Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Добавим несколько слов о том, как протекало царствование Анны. Было оно не таким уж пустым. За десять лет правительство императрицы серьезно упорядочило финансы необъятной страны. Активна была борьба с суеверием, за “христианскую веру разумную” (так это формулировалось в правительственных актах). Усилия такие прилагались властью в течение всего века, и к концу столетия культурный уровень приходского духовенства был уже существенно выше, чем в его начале.
За десять лет — так ли все это мало? Но с отвращением, как о бедствии, пишут все русские историки (исключение, кажется, лишь одно: Н. Костомаров) о правлении Анны: казни, ссылки в Сибирь, пытки…
И правильно пишут. Требования к властям у нас… европейские, конечно. И все равно — особенные. Свои .
“Великому Петру вослед Екатерина…”
Европейское просвещение, гуманизм, привитые к русскому православному стержню, быстро дали редкий, уникальный плод как в нравственности, так и в культуре. Поначалу можно было не обращать на него внимания: мало ли что там творится, в варварской, дикой стране. Но с Екатериной слишком уж мощно вписалась Империя в европейскую политику и жизнь, слишком уж многое стала определять в них; и феномен потребовал объяснений.
Объяснение не заставило себя ждать, и первыми, как тому и следовало быть, проехались по России глубокомысленные французы. А несколько десятилетий спустя, в середине XIX века, выдающийся польский историк Франциск Духинский дал окончательное объяснение феномену русского европеизма. В книге с замечательным названием “Арии и туранцы. Земледелие и история ариев-европейцев и туранцев, в частности, московских славян” пан Духинский неопровержимо доказал: московиты генетически находятся вне европейской семьи народов. Вечные же попытки их царей придать своей стране европейский облик — это лишь коварная и подлая политика, цель которой — Европу завоевать и поработить. (Так что, как ни огорчительно: теория отношений России и Запада как перманентного заговора — изобретение вовсе не постсоветского патриотизма.)
Сегодня прозорливый польский мыслитель незаслуженно забыт. Но идеи его живы, и в сокровищнице нашей общественной мысли они занимают почетное место, особенно в том, что касается правления Екатерины: лицемерная закрепостительница Украины, вот чего стоят все ее свободолюбивые словеса!
Сложный вопрос об Украине выходит за рамки нашей статьи, ограничимся очевидным замечанием: один или несколько поступков политика, да и просто человека нельзя вырывать из контекста всей его жизни. Посмотрим же на некоторые намерения и действия Екатерины.
Письма Екатерины можно, конечно, объяснять ее честолюбием — письма к Вольтеру и Дидро. Но от государыни осталось не только эпистолярное наследие: десятки больших трактатов о либеральной государственности — оконченных и неоконченных, и принадлежащих ее перу, и совместных, и вдохновленных ею. Без сомнения, Екатерина — родоначальница российской либеральной мысли. И к наследию ее на протяжении XIX века обращались русские цари, их сподвижники — то есть те, кто как раз и был реальным носителем и насадителем либерализма в стране.
Общегосударственные проявления екатерининского либерализма (о чем ниже) легко опять объяснить показухой. Что ж, были у этой государыни и незаметные подвиги, не ждущие общеевропейской похвалы1.
Что из деяний Екатерины, из событий ее царствования прямо относится к нашей теме? Прежде всего, конечно, — Большая комиссия, “парламент”. В историческом нашем сознании деятельность Комиссии отложилась не очень (в Англии знали бы школьники). Отложилось другое: Радищев, Новиков; расправы, а точнее — приговоры (для своего времени чрезвычайно мягкие).
Ко времени екатерининского царствования общественные комиссии для кодификации законодательства давно уже не были для России новостью, в “бабьем” веке нашей истории их собирали не раз. В 1720-м, еще при Петре. Следующая комиссия была созвана при Екатерине I Верховным тайным советом, в ней участвовали сорок членов, по пяти от каждой губернии. Из собрания ничего не получилось, “при невнимании выборных к общим нуждам” — объясняют историки. Далее комиссию собирала “веселая царица Елисавет”…
Масштаб екатерининского предприятия оказался иным. Несколько лет царица работала над “Наказом” для депутатов. Судьба этого императорского трактата говорит о многом. Первоначальный вариант так и не увидел света, его… не пропустила цензура. Прежде всего из-за рассуждений о необходимости освобождения крестьян. “Цензорами” выступили советники царицы, люди, чьим мнениям она доверяла: ближайшая конфидентка княгиня Дашкова, Сумароков и Державин… Разные люди; но крепостное право отстаивали они все. Для великого дела нужны соратники — где их взять? И может, вопрос о крепостном праве не был столь уж простым, как кажется сегодняшним высокомерным критикам?
Столетие спустя Александр II найдет все-таки себе сподвижников, это будут несколько человек. По столице они станут передвигаться с оружием, опасаясь покушений и не зная, с какой стороны и от каких сословий их прежде ждать (об охране, разумеется, не будет и речи). Но отменено крепостное право будет одной фразой государя: “В России решает самодержавие — я так хочу!” И никакой иной основы для реформистского развития так у нас и не возникнет, помимо этих императорских слов. Ни общественной. Ни, как следствие, серьезной правовой…
Многие первоначальные либеральные проекты были из “Наказа” при издании исключены; но то, что осталось, произвело революционное впечатление на европейские дворы. Во Франции трактат был запрещен. “Одобрение от французского министра, давно привыкшего гнать <…> все доброе, честное и полезное для человечества, придало бы „Наказу” вид недостатка”, — отреагировали соратники царицы.
Собрать Комиссию оказалось нелегко. Сохранились поданные Екатерине челобитные. В одной из них свежеизбранный депутат уверял матушку, что ни в чем он дурном не замешан, а выбрали его недоброжелатели из черной зависти, по ябеде да злому наговору. Другой избранник известил императрицу, что голосовать он ни за что не может по худому разуму своему. И предъявил справку от лекаря… Но вот Комиссия собралась. Работала она два года (1767 — 1768), почти все время весьма напряженно. И итоги этой работы трудно оценить однозначно.
Из материалов Комиссии встает выпуклая картина российских сословий и “подсословий”. Да, в России они никогда не умели отстаивать свои интересы, сговариваться, объединяться, брать при случае власть за горло — как это бывало в Европе. Но вот они оказались призваны эти интересы сформулировать, выразить. Призваны Престолом, едва ли не насильственно.
И разгорелись споры между старым и новым дворянством. Между дворянством и купечеством. Должны ли дворяне обладать правом на несвойственное им по природе заводовладение? И наоборот: не отнять ли у заводовладельцев право на владение душами — о жестокости “новых русских”, о беспощадной эксплуатации ими крестьян много и горячо говорили либеральные помещики. Князь Щербатов высыпал на ошеломленных купцов цифры, факты, восклицая: вот, иноземные купцы открывают у нас конторы, обзаводятся капиталами — а какая государству польза от вас? Хотите иметь те же права, что у них, — так станьте столь же деловыми и расторопными!
Некоторые “взаимносословные” претензии кажутся комичными; возможно, казались такими и тогда. Но вспомним, с чего начиналась прочная английская свобода: не с прав человека в сколько-нибудь сегодняшнем смысле, а с твердых, ненарушимых установлений о длине дворянских шпаг и плащей.
Такой путь, правда, рассчитан на столетия. Нетерпеливая, как все решительные реформаторы, Екатерина Комиссию распустила.
Впрочем, наработки Комиссии долго еще оставались важны: черносошные крестьяне отдаленных губерний, чуваши, мордвины — все успешно участвовали в прениях, все высказывали обстоятельные мнения по местным вопросам. Но дело не только в этом.
Общественная палата при сильной власти; выражение своих интересов перед Престолом, с достоинством и умением, но без обмана и шантажа, — здесь английский вариант, на многих его этапах, может послужить ободряющим примером. На такой путь Россия не встала, но все же в нашей истории он выразительно мелькнул, показал, что существует (еще раз мелькнет в земствах). Оставался другой путь, и предвестие его явилось в екатерининскую же эпоху. Имя Александра Радищева было недавно известно любому школьнику. “„Просвещеннейшая” рабовладелица — пламенный революционер” — так описывался екатерининско-радищевский конфликт во вчерашней транскрипции. В сегодняшней “революционера” принято менять на “пророка”; при этом сохраняется общий смысл оценки.
