвращался из леса – наверняка снова ловил ужей и переносил их к кладбищу или на карьер. Эльки поблизости не было. «Что делаем сегодня? – спросил у него Шимек. – Есть какие-нибудь планы?» – «Сегодня мне некогда. – Вайзер, похоже, был застигнут врасплох. – Приходите завтра в ложбину за стрельбищем, будет взрыв». Мы пошли не домой, а прямо к прусским казармам, но на лужайке в облаках едкой пыли человек двадцать армейских гоняли мяч, и нам там нечего было делать. После обеда мы отправились на кладбище через Буковую горку, чтобы заглянуть в склеп и, может быть, поиграть в войну, хотя это предложение ни у кого не вызвало энтузиазма. Вайзер – как я узнал теперь от Петра, – пока я сидел дома с распухшей ногой, два раза отказывался одолжить им для игры обшарпанный парабеллум, а о «шмайсере» даже говорить не хотел. Бегать с палкой и кричать «та-та-та-тах» – это уже совсем не то, если ты хоть разок держал в руках настоящее оружие. Но с ним невозможно было спорить, если он отказал, это уже бесповоротно. Шимек пинал сосновые шишки, которых на дороге было навалом, а я мял во рту длинную травинку с пушистой кисточкой на конце. Позади уже осталось взгорье, и из-за поворота плавно спускающейся дороги виден был край кладбища. С той стороны все надгробия были разбиты, а ржавые кресты, заросшие пыреем, травой и крапивой, напоминали мачты затонувших кораблей. Когда мы миновали надгробие Хорста Меллера и спускались дальше вниз, уже по кладбищу, неожиданно загудели колокола.
