Грэм Джойс - Индиго
Дори сидела в постели, очки на кончике носа, и корпела над одеялом. Она занималась абстрактным квадратом — квадратом Индиго. Распускала вышивку, потому что невозможно было верно передать этот цвет. Она перекусила нитку.
Из соседней комнаты доносились голоса Луизы и Джека. Когда дочь привезла ее в Чикаго, она надеялась, что Джек не понравится ей с первого взгляда, но, к своему неудовольствию, слишком заметно и слишком быстро растаяла. Дори все время, еще с тех пор, когда Луиза была ребенком, всматривалась в дочь, изучая бутон ее губ, retrousse[26] нос, очерк скул, подбородок, ища в ней свои черты и не желая видеть никакого сходства с Тимом Чемберсом. Подобным же образом она весь вечер вглядывалась в Джека, когда он смотрел в сторону.
Ошибки быть не могло. Хотя это был не тот случай, когда сходство сразу бросается в глаза, Дори знала эту породу. Она проявлялась в том, как Джек задерживался взглядом на случайных вещах, находившихся перед ним; как, прежде чем ответить на обращенный к нему вопрос, делал слишком долгую паузу, а уж потом поворачивал голову и отвечал; в том, что, хотя казался равнодушным, замечал все. Но эти особенности не бросались в глаза, были как бы разбавлены, смягчены. Им недоставало отцовской остроты. И вместо того чтобы внушать страх, они вызывали симпатию.
Она распустила часть рисунка и такой же синей ниткой начала вышивать его снова. Трудность была в том, что она смутно представляла эффект, которого хотела добиться. То, что она стремилась передать, Дори никогда не видела, находясь в ясном сознании. Это было пятно, почти узор, но слитный, без деталей, зрительный шок, случавшийся с ней в начале приступа и снимаемый только приемом лекарства.
Эпилептические припадки, хотя и неуместные, опасные, а иногда и мучительные, не всегда бывали неприятны. В миг перед их наступлением, перед ужасной потерей сознания, всегда вспыхивал этот неописуемый свет. Синий на фиолетовом — таким он чудился. И где-то в сердцевине приступа рождался желанный рев, обещание откровения, словно сама вселенная могла раскрыться и разразиться вспышкой ангельской свирепости. Послание. Смысл. Ибо за беспорядочной сеткой линий, отпечатавшихся на сетчатке в предприпадочном состоянии, находился — Дори это знала — некий неопределенный рисунок: может, трилобит; или какой-нибудь фрактал, а может, буква или глиф небесного алфавита, буква, предваряющая первое слово, которое сообщает о сияющем расцвете всего творения. Но это невозможно было верно передать. Она вышивала и распускала — и принималась заново, зная, что поймет, когда у нее получится, но со смятением чувствуя, что передать желаемое никогда не удастся. Это сводило с ума.
Измученная, она отложила работу и откинулась на спинку кровати, прислушиваясь к тихому журчанию голосов Джека и Луизы в соседней комнате. Она снова задумалась о Джеке, о том, как похож он на своего отца и как непохож. Какое облегчение, что ей не нужно его ненавидеть. Зло не в нем, нет. Это идет откуда-то еще.
— Отец пугал людей, — сказала Луиза. — Ты хоть понимаешь это?
— Меня он точно пугал, — ответил Джек.
— Когда Ник прилетел из Рима, он сделал это вынужденно. Он не хотел возвращаться. Боялся быть с отцом. И все же не мог порвать с ним. Думаю, с ними со всеми было то же самое. Мама плохо относится к Нику. Считает его конченым человеком, но когда я познакомилась с ним, он был совершенно другим. Талантливый молодой художник. Полный идей. Я, конечно, не знала, что отец все подстроил. Откуда бы я узнала?
Но Ник тоже помешался на этом, был одержим всеми этими упражнениями, развивающими зрение. Я говорила ему, чтобы он бросил заниматься этой ерундой. Потом отец вызвал его, сказал, что он опять понадобился ему в Риме. Ну, конечно. Нужен, чтобы перекинуть ему Анну Марию, как отпасовать мяч на футбольном поле. Я сказала ему: «Не слушай его, останься. Просто останься здесь». Бесполезно. Несмотря на то, что он боялся его. Ник упал в моих глазах, когда я увидела, как рабски он покорен отцу. Я отпустила его, поняв: для нас с ним все кончено. Вскоре я узнала, что беременна Билли.
— Ты сообщила Нику? Может, это заставило бы его вернуться.
— Он был мне не нужен. Пусть это звучит грубо, но это правда. Когда я в следующий раз увидела Ника, Билли было уже полгода, а Ник к тому времени окончательно подсел на наркотики. Знаешь, наверно, я тоже едва не довела себя до смерти, но вовремя завязала, хотя далось это тяжело. Я знала: в Риме случилось что-то ужасное, — но он мне ничего не сказал… Он попросил денег. Я встретилась с ним и показала ему Билли. Он плакал и клялся, что больше никогда не попросит у меня денег на наркотики; вот тогда-то он и исчез. Но время от времени мне кто-то звонил и молчал в трубку, и я всегда чувствовала, что это он. Изредка он проводил вечер в квартире на Лейк-Шор-драйв, если был уверен, что отца там нет. Так что я оставляла деньги там. С Билли он больше не виделся. Думаю, старик догадывался, что Ник — отец Билли, хотя я ему не говорила.
— Ты позволишь Билли чаще встречаться с Ником?
— Не знаю, что лучше, — вздохнула она, — дать Билли вырасти закомплексованным оттого, что он не знает отца, или оттого, что он будет знать, какое его отец ничтожество. А ты что думаешь?
— Я думаю о твоей матери. Она весь вечер смотрела на меня.
35
Джек позвонил Руни, и они договорились после работы встретиться выпить. Руни предложил «Мучерс», но Джек сказал, что предпочитает «Тип-топ-тэп», потому что там отличный джаз. Руни заявил, что Джек слишком разборчив, но за те два дня, которые Джек провел на его койке, он привязался к нему, так что, немного поворчав, согласился на «Тип-топ-тэп».
Джек еще не решил, как издавать «Руководство по обретению Света». Руни предлагал отпечатать, вопреки сути завещания, крохотный пробный тираж.
— Слушай, Джек, никто, почти никто не захочет разориться, распространяя изданный за счет автора сборник упражнений по выворачиванию твоих дерьмовых век.
— Так ты все-таки прочел книгу!
— Мне хватило трех с половиной минут, чтобы пролистать ее, хотя и трех минут для нее слишком много. И от того, что я прочел, меня чуть не пронесло.
— Может, мы так и напишем на супере: «Хороша как слабительное»?
— А если какой кретин сунет к тебе свой дерьмовый жирный нос, у тебя будет достаточно экземпляров, чтобы швыряться ими, как бананами, и сказать, что остальное на складе. Но такого не случится, потому что она на хрен никому не нужна.
— Мне нужна.
— Ну, ты непробиваемый английский олух, а теперь умолкни, потому что наша девочка выходит!
Музыканты грянули, девушка на помосте начала свой номер, и Руни погрузился в привычный транс. Цветные лучи прожекторов скрестились на ее фигуре — еще одна причина, по которой Руни не слишком жаловал «Тип-топ-тэп». Джек изо всех сил старался получать такое же удовольствие от шоу, как Руни, но он всегда чувствовал себя неловко в подобных заведениях. Девушки, похоже, замечали его природную застенчивость, потому что, бывало, упирались в него стеклянным взглядом, и, несмотря на все усилия, он всегда первый отводил глаза. На выступавшей девушке ничего не было, кроме ковбойской шляпы, и она слишком подолгу смотрела в зал, на публику, просунув голову между ног.
— И как у нее шляпа не падает? — поинтересовался Джек у Руни.
Прошло не меньше пяти минут после ухода девушки с помоста, когда Руни повернулся к Джеку, насмешливо подняв бровь.
— Что ты сказал?
— А, ерунда.
— Ну, так как?
Джек знал: Руни хочет, чтобы он оценил девушку по пятнадцатибалльной шкале, причем каждый пункт имел пять подпунктов — от альфы до эпсилона.
— В ней нет ни тени иронии, и она не способна танцевать.
Руни смерил Джека взглядом, пожал плечами и заказал еще пива. Пока они дожидались заказа, Джек рассказал о встрече с Николасом Чедберном.
— Конечно, — сказал Руни. — Дурь в Чикаго можно купить на каждом углу. Что тут нового? — (Тоненькая официантка с обнаженной грудью принесла два пива.) — Все зависит от того, в каком районе ты живешь. Каждый специализируется на своем виде наркотика. Это как с национальной кухней, так что если пойдешь в Саут-Сайд… Эй! Улавливаешь мысль, дружище?
Неожиданно Руни понял, что Джек не слушает его, провожая напряженным взглядом удаляющуюся официантку.
— Слишком тощая, — сказал Руни. — У тебя неразвитый вкус, парень. Но я ее знаю. Девчонка из «Пилзена». Одно время выступала здесь, но ее перестали выпускать по той причине, что она слишком похудела и вид у нее стал болезненный.
— У нее татуировка. — перебил его Джек. — На плече. — Руни прищурился. — Можешь пригласить ее к нашему столику?
Руни подозвал здоровенного администратора.
— Придется заплатить. Есть двадцатка?
Он попросил администратора направить к ним официантку. Когда та вернулась, Руни положил на стол деньги, но придержал их толстым пальцем.
